Донецкий врач — о минно-взрывных травмах, детях и ценности жизни

Правило золотого часа

Чтобы понять ценность жизни, надо побывать там, где она ничего не стоит

Настоящие врачи советской школы работают не там, где хорошо, а там, где нужны. И оказывают медицинскую помощь, а не медицинскую коммерческую услугу. Война, Донецк. Сейчас здесь эпидемия травм. И лучшие врачи сейчас тоже здесь. Так говорят и, наверное, так и есть.

Завтра у заведующего отделением детской травматологии Донецка Евгения Жилицина (на снимках) будет шесть операций. Три из них — последствия минно-взрывных травм. Пациенты — дети. Сегодня мы смогли с ним поговорить.

— К нам, как и прежде, привозят абсолютно разных детей, — слушаю Евгения Владимировича. — Ни одну операцию с 2014 года мы не отменили. Есть ведь и обычные бытовые травмы, и патология позвоночника, и опухолевидные образования костно-мышечной системы, и врожденные аномалии развития опорно-двигательного аппарата. Есть и ортопедическая тема, заболевания, которые приводят к укорочениям, деформациям. К примеру, удлиняем конечности, устраняем различные углы кривизны... То есть минно-взрывная травма — только часть. Она идет параллельно, с 2014‑го стала неотъемлемым элементом работы детской травматологии ортопедического отделения.

— Наверное, нередко это «лепестки»?

— И «лепестки», и... Да всего хватает. Прилетел снаряд в дом, или люди шли по улице, или выходили из магазина — и прилетело. Дети нашли «лепестки», которые разбрасываются… У меня сейчас лежат двое ребят, которые тоже подбирали взрывоопасные предметы. Хотя про это и говорится. Да я себя помню подростком, также бегали по полям, искали патроны с Великой Отечественной. Так и современные дети. Пока Донбасс начинен взрывоопасными предметами, все это будет происходить. К сожалению…

— Недавно украинские войска стали забрасывать города и поселки Донбасса противопехотными минами с датчиком движения. Вам уже встречались последствия таковых?

— Знаю, что взрослые такие к врачам попадали, дети пока нет.

— В вашей практике за год было всего две ампутации. Пришлось. Во всех остальных случаях смогли, сохранили конечности.

— Мы говорим сейчас о детском населении и о том, что нужно бороться за каждый сантиметр конечности. Отрезать — это 30 — 40 минут, и все, большого ума не надо. А сохранить — это 6 — 12 месяцев работы. Это навыки, желание, терпение, причем со всех сторон. Сложный процесс. И не одна операция.

Все операции, каждый ребенок с минно-взрывной — это шрам на сердце.

Каждая операция, она достаточно серьезная. Как правило, минно-взрывная травма — это полисегментарные повреждения. Соответственно, идет привлечение разных специалистов. Причем нужно, чтобы они были в зоне доступа, со знаниями по минно-взрывным травмам. И работали максимально быстро.

Да, есть сложности, есть изначально тяжелые повреждения, но есть еще и понятие золотого часа. За девять лет из всех доставленных к нам живыми умер один.

И такой важный момент: один медик в данном случае в поле точно не воин, это командная работа. Представьте, повреждены ноги, руки, живот, голова, глаза... и нужно спасать. А тебе анестезиолог-реаниматолог говорит, что условно есть всего минут 40, потом спасать уже будет некого. Так вот, надо так распределить работу, чтобы за эти 40 минут на разных сегментах стояли люди, не мешали друг другу и делали все одномоментно. Слаженность значительно повышает шансы на выживаемость и сохранение конечностей. А еще если в моменты обстрелов есть дефицит кадров...

— А еще если массовые поступления пациентов...

— Нужно четко распределить ресурсы, чтобы оказать помощь максимально эффективно. Включается медицинская сортировка и по пациентам, и по квалифицированным кадрам.

В общем, за эти годы хватало массовых поступлений. И детские площадки попадали под обстрел, и футбольное поле, и школьный стадион, и дети находили взрывоопасные предметы и пытались их разобрать...

— Вот доставили к вам ребенка. Рядом его мама в истерике, чуть ли не бьется головой о стенку... Мне даже представить такое сложно, а вы в этом постоянно.

— По нескольку раз объясняешь.

— Так ведь она не слышит, наверное.

— Не слышит. Находишь слова. Да, тяжело. Да, через себя пропускаешь. Однако объясняешь, говоришь о приоритетах. Да, оторвало ребенку руку, ногу, да, стрессовая ситуация, но надо переключать: «Давайте сейчас все выдохнем, не будем мешать и постараемся на этом этапе сохранить ребенку жизнь, конечности. А дальше уже улучшать качество жизни. Есть организации, которые помогают в реабилитации, протезировании»… И ребенка жалко, но если будешь только жалеть и бояться что-то делать, не спасешь.

— Каков возраст вашего самого маленького пациента?

— Четырехлетние детки были, трехлетние. Вообще, у нас от рождения и до 17 лет включительно.

— Вы ведь и в полях, под обстрелами работаете. Бронежилеты надеваете?

— Нет, ничего такого не надеваем. Если нужно, выезжаем и на санавиации. Наши специалисты ездили, к примеру, в Мариуполь, Красный Лиман... А как быть? Если ребенок нетранспортабелен, то бригада специалистов выбывает на место.

Было, и в лечебное учреждение привозили взрослых с неразорвавшимися снарядами…

— Как много деток прошли только через вас?

— За последний год — около 140. Мы стараемся не делить детей по травмам, для нас это пострадавший ребенок. Упал он с качелей или травмировался от снаряда, это в любом случае наш пациент, который нуждается в помощи.

Не смотрим и на прописку, гражданство и так далее. Приехали из Москвы к бабушке, и здесь случилось... Или раньше, в 2014 — 2016 годах к нам ездили дети с украинской территории, через блокпосты. Это сейчас с границей сложности... Всем детям помогаем. Для нас все одинаковые.

— Когда травмы были тяжелее, в 2014, 2015 годах или сейчас?

— Одинаково. С каждым ребенком работаешь индивидуально. Нельзя сказать: сложнее, легче. Надо пойти и сделать. Вообще, война — это эпидемия травматизма. Это не я сказал. Сейчас идет война, называйте ее как хотите. Идет война, где применяются все виды вооружения и где страдают люди. Не будем их делить на мирных, военных, детей. Соответственно, при травматизме сейчас на передовой, по сути, наша специальность.

Да и сама больница трижды попадала под обстрел. Стекла вставляли, плитку меняли. Периодически такое происходит.

— Военная медицина и гражданская, понятно, — абсолютно разные вещи и нужны определенные навыки.

— Конечно. Здесь мы говорим о высокоэнергетической травме. Врачи, которые оказывают помощь при минно-взрывной, работают, можно сказать, в противовес мировому ВПК.

Только задумайтесь: ежегодно тратятся миллиарды долларов на то, чтобы разработать снаряд, который максимально выбьет противника. То, что при этом пострадают дети, не учитывается.
Ну вот у меня на столе — маленький осколок, это после недавнего прилета в детское отделение (осколок от 155‑мм снаряда натовского образца. — Прим. авт.). Даже такой фрагмент разбивает бедренную кость просто в щепки. При этом выжигает мягкие ткани, травмирует сосудисто-нервный пучок. То есть задача — если не убить, то максимально травмировать. Если про военного говорить — минимизировать вероятность того, что человек вернется в строй.

Вот как бы и разница. Наша цель — спасти, а для этого нужны определенные навыки. Всё на практике. Хочешь научиться — приезжай и учись.

Любой врач мирного времени живет, наверное, надеждой на то, что его города война не коснется. Мы в 2014‑м и не думали, что здесь такое начнется, а потом пришло понимание, что это надолго. И раз мы здесь остались, значит, надо эти навыки приобретать, совершенствовать.

Правда, тогда нам особо не у кого было учиться. И надо понимать, что сейчас совсем другое вооружение и совсем другие виды травм.
Диапазон их достаточно широк. Периодически привозят с чем-то новым. Поэтому тут постоянно идет непрерывный такой обучающий процесс.

Мы бы с удовольствием поучились другим высокотехнологичным операциям, которые проводятся, скажем, в Москве, Питере. Но пока в здешних реалиях это не так востребовано. Когда увидим снижение потока по минно-взрывной травме, то, конечно, с удовольствием поедем и поучимся.

— Всех своих пациентов узнаете, встретив на улице?

— Дети ведь растут, меняются. Но всех помню. Помню их истории, как к нам поступали, выписывались. Кстати, недавно видел нашего паренька, Игорька, его в 2016 году белорусы (они часто старались прийти на помощь) в Минск на протезирование возили.

Настоящие врачи советской школы работают не там, где хорошо, а там, где они нужны. И оказывают медицинскую помощь, а не медицинскую коммерческую услугу. Вот тут — это на патриотизме, а за деньги и «медальки» — это где-нибудь в другом месте.

...Надо сегодня прожить по совести, завтра может не быть. Чтобы понять ценность жизни, нужно побывать там, где она ничего не стоит.

gladkaya@sb.by

t.me/lgbelarussegodnya

Полная перепечатка текста и фотографий запрещена. Частичное цитирование разрешено при наличии гиперссылки.
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter