Однажды давно у меня в кабинете знакомый журналист, уже в годах, в сердцах сказал фразу, глядя в пол: «Знаешь, можно обманывать начальство, подчиненных, священника, читателей и зрителей, врача, жену, даже ребенка...» Тут он замолчал, будто воздуха набирал. Собрался с силами, а потом произнес быстро: «Только себя никогда не обманывай. Себе всегда говори правду, только правду!»
Я тогда был молодым, а потому подернул плечами, кивнул, и мы принялись говорить о работе. Вернее, говорил я, а он молчал, думая о чем–то своем, мне тогда непонятном. Тот давний разговор я вспомнил в конце лета.
...Больной так стонал и кричал, что его сосед по палате, полный и пожилой шофер, попросил, чтобы его перевели в любую другую, лишь бы не слышать. Перевели. Он, еще не обустроившись, раскладывая и распихивая немногочисленные больничные пожитки в тумбочку, рассказал: мол, кричит как резаный местный учитель с воспалением поджелудочной железы. Выдержал небольшую паузу, повесил полотенце на спинку кровати и добавил, что учитель странный, чудит, от операции наотрез отказался.
Через два дня я сидел в больничном дворе под яблоней и с завистью смотрел, как две молоденькие санитарки собирают мелкую алычу в большое синее пластиковое ведро, а небритый мужчина в резиновых сапогах им усердно помогает, трясет и дергает длинным шестом, на конце большой загнутый гвоздь, высокие ветки. Алыча градом сыплется в траву и на асфальт... Санитарки отскакивают и смеются.
Рядом со мной на скамейке сидел школьный учитель, тот самый, что позавчера громко стонал и кричал от нестерпимой боли. Сидел неподвижно, положив руки на колени. Лицо его было серым, измученным, под глазами темнели круги. Мы вяло поговорили о погоде, а потом о грибах, которых этим летом было очень много.
— Грибы в лесу, а мы здесь... — сказал учитель и начал разворачивать карамельку.
Его руки дрожали, пальцы не слушались. В кармане его рубашки затренькал мобильник. Вытащил его — маленький, старый аппаратик, но едва удержал. Нажал кнопку, прижал к уху и заговорил изменившимся голосом, тихо и настороженно: «Ой, мама, извини, долго не могу говорить. У нас тут прямо сейчас педсовет... Перед школой собрали... Все мы здесь. Извини, не получилось приехать... Нет, что ты, все у меня хорошо, может, на следующей неделе получится, я помню, но не обещаю. Скоро же занятия начнутся... Сама знаешь...»
Я хотел подняться, но боль в боку не дала, и я остался сидеть под яблоней, повернув голову к алыче. А учитель продолжал рассказывать о школе, о директоре, который предложил ему стать классным, кажется, в шестом «Б», учитель химии ушла в декрет... О грибах рассказал, которых много в лесу, о том, что уже неделю болит зуб мудрости, а потому и голос у него такой тихий, усталый... Пообещал сходить к зубному. Наконец разговор закончил, мобильник положил рядом, на скамейку, снова начал разворачивать конфету, но она выскользнула из пальцев и упала. Он не стал нагибаться, а я не мог.
— Мама.
— Да... Совсем старая... Вот приходится обманывать, аж самому неловко, а правду не могу сказать... Не выдержит. Отец от такой же болезни помер. Ему 53 было. Вот как... А мне 53 через неделю. Получается, что ровно через семь дней. Знаю, осталось мне совсем мало. Жил, работал, думал: пронесет... Понимаешь, не могу я ей это сказать, вру, выкручиваюсь. А что делать?
Мы долго сидели и молчали. Я как–то живо представил его старенькую маму, живущую где–то под Брестом, с дочкой. Увидел, как она прижимает к уху трубку. Даже голос ее мне показался знакомым. Она сильно расстроилась, что у сына зуб болит. Вот теперь будет думать про этот самый зуб. Может, завтра снова позвонит, чтобы спросить, стало ли ему лучше, сходил ли к доктору... А он в это время будет лежать под капельницей, скрежетать зубами и говорить, пересиливая боль, что все у него хорошо, что зуб уже не болит, сам перестал, и что как только чуть освободится, то сразу к ней и приедет... И еще всякую ерунду станет рассказывать, может, что–то из детства вспомнит, соседям привет передаст. Медсестра отойдет от кровати к окну, станет терпеливо ждать и понимающе слушать святое вранье взрослого мужчины, а в глазах ее будет тоска...
Я посмотрел на него, он опустил голову, взял телефон и спрятал в карман больничной пижамы. Мужчина, помогавший трясти алычу, двинулся через сад, неся на плече длинный шест, а санитарки прошли рядом с нами, приветливо поздоровались со школьным учителем и беззаботно сказали, что на ужин будет компот из алычи — кисленький.
ladzimir@tut.by
Советская Белоруссия № 196 (25078). Среда, 12 октября 2016
