Проходя или проезжая мимо грандиозного, построенного в стиле 50—60-х годов прошлого века здания БГУИР (радиотехнического института), мало кто знает, что к появлению его на свет основательно приложил руку наш известный архитектор и художник Николай Сергеевич Волков. Он и поныне жив-здоров. Но годы берут свое. И мой тезка теперь на заслуженном отдыхе. Что касается его жизненной стези, то даже коллеги Николая Сергеевича мало знакомы с ее «ухабами», порой удивительными. Я воспроизведу лишь несколько эпизодов, которые он поведал мне в задушевной беседе. Они, уверен, будут интересны читателям «Р».
Ложь во имя спасения
…Я родился в Мордовии. По национальности — наполовину мордовский степняк, наполовину рязанский хлебопашец. А в душе — белорус. Мать моя родом из-под села Константиново, где взрастал и развивался талант Сергея Есенина. Предки отца у легендарного Салавата Юлаева были приближенными. Все до одного после разгрома известного восстания повешены. И плыли на виселицах по Волге-матушке, пока…
Ну не будем о плохом. Давай о совсем плохом. Война, как и всех, прихватила нашу семью за горло. Куча детей. Отец-кормилец с фашистом сражается. Холодно. Голодно. А жить хочется. Мать и решила: «Собирайтесь, мальчики и девочки, поехали к родным на Рязанщину, под Константиново. Повезет — выкатим телегу судьбы на ту дорогу, где, как сказал поэт, «затерялась Русь в Мордве и Чуди».
После семилетки вопрос этой самой судьбы встал передо мной ребром. Я уже был кормилец. Дилемма нарисовалась, как в той библейской легенде: «Бог указал Адаму на Еву: вот тебе невеста, выбирай. У нас — демократия».
Никакой Евы у меня и в уме не было, но в сердце теснилась мечта посмотреть на дальние страны с палубы непременно военного корабля. О других судах и не мыслил: мы же одержали победу над Гитлером. И папаня мой, весь израненный, искалеченный, несчастный, вскоре после войны душу отдал Богу.
Чтобы поступить в мореходку, нужны мне были, помимо свидетельства об успешном окончании семилетки, кое-какие документы. В колхозах их не давали.
Собрала матушка мне харчишек в путь-дорогу, бельишко, какое нашлось, и я перекладными прибыл в Москву, к дядьке. Во мне и теперь метр с кепкой в прыжке, а тогда и вообще был от горшка два вершка. Родственничек скептически обошел взором мою «гераклову» фигуру, усмехнулся:
— Вертайся-ка ты назад, сынок. Море — не твоя стихия. Вот картошку на кобыле-доходяге с полей возить — в самый раз.
— Пойду в Ленинград пешком. Мореходка в Выборге. Найду.
— Ну что же, ваше мордовско-рязанское величество, поехали на вокзал. Может, повезет. Только в Москве НКВД не дремлет. Заметут тебя... Я не знаю, где там Макар телят не пас. Может, и под Рязанью. Но ты попадешь точно не туда.
На вокзале дядька-фронтовик быстро снюхался с каким-то погранцом-фронтовиком, и пока я клевал носом на фанерном чемодане, оба они надрались водки до поросячьего визга.
Но мой протеже был из тех, кто усвоил мудрость: «Пей, а дело разумей».
Короче, вместе с погранцом-офицером в качестве якобы нежданно-негаданно найденного сына до Питера я добрался. Спаситель, прощаясь, дал совет: «Чемодан со своим барахлом выброси на ближайшую помойку, иди на проходную к мореходке и рыдай, как девка на выданье за нелюбимого».
Часа три стоял перед КПП и рыдал так искренне и горько, что самому себя было жалко. Едва голову пеплом не посыпал.
Слезы, тезка, это такое логическое доказательство своей правоты — мало кто устоит.
Передо мной не устоял известный в годы войны мореман Герой Советского Союза Александр Македонский (он был из беспризорников, и фамилию ему прилепили чекисты).
— Кем хочешь быть? — выслушав мою святую ложь о том, что чемодан с документами украли в поезде, спросил, улыбнувшись, Македонский.
Я имел наглость заявить: мол, не ниже капитана эсминца, на худой конец — линкора.
Шторм гомерического хохота.
Это уже потом, став курсантом, я узнал, что чуть ли не весь плавсостав Балтийского флота времен конца 40-х — начала 50-х «утратил» по своей лопоухости и чемоданы, и документы. Начальство же делало вид, что верит. Стране нужны были молодые силы на ВМФ.
Учился я на штурмана, но главным образом старательно осваивал радионавигационное дело. Как мне потом пригодилась моя старательность! Но слезы свои во имя спасения помню до сих пор. И не забуду. Не знаю, прав ли я был.
Сладкая благодарность
После мореходки попал я в морскую часть, главной задачей которой было спасать тонущие суда. Мы и спасали. Я сидел в своей рубке, засекал сигналы «SOS» и наводил спасателя на гибнущего.
Не скрою, случаев таких на Балтике было достаточно. Меня командование хвалило за то, что, имея природную интуицию, точно указывал курс, чтобы быстрее прибыть к терпящим бедствие.
И вот, если память не изменяет, в 1953-м или 1954 году болтались мы в Балтике, как цветок в проруби. В девятибалльный шторм. В наушниках какой-то визг, улюлюканье, на экране локатора все плывет. Слышу, сквозь это эфиросветопреставление: «SOS, SOS, SOS…»
Докладываю кэпу.
— Выходи с ними на связь.
Я:
— «Ове рове, ове рове, кто есть ху и т.д. и т.п.
Ответ:
— Мы норвежское рыболовное судно. Перевернулись. Тонем. Спасайте кто может.
Взяли курс. Кэп на меня:
— Не туда тянешь «дорогу».
— Нет, туда.
— Да я тебя, подлеца, на губе сгною.
— Нет, туда.
— Ну гляди...
Вышли точно на эту шхуну водоизмещением тонн в двести—триста. Восемь бородачей в шлюпках, двое уже рыбу кормят.
Подобрали. Отогрели. Напоили. Привезли рыбаков в какой-то небольшой порт, недалеко от Осло. Причал. Скалы. Море ротозеев на берегу.
Вдруг морзянка весть принесла: заякориться, ждать представителей официальных властей.
Что же ты думаешь, причаливает к нашему борту королевская яхта. Белый лебедь в окружении торпедных катеров. Затребовали капитана и меня. Бухтами, бухточками доставили к берегу. Потом столица. Потом королевская резиденция. Ты только представь: кэп — матерый морской волк, я — девятнадцатилетний салага. Но меня первым принимает сама королева Марта.
Она была проста и доступна в общении. Навесила мне на грудь ихний орден за спасение утопающих. Потом «отвесила» такой «смачный» поцелуй, что больше полстолетия прошло — горит на губах, как уголек.
Награда советскому человеку — полбеды. Любовь с иностранкой — беда. Я к тому, что рядом с ее величеством Мартой игриво стреляла в меня глазками какая-то принцесса. Было ей годочков шестнадцать-семнадцать, и девушка тоже из «теплых кровей», из древней династии Haraldsen. (Если Волков не ошибся именем, то, возможно, строила глазки юному моряку Соня, будущая жена нынешнего короля Норвегии Харальда V.) Ну что тут поделаешь — поручили этой принцессе меня опекать. Она мне показала все достопримечательности. Любовь была короткой, томление — на всю жизнь. Дальше рассказывать не буду. Сам роман пишу. Документальный. Ну а помнит ли меня та «девушка» — ни сном ни духом. Орден на всякий случай берегу.
