(Окончание. Начало в N 227)
Почему молчал Горбачев?
Впоследствии участники вискулевской встречи признавались: больше всего они боялись, что всех их как заговорщиков арестуют прямо в правительственной резиденции или сразу по возвращении домой. И эти опасения были, думается, отнюдь не беспочвенны. Наверное, в мыслях они не раз вспоминали о незавидной судьбе организаторов августовских событий 1991 года в Москве, большинство из которых тогда находились в тюрьме и давали показания следователям. Аналогии между неудавшимся путчем и тем, что происходило в Беловежской пуще, были более чем уместны. И то и другое можно было квалифицировать как попытку государственного переворота со всеми вытекающими отсюда последствиями. И это прекрасно понимали в Вискулях.
Арестовать «беловежскую троицу» прямо в пуще тоже не составляло большого труда. По воспоминаниям участников встречи, каких-то чрезвычайных мер по обеспечению безопасности, несмотря на приезд в правительственную резиденцию сразу трех руководителей союзных республик (а как известно, ожидалось еще и прибытие четвертого. – авт.), не предпринималось. Как удалось выяснить, даже сотрудники существовавшей тогда в Беларуси региональной группы «Альфа» на этом мероприятии задействованы не были. Покой новоявленных вождей оберегала их личная охрана (у Ельцина, надо признать, довольно солидная) и сотрудники Брестского областного управления КГБ. Всех вместе всего несколько десятков человек. Так что сотни бойцов из спецподразделения «Альфа», как справедливо заметил однажды Вячеслав Кебич, с лихвой хватило бы для того, чтобы взять под белы рученьки всю вискулевскую компанию, что называется, теплой и отправить ее, куда следовало. Надо было только отдать приказ руководителю «Альфы».
А приказа не было.
От кого он мог поступить? По логике вещей — от президента страны, который, как свидетельствуют источники, несмотря на, казалось бы, полное отсутствие информации, все же находился в курсе того, что происходит в Беловежской пуще и ради чего собрались там руководители трех славянских республик Советского Союза.
Как должен был поступить глава государства и гарант Конституции в такой, прямо скажем, смертельно опасной для сохранения единства страны ситуации? Конечно же, действовать мгновенно и решительно, всеми имеющимися в его распоряжении силами и средствами защищать конституционные устои. А здесь-то от него и больших усилий не требовалось – всего-то направить в беловежскую глушь роту автоматчиков. Но Горбачев даже пальцем не шевельнул, чтобы не то что предотвратить насильственный развал Союза, а хотя бы попытаться защитить свою власть.
Правда, один из членов белорусской делегации на той трехсторонней встрече в Вискулях рассказывал мне, что вроде бы поначалу Михаил Сергеевич был настроен категорически, и именно по этой причине не прилетел в Беловежскую пущу Нурсултан Назарбаев. Якобы, когда руководитель Казахстана, приземлившись на своем самолете в Москве для дозаправки, позвонил президенту СССР и сказал, куда он направляется, Горбачев посоветовал ему не делать этого, так как там собрались заговорщики и он скоро их арестует.
Не знаю, происходил ли такой разговор в действительности, но даже если рассказанный эпизод и был, он ничего не меняет: президент все то время, пока в Вискулях шло документальное оформление смертного приговора его стране, бездействовал. Не арестовал он участников «беловежского саммита» и сразу после того, как те возвратились домой.
Почему?
Непоследовательность Михаила Сергеевича в действиях, двойственность, шараханье из стороны в сторону, желание нравиться всем общеизвестны. В немалой степени эти качества его характера способствовали тому, что самая большая и одна из самых мощных стран мира оказалась на краю пропасти. Можно, думаю, также говорить и о том, что в определенной мере они не позволили первому и последнему президенту СССР набраться духа, смелости и помочь державе в роковой для нее час. Но только отчасти. Не могу почему-то представить себе Михаила Сергеевича фаталистом, который покорно ждал, куда выведет кривая судьбы. Еще больше – наивным ребенком, поверившим обещаниям Ельцина (он их, кстати, так и не сдержал) на встрече в Вискулях дать Горбачеву приличную пенсию, выделить персональную машину, сохранить государственную дачу и т.д. Не такой уж простой, как мне кажется, Михаил Сергеевич. И в том, что он, когда в Беловежской пуще по живому кроили на куски великую страну, молчал, была своя логика, свои планы и расчеты.
Возможно, кому-то это покажется странным, но Горбачев не хотел арестовывать «беловежскую троицу», а втайне, выскажу даже такое крамольное предположение, возможно, желал ей успеха.
Нет, Михаил Сергеевич не был ни предателем, ни, как говорили некоторые, купленным иностранной разведкой шпионом, сознательно приведшим Союз к развалу. Но к декабрю 1991 года экономическая и особенно общественно-политическая ситуация в СССР усугубилась до крайности.
Что должен был защищать Горбачев в государственном плане? Страну, дышащую на ладан, дни которой сочтены? Отрезанным ломтем уже были три прибалтийские республики, полыхал нагорнокарабахский вооруженный конфликт, выясняли отношения между собой различные среднеазиатские кланы, пахло порохом в Молдове, требовала «самостийности» Украина. По сути, еще до вискулевской встречи Советский Союз был разделен на части, и влияние Кремля на регионы было минимальным.
Что должен был защищать Горбачев в личном плане? Свою власть? Но после августа 1991 года никакой реальной власти у Михаила Сергеевича уже не осталось. Согласившись вернуться из Фороса на посланном Ельциным самолете, он оказался в роли английской королевы. Да, формально Горбачев был главой государства, но фактическая власть находилась уже в руках Бориса Николаевича.
Вот один из наглядных эпизодов того, кто и как вершил кремлевскую политику в последние месяцы существования СССР. Его рассказал мне человек, принимавший в нем непосредственное участие. Дело происходило в первые дни после так называемого августовского путча на заседании Совета Федерации руководителей союзных республик. В центре Москвы еще чувствовалась атмосфера недавних событий: на тротуарах вдоль улицы Горького, нынешней Тверской, валялись ящики из-под водки, полупьяная толпа готовилась к штурму здания КГБ.
На Совете Федерации предстояло утвердить трех руководителей силовых министерств. Бывшие министры оказались замешаны в путче, и два из них находились в следственном изоляторе, третий покончил жизнь самоубийством.
Первым был представлен будущий министр обороны маршал Борис Шапочников. Естественно, прежде у будущего главы военного ведомства поинтересовались, как он думает развивать армию. Но вместо ответа на вопрос Шапошников огорошил президента и членов Совета Федерации тем, что накануне он вышел из коммунистической партии.
Горбачев криво улыбнулся, но пропустил слова будущего министра мимо ушей и поинтересовался мнением о новой кандидатуре присутствовавших.
— Утвердить! — упредил всех Ельцин.
Решение было принято.
Весьма интересно в плане того, как терял власть Горбачев и укреплялся Ельцин, и дальнейшее продолжение этого разговора. Сразу после кадровых назначений Борис Николаевич заявил, что не может дальше оставаться на заседании, так как должен идти и успокаивать толпу, готовящуюся штурмовать здание комитета государственной безопасности. И Михаил Сергеевич не воспротивился, не предложил направить туда кого-нибудь другого или, наконец, пойти самому.
Словом, веских причин для принятия каких-то мер к собравшимся в Беловежской пуще лидерам трех славянских республик Союза у Горбачева не было. Все, что мог, он к тому времени уже потерял. Более того, отпустив заговорщиков с миром, Михаил Сергеевич мог затем обвинить их (что, собственно, и произошло) в преднамеренном развале страны, сделать стрелочниками всех бед и страданий десятки миллионов простых людей. Думаю, не будет большой ошибкой утверждать, что именно Вискули позволили бывшему президенту СССР, как говорят, выйти сухим из воды и даже сохранить популярность у некоторой части населения. Вряд ли бы столь благосклонной оказалась к нему судьба, если бы власть перехватили жесткие сторонники Союза. Одним позорным снятием с должности главы государства там, по всей видимости, дело бы не закончилось.
И Горбачев понимал это. И потому молчал.
Почему молчали республики?
Откровенно говоря, протестовать против решений, принятых в Беловежской пуще, на уровне других республик мало кто мог. Во-первых, Россия, Украина, Беларусь, тот же Казахстан, образно говоря, считались локомотивом Союза, их лидирующая роль в экономической и политической жизни страны была неоспоримой, а авторитет непоколебимым. В какой-то мере этот фактор, думается, подействовал и в декабре 1991 года. Во-вторых, число субъектов СССР ко времени заключения вискулевских соглашений уменьшилось – из его состава уже вышли три бывшие прибалтийские республики. В большинстве же других, еще остающихся в составе Союза, в «верхах» шла откровенная борьба за власть между собой.
В Беларуси, например, председатель Совмина Вячеслав Кебич и недавно избранный главой Верховного Совета Станислав Шушкевич не могли разобраться, кто из них первый, а кто второй. Вячеслава Францевича, говорят, всегда сильно раздражало, что Станислав Станиславович первым выходит из правительственного самолета, почему представляет республику на государственном уровне, подписывает международные акты. В свою очередь Шушкевича возмущало, что перед каждым новым визитом или поездкой приходилось обращаться в соответствующее управление Совета Министров с просьбой «укомплектовать» свой самолет. Естественно, разборки между руководителями законодательной и исполнительной власти республики автоматически переносились на и так довольно непростые отношения, которые складывались между Совмином и Верховным Советом.
Станислава Станиславовича и Вячеслава Францевича несколько раз пробовали мирить, организовывали для них даже баню. Это давало эффект только на короткое время. Стоило кому-то из двух руководителей обмолвиться неосторожным словом, как все начиналось сначала.
Беларусь не являлась исключением, нечто похожее творилось в те годы на территории всех субъектов СССР. Запах безраздельной власти, до которой было, как казалось, подать рукой, туманил головы многим бывшим в то время руководителям республик, и они не проявляли особого желания вновь возвращаться под жесткий контроль центра. Николай Дементей в своей книге «Уроки жизни» пишет, что одной из причин, не позволявшей долгое время найти взаимоприемлемый вариант проекта нового Союзного договора, стала выжидательная позиция некоторых первых лиц союзных республик. Им к тому времени уже понравилось быть «самостоятельными», и они были не прочь примерить одежду удельных князьков. Это мнение человека, принимавшего самое непосредственное и активное участие в новоогаревском процессе. И ему, думается, есть все основания верить. Слишком уж большим искушением для многих лидеров союзных республик оказалась абсолютная власть, которая благодаря беловежским соглашениям сама шла им в руки. И в данном случае вопрос, вынесенный в заголовок, думается, звучит чисто риторически.
Почему бездействовали спецслужбы?
Один высокопоставленный белорусский чиновник того времени рассказывал мне, что, опрометчиво отдав знакомому переданные ему предложения по реорганизации Союза, которые вызрели в недрах Демклуба, действовавшего в тогдашнем российском парламенте, он затем всю ночь не сомкнул глаз – ждал, когда придут арестовывать. Не пришли. Не появились у него сотрудники спецслужб ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю, ни через месяц.
Не знали, какая страшная паутина плетется у них под боком, не представляли грозящей для страны опасности? Маловероятно, чтобы в Комитете госбезопасности не было об этом известно. Тем более что и сами заговорщики не особо-то таились, работали почти открыто. В таком случае остается предположить одно: спецслужбы не получали команды на принятие жестких мер к тем, кто пытался подорвать конституционные устои государства. И это более вероятно, если вспомнить расстановку сил в Кремле в конце восьмидесятых — начале девяностых годов прошлого века, когда руководители силовых ведомств были оттерты в управлении страной на вторые, а то и на третьи роли и практически не могли влиять на складывающуюся общественно-политическую обстановку, принятие важнейших государственных решений.
Эта ситуация еще более усугубилась после событий в Москве в августе 1991-го: из трех ключевых министров – обороны, государственной безопасности, внутренних дел – два первых оказались в тюрьме, а третий застрелился. Их же преемники, похоже, больше думали не о том, как предотвратить надвигающуюся на страну катастрофу, а как угодить набирающим силу новым хозяевам. Сами силовые структуры были опозорены, заклеймены, в адрес сотрудников спецслужб раздавались оскорбления и угрозы физической расправы, их постарались сделать чуть ли не главными виновниками всех бед и несчастий, врагами народа. В героях оказались проходимцы и предатели вроде отставного генерала КГБ Калугина.
Могли ли спецслужбы в той обстановке противодействовать проявлениям сепаратизма на высшем уровне? Могли. Если бы получили соответствующую команду. Но в руководстве страны почему-то полагали или, по крайней мере, делали вид, что ничего опасного не происходит: наиграются в союзных республиках в демократию – и все само собой встанет на свои места. Увы, вышло с точностью до наоборот. Когда же наконец опасность единству государства стала очевидной, остановить маховик развала было уже невозможно.
Арест беловежских заговорщиков, который поначалу планировал Горбачев, мог, на мой взгляд, только продлить агонию Союза, но вряд ли бы кардинальным образом изменил положение. К тому же он принес бы Михаилу Сергеевичу немало проблем в международном плане. Ясно, что случившееся в Вискулях в мире восприняли бы неоднозначно. Даже если бы и знали о том, что свои действия руководители трех славянских республик Союза согласовывали не с Горбачевым, а с президентом Соединенных Штатов Америки.
Почему безмолвствовал народ?
Просматривая газетные подшивки того времени, с удивлением обнаружил, что многие печатные издания практически не придали значения свершившемуся в Вискулях. В большинстве из них, по крайней мере белорусских, узнав об этом событии, ограничились лишь публикацией заявления лидеров трех союзных республик, снабдив его куцыми дежурными комментариями. Это было во вторник, а в среду о беловежской встрече в газетах уже не было ни строчки – нашлись проблемы поважнее.
Правда, спустя две или три недели в народе появился довольно едкий анекдот о встрече в Беловежской пуще.
Летят якобы Ельцин и Шушкевич в правительственном самолете. Тут спикер белорусского парламента возьми и спроси у российского лидера:
— Борис Николаевич, где бы больше плакали – в России или Беларуси, если бы, не к этому столу будет сказано, наш самолет разбился?
— В Украине, — немного подумав, ответил Ельцин.
— Это почему? – поинтересовался Шушкевич.
— Потому что с нами нет Кравчука.
Впрочем, анекдот скорее вызывал смех, нежели протестные настроения, желание выйти на улицу. Да и особых поводов для митингов содержание подписанного в Вискулях соглашения не давало. По крайней мере, документ предоставлял рядовым гражданам такие же права и свободы, которые действовали и при Союзе. К тому же сохранялись единые Вооруженные силы, обеспечивалась прозрачность границ, декларировалась скоординированная внешнеполитическая деятельность. Также оговаривались согласованные действия в экономической и финансовой сферах, проведении кардинальных реформ в промышленности, аграрном секторе, других народно-хозяйственных отраслях, банковской системе. Даже чернобыльскую проблему в Беловежской пуще не обошли стороной: учитывая планетарный характер катастрофы, стороны обещали объединять и координировать свои усилия по минимизации и преодолению ее последствий, заключить специальное соглашение, учитывающее тяжесть вреда, который принес каждой республике вышедший из-под контроля «мирный атом».
Ну чем плох был составленный в пуще документ, за что можно было осудить лидеров России, Украины, Беларуси, подписавших его? Только и беды-то, что название государства поменяли. Был СССР — появилось СНГ. Немного непривычно сначала, но ничего, как говорят, стерпится — слюбится. Кто, скажите, мог тогда предположить, что дальше бумаги ни одно из положений соглашения не пойдет, что через считанные месяцы некогда единая страна будет разделена труднопреодолимыми искусственными барьерами, каждая из пятнадцати бывших союзных республик огородится от своих соседей шлагбаумами и заборами? Кто мог в декабре 1991-го года сказать, что беловежские соглашения – это не контракт брака по расчету, а искусно замаскированное свидетельство о разводе? В этом, думаю, и кроется первая половина ответа на вопрос, почему народ, всего несколько месяцев назад однозначно высказавшись на референдуме в поддержку сохранения единства страны, молчанием встретил ее распад. Насколько помнится, даже ярые ее патриоты не митинговали.
Собственно, в ту пору многим было не до этого. Горбачевская перестройка, которая продолжалась уже седьмой год, а вместе с ней все усугублявшиеся повседневные экономические трудности так достали людей, что абсолютному большинству, особенно рядовых граждан, было глубоко безразлично, что в очередной раз придумали политики. Союз, федерация, конфедерация – не все ли равно, какой тип государственного устройства, если в нем нет порядка и спокойствия, если каждое утро приходится просыпаться с одной только мыслью о хлебе насущном. До философских ли размышлений при такой безнадеге?
Наверное, не сделаю большой ошибки, если скажу, что многие граждане, особо не задумываясь, подались бы в то время из «великого и могучего» при первой же возможности хоть на край света, чтобы только не видеть того, что творилось на необъятных просторах Союза в последние годы его существования. И некоторые счастливчики так и делали. Кому хотелось жить в стране, где каждый считал другого нахлебником? Поставлю вопрос еще жестче: кому она была нужна?
И вот здесь, на мой взгляд, вторая половина ответа на молчание широкой общественности по поводу насильственного развала государства. Никто не желал и дальше терпеть полного обнищания, вечных очередей и постоянных дефицитов, разгула обнаглевшей вконец преступности, братоубийственных конфликтов, которые уже полыхали по окраинам великой страны. Перефразируя известного в прошлом спортивного комментатора, такой Союз народу был не нужен. А значит, и обречен.
Почему промолчал мир?
Говоря по правде, сообщение об образовании Содружества Независимых Государств повергло мировое сообщество в шок и трепет. Но не потому, что не стало великой мировой державы. Мир, и прежде всего Европу, волновала судьба атомного оружия, которое находилось на территории сразу несколько бывших республик Союза. На Балканах уже горел югославский конфликт, и иметь у себя дома второй, еще более опасный очаг, где стороны могли начать выяснение отношений с помощью ядерных ракет, она явно не хотела. Вспоминаю в этой связи череду визитов в Беларусь высокопоставленных государственных чиновников из-за океана.
Когда же более-менее прояснилось, что при разводе обойдется без битья посуды и претензий на жилплощадь, мировое сообщество успокоилось, а кое-кто от удовольствия потирал руки. Собственно, было от чего. Рухнула не просто страна, рухнула «империя зла», каким в их понимании был Советский Союз, главная сдерживающая сила на пути к мировому господству. Руки оказались развязанными, мир стал однополярным…
