Сегодня в мемориальном комплексе «Хатынь» в митинге-реквиеме по случаю 75-летия трагедии участие примут руководители госорганов, делегации из всех областей страны, представители посольств и ведущих религиозных конфессий. В завершение участники прочитают всебелорусскую молитву о мире. Митинг-реквием станет центральным среди множества мероприятий, приуроченных к этой скорбной дате.
Мемориальные мероприятия также пройдут в регионах. В Гомеле, например, сегодня в 12 часов на митинг-реквием у кинотеатра «Мир» придут более двухсот педагогов и школьников. Они почтут память жертв и выпустят в небо 75 воздушных шаров как символ 75 детских жизней, уничтоженных в пламени Хатыни.
Остался только снимок
Захожу в квартиру к Софье Антоновне. На пороге встречает ее муж. Предупреждает: жена плохо слышит, придется говорить громко. Понимаю, интервью будет сложным. Но не из-за того, что придется напрягать голосовые связки. Я банально не знаю, как начать разговор. Слишком болезненная тема. Но вот Софья Антоновна выглядывает из соседней комнаты. Седые волосы, уложенные в аккуратную прическу, цветастый халат. Ловлю себя на мысли: до чего же красивая женщина. Она сама начинает разговор:
— В тот день я почти всех потеряла — маму, папу, сестер, братьев, племянника... Ему было всего 7 недель. Совсем маленький, — Софья Антоновна в воздухе рисует крохотный силуэт малыша, потом снова начинает говорить, но голос не слушается. В горле словно ком застрял, который мешает. Бабушка отворачивается, потом идет к шкафу, снимает с полки альбом, достает из него фотографию, проводит по ней ладонью:
— Пожалуй, это все, что от них осталось.
На снимке — обелиск в виде печной трубы с колоколом. На нем — доска с именами ее семьи. Все они сгорели заживо в том адском пекле.
Софья ЯСКЕВИЧ без слез о том дне вспоминать не можетСофья Антоновна резко переворачивает снимок изображением вниз, словно захлопывает дверь, за которой живет страх. Но внезапно ее лицо расцветает в улыбке:
— Помню, летом с детьми носились. Захочется поесть — мы в гряды. Нарвем гороху, бобов и жуем — вкусно! Но без дела мало сидели. Мама идет жито жать и мне наказывает: «Накорми всех, вечером картошки начисти». Наша деревня была дружной. Жили, как одна семья. Праздник какой — мы толокой гуляем. И эту Пасху собирались отметить. Хозяюшки уже праздничный обед продумывали. Но не суждено нам было радоваться.
Улыбка Софьи Антоновны убегает. Кажется, она уже не в этой комнате, а снова в Хатыни:
— В тот день я была в гостях у тети, родной сестры моей мамы. Ее дом стоял, как бы вам объяснить... если пойти от Вечного огня в сторону старого кладбища. Мы вместе с братом и сестрой у нее гостили. Ванда, моя старшая сестра, кросны ткала, к празднику готовилась. Я, помню, по дому все носилась. Подбегу к ней и залюбуюсь: такие уже красивые постилки получались! Тетя партизанам на обед суп варила. А я выбежала на улицу. И слышу звук какой-то непонятный, словно крышу перестилают. Ну, думаю, кто-то к Пасхе готовится. Но неожиданно меня как током ударило. Поняла: немцы стреляют. Уже и тетя разволновалась. Кричит мне: «Бегите с Вандой к маме, обижаться будет». Мы с сестрой бросились бежать. Летели так, что дух перехватывало, — дыхание Софьи Антоновны и сейчас учащается от напряжения. — А потом что Ванду дернуло: «Соня, видишь, как стреляют, возвращайся скорее к тете обратно, а я к маме».
Так старшая сестра спасла младшую. Чудом удалось скрыться от смерти еще и их брату — Володе Яскевичу. Когда каратели вошли в деревню, он успел выскочить из теткиной хаты и что есть мочи побежал к лесу. На пути ему встретилась яма, в которой зимой хранили картофель. Он бросился в нее, зарылся в гнилую труху. Таким образом он стал еще одним выжившим свидетелем страшной трагедии.
«Иди, киндер, в лес»
…Тем временем Софья прибежала к тете. Обезумевшая от страха женщина сидела в погребе и грызла полусваренную курицу. У Сони засосало под ложечкой: «Дай и мне». Тетя посмотрела словно мимо нее: «Она еще сырая, не укусишь». Вдруг в дверь со страшной силой заколотили. Секунда — и она должна была рухнуть от такого напора. Тетя побежала открывать. Раздались крики и выстрел.
Единственная уцелевшая после пожара фотография. На ней сестра Софьи Антоновны — Ванда ЯСКЕВИЧ— В погреб спустились два карателя. Я затаила дыхание. Но сердце стучало предательски громко. Мне казалось, они слышат меня. Тук-тук-тук. Боже, как его угомонить! А они не уходят. Внимательно осматривают погреб, перебрасываются фразами. Еще секунда — и сердце разорвется от страха. Наконец каратели покидают дом. Знаете, я тогда спряталась под картошкой. Еще какое-то старое пальто накинула. Меня не заметили.
С трясущимися руками и ногами Соня побежала к тете. Она еще была жива, но изо рта текла кровь. Девочка толком ничего не успела сказать, как услышала, что к хате снова кто-то идет. Соня бросилась в картошку. И опять выстрел. «Добили», — пронеслось в голове. Соню не нашли. Когда она решила бежать к маме, встретила двух немцев. Издали девочке показалось, что это ее отец с дядей, несут ей тулуп, чтобы она согрелась. Но ее ждало разочарование. Один направил на нее автомат. А второй остановил его и бросил Соне: «Иди, киндер, в лес». Девочка слышала крики, остро ощущала запах гари и дыма, но до конца не понимала, что происходит. В смятении она направилась в сторону Мокреди, на хутор, где жили ее дядя и тетя. А там ей сказали: «Деревня горит».
Софья Антоновна закрывает глаза:
— Когда стемнело, мужчины не выдержали, пошли смотреть — вдруг кто выжил. Обгоревшие трупы, как снопы, лежали один на одном. Мой отец, Антон Яскевич, был еще живой. Но весь обгоревший, черный, с перебитыми ногами. Его даже невозможно было на руки взять — живого куска кожи не было. Это были последние минуты его жизни. Назавтра, когда вернулись на пепелище, папу уже не нашли. Зато отыскали всех остальных. Все были мертвы. (Пару минут в комнате висит тяжелая пауза. — Авт.) Сестры — Ванда с Надей — вместе лежали. Мама, видимо, в последние минуты изо всей силы прижимала к себе самого младшего нашего братика — Владика. Их вместе нашли. Жена моего брата Вера обнимала своего новорожденного сына Толика. Потом по всем хроникам пройдет информация: самому младшему жителю Хатыни было всего 7 дней. Это и был мой племянник. Его светлая душа пожила на этом свете немного — всего неделю. Знаете, что удивило? Преданность скотины. Говорят, что петух и собаки из-под горящего сарая не убежали. Петух пел, а собаки разрывались от лая…
Софья ЯСКЕВИЧ и ее брат Владимир. Им удалось уйти от смертиЗигзаги судьбы
Тот день оказался для маленькой Сони счастливым. Хотя можно ли назвать это счастьем, когда она потеряла самое дорогое — родителей? Софья Антоновна признается, что и сейчас часто вспоминает маму — Елену Сидоровну Яскевич:
— Она меня жалела, добрая была. А трудолюбивая какая. Кужель так вычесывала и перевязывала, что соседки приходили любоваться ее тонкой работой. Сколько лет прошло, а до сих пор по ней плачу. За все время она ко мне только два раза во сне пришла. Особенно запомнился один. Захожу в комнату, а она сидит в тулупе, валенках, а на голове — красивый красный платок в цветы. Я к ней: «Ты меня бросила! Ты меня бросила! Ты меня бросила!» Три раза повторила.
На снимке — обелиск в виде печной трубы с колоколом. На нем — доска с именами семьи Софьи ЯСКЕВИЧ. Все они сгорели заживо в том адском пеклеБез мамы Соня немало горя хлебнула. После трагедии она с братом Володей и родственниками подались в лес. Потом они с братом как-то потерялись. Ходили вдвоем. Когда кого-то встречали, их никто не хотел брать. Боялись, что они хатынские.
— Мы выживали как могли. Помню, вышли к какому-то озеру. Оно по размерам, как эта комната, — бабушка показывает рукой. — А там, среди камышей, — гнезда с яйцами. Ой, как мы обрадовались. Володька целую шапку набрал. Я одно попробовала и скривилась — его невозможно было пить.
Судьба Сони потом складывалась, как и судьбы тысяч белорусских детей, оставшихся в войну без родителей. Вначале некоторое время жила у тетки, затем пошла в детдом в Плещеницах. Потом училась в ремесленном училище на телеграфистку. Практику проходила в городке Антополе. А работала на почте в Логишине, на знаменитой «морзянке». Затем переехала в Минск, работала в 9-м, 37-м и 39-м почтовых отделениях. Жила у брата. В 1964 году вышла замуж за Николая Фиохина. Он русский, родом из Владимирской области. Получили квартиру. У Софьи Антоновны двое сыновей. Раньше она часто ездила в Хатынь. Сейчас сложнее — плохо видит. Поэтому все, что у нее осталось, — это воспоминания.
Дети Хатыни спустя много лет«Эта рана не затягивается»
С этими воспоминаниями живет и семья Виктора Желобковича. В тот мартовский день ему, семилетнему мальчику, удалось выбраться из горящего сарая. Виктор Андреевич от общения с журналистами отказывается. И на мои многочисленные просьбы об интервью тоже отвечает: «Категорическое нет!» Его жена, Ядвига Андреевна, объясняет реакцию мужа:
— Вы не думайте, он человек очень добрый. Но ему сложно рассказывать. Эта рана не затягивается, не заживает. После последнего интервью он долго отходил. Боялась его потерять. Поэтому сейчас, как орлица, оберегаю. С этими воспоминаниями мы живем постоянно. Дочка в 4-й класс ходила и писала в сочинении: «Мой папа всегда грустный». А каким ему быть, когда пережил такое. Я ведь тоже, как и он, из детдома. На одном заводе работали, в одном общежитии жили. Познакомились, начали встречаться. Помню нашу первую поездку в Хатынь. Я еще не знала подробностей. Поехали туда на мотоцикле. Муж же у меня, как это сейчас говорят, байкером был. Подошли к могилам с тремя крестами. Здесь похоронили тела всех сгоревших. В том числе и его маму. Я вам сейчас говорю, а у меня дрожь по всему телу. Да, и не я это вам должна рассказывать. Он — живой свидетель Хатыни. Во время нашей первой поездки он впервые рассказал подробности. Как их гнали в сарай, как обливали стены бензином, как мгновенно вспыхнула соломенная крыша. Все загорелось, затрещало. Раздались нечеловеческие крики. Его мама стояла возле дверей, держала его за руку. Под напором десятков людей двери не выдержали и рухнули. В горящей одежде хатынцы пытались бежать, но их тотчас расстреливали. Одна из пуль попала в его маму. Она упала на Виктора. Вы говорите: расскажите! Мы жизнь прожили в этих разговорах. Но делиться этим горем с другими нет сил. Я рассказываю это и, кажется, вижу его лицо, искаженное от страха и боли.
Виктору ЖЕЛОБКОВИЧУ невыносимо больно вспоминать события 22 марта, поэтому в последнее время он отказывается от общения на эту темуСвидетели Хатыни… Наверное, каждому из них хотелось бы навсегда вычеркнуть тот день из своей памяти. Забыть. Отрезать. Обрубить. Но не выходит. В одном из интервью Виктор Андреевич признался:
— Я по сей день вижу эти обугленные трупы, у меня и сейчас перед глазами труп матери.
Не будем забывать о тех страшных событиях и мы. Сегодня пепел Хатыни пульсирует в сердце каждого белоруса. Пульсирует жутким напоминанием-наказом будущим поколениям: «Никогда больше!»
azanovich@sb.by
