Кстати, про «подготовиться». Мы с мамой частенько вспоминаем, как организованно уходила из жизни бабушка. Чувствовала как будто и узелок показала, где и платье, и туфли, и платок, и смена нижнего белья, и бумаги из церкви — все как положено, как ей самой хочется (для наших бабушек переход этот — важное событие), и чтобы мы чего не перепутали: мол, молодые, вечно путаемся. Мы бабушке за узелок этот благодарны. Оценив его важность, и мама себе собрала, только платья периодически в нем меняет — в зависимости от сезона, настроения и того, что показывают в «Модном приговоре». Мы обе надеемся, что узелок этот понадобится нам не скоро, а я еще думаю о том, что и мне пора начинать собирать. Смерть — часть жизни, никогда не знаешь, где она тебя застанет. А говорить об этом можно.
У моей подруги в другом городе недавно умирала подруга — в хосписе. Это был почти веселый процесс: друзья не просто дежурили по графику, они дурачились, смеялись, приглашали мастеров по маникюру и педикюру (и чтобы лак непременно ее любимого алого цвета!) и парикмахера, чтобы сделать что–то стильное и непременно остромодное. Она таяла на глазах, никто не знал, в чью смену она уйдет, но все пили шампанское — сначала с ней, а потом, чтобы ее помянуть. Потому что она не хотела, чтобы они тут грустили без нее. Смерть — часть жизни, и ей даже можно обрадоваться: «Отмучилась».
У другой моей подруги внезапно умер муж–китаец. Следующие полгода она учила наших мужей: «Мальчики, проявите ответственность, позаботьтесь о женах заранее. Чтобы в завещании все четко — что кому. Что детям от первого, что от второго брака, а что достанется вашей безутешной вдове. Не осложняйте нам жизнь, нам и так будет нелегко». Года два у нее ушло на суды за наследство. Усвоили ли наши мальчики урок, не знаю. Знаю только, что сложные имущественные вопросы нужно решать при жизни, даже если вы планируете жить вечно. Природа с вами все равно не согласится.
Врачи, особенно онкологи, считают: о смерти нужно говорить. Но не все знают, как и что. Мы часто избегаем этих разговоров — то ли боимся (конечно, боимся!), то ли заклинаем старуху с косой: я о тебе не говорю, ты ко мне не приходишь. Не надо обольщаться. Она знает каждого в лицо и знает, что всегда окажется незваной.
Помню, как в детстве на Пасху (это я позже узнала про Пасху, а тогда это было просто весеннее воскресенье, которое бабушка выбирала по причине неизвестной мне, но известной православному календарю, о существовании которого я, дочь коммунистов и атеистов, еще не догадывалась) мы всей семьей, с близкими и не очень родственниками собирались на кладбище. Убирали (кстати, в Китае есть день поминовения предков Цинмин, название которого так и переводится: обметание могил), потом выпивали и закусывали. Фотографии сохранились, где я в вязаной кофточке и платочке бегаю между могилами, играя с двоюродными в прятки. Бабушкин брат, дед Петя, кричит истошно: «Майонезка, майонезка (он так и не выучил мое, оказавшееся для него слишком замысловатым имя), иди сюда, не бегай!» А я не понимаю, почему нельзя бегать, здесь же так интересно — резные оградки, портреты разные, люди везде протягивают мне цветные яйца, а мне нравится разбивать, мериться крепостью их оболочки с братьями и сестрами. Не так и часто мы собираемся вместе, а вместе нам всегда весело. А дед Петя все кричит: «Майонезка, майонезка!»
Церковь такие поминальные тризны, зачастую превращавшиеся в банальные пьянки, не поощряла тогда и особенно не поощряет теперь, когда Пасху можно праздновать, не боясь получить выговор по партийной линии. Для единения с теми, кому мы обязаны жизнью, и есть Радоница — удивительный день, когда мы можем поговорить о смерти, когда печаль наша светлеет и обретает новый смысл: мы вместе. Мы всегда будем вместе и с предками нашими, и с потомками. Мы едины, а потому и смерти нет. Солнце падает в море, чтобы завтра возродиться.
sbchina@mail.ru
