Похороненный дважды

С войны Степан Шуренков вернулся лишь в 1951 году, после сверхсрочной службы в Германии. К тому времени его уже все похоронили...
С войны Степан Шуренков вернулся лишь в 1951 году, после сверхсрочной службы в Германии. К тому времени его уже все похоронили. В буквальном смысле. К 1951 году у бывшего партизанского разведчика и старшины запаса Степана Шуренкова на белорусской земле было... две могилы!

— Может, потому я так долго и живу, — улыбается солнечным весенним днем 82–летний ветеран. — Один раз меня похоронили родители, еще во время оккупации, на погосте нашей родной деревни Святое (сейчас — Кирово) Жлобинского района. Раненый партизан из нашего отряда сказал им, что пал я смертью храбрых в Лазовском лесу во время неравного боя. Родители поехали туда, отыскали похожее тело да и похоронили. А вторая «моя» могила — братская, партизанская, в Кличевских лесах. После тяжелого боя на месте соединения с регулярными советскими войсками. Я тогда тифом болел, меня сразу после боя красноармейцы подобрали. А партизаны решили, что погиб я. Тел изувеченных много было — по остаткам одежды распознавали. Вот и схоронили меня во второй раз.

Потому–то, когда вернулся бравый артиллерист, освобождавший Европу и бравший Берлин, с войны, даже родители отказались этому верить. А он им не писал все эти годы, потому как не чаял в живых застать: в 1943–м родную деревню сожгли. Старый отец поверил незнакомому солдату лишь после того, как рассказал тот многочисленные истории из детства их сына Степана. Пошел в соседнюю избу, отсиделся, отплакался. А после выдал бравому солдату по первое число: разве ж можно так с родителями?!

Впрочем, судьба к этому дому была невероятно милостива. Будто заговоренные от вражеской пули, вернулись в него все пять ушедших на фронт солдат: четверо сыновей и зять. Немыслимое по тем временам счастье.

Что же касается третьего сына, Степана, то он всегда самым рисковым был. И хотя на фронт годами не вышел, как только разузнал, что в окрестных лесах партизаны появились, так к ним и сбежал. Было ему тогда 16 лет. В 258–м отряде 8–й рогачевской бригады долго размышляли, куда такого «героя» пристроить: маленький, щуплый, дитя горькое, да и только. Но уже очень скоро мальчишку, определенного в разведку, все уважительно стали называть «отчаюгой». А он и рад стараться: окрестные места как свои пять пальцев знает, да и к заданиям подходит творчески. Снял как–то с немца оберлейтенантский мундир, в нем и ходил на операции.

— Правда, одно очень важное задание я все–таки не выполнил, — вспоминает Степан Викторович, — не смог сельского старосту расстрелять. Когда я ему сказал, что пришел по поручению партизан, тот обрадовался, стал рассказывать, что давно хотел с нами связь найти. А когда понял, что участи не избежать, сказал только: «Не делайте этого, вас будет мучить совесть всю жизнь». Короче, не смог я тогда выстрелить в эту покорно ссутулившуюся спину. Будь, думаю, что будет. Вернулся я в отряд, признался. Меня к высшей мере приговорили. Расстрела я три дня ждал — в двухметровой яме, которую выкопали специально для меня. Однажды утром поставили меня к сосне, я уж и с жизнью попрощался, а комиссар нашего отряда (он был против моего расстрела) стал рядом и сказал: «Стреляйте в обоих». Так спас мне жизнь. К слову, староста тот, Аркадий Суконников, хорошим мужиком оказался. Он уже преклонных лет был, инвалид еще с гражданской войны. После нам много помогал, моей правой рукой стал.

После освобождения попал Шуренков в школу младших командиров, которая располагалась тогда в поселке Красный Берег. И уже через месяц–другой воевать бы ему старшим сержантом на фронте, да только судьба по–другому распорядилась. Начальник учебной роты, в которую попал Шуренков, признался, что очень похож парень на его погибшего брата.

— Он меня опекать начал: сделал своим адъютантом, добился, чтоб оставили при школе инструктором по строевой подготовке. А мне неловко было, восемнадцатилетнему пацану, гонять по плацу седых, порой, курсантов. Как–то приехал к нам «купец» — капитан из действующей армии — за пополнением. Договорился я с ним тихонько и удрал. Ну не мог я по–другому. А позже благодетелю своему в письме все объяснил. Многие годы мы потом с ним переписывались. А я с артиллерийскими войсками входил в Берлин...

К сожалению, расписаться на рейхстаге артиллеристу Шуренкову не довелось: буквально за пару дней до Победы он получил тяжелое ранение и контузию на берлинской улице.

— Помню, как из танка вырвался огромный огненный шар. Выстрела уже не слышал. Когда пришел в себя, пули щелкали по мостовой, ощутил резкую боль в ногах. «Живой!» Но надо спрятаться. Неподалеку стоял наш танк. Кое–как дополз до него, последнее, что сделал, — уцепился за буксировочный крюк танка и крепко–крепко сжал руки замком... Когда очнулся, вокруг меня были наши ребята. Оказывается, танк выволок меня с этой простреливаемой улицы. В боях мы больше не принимали участия. Да и война уже почти закончилась...

Степан Викторович прошлое вспоминает без обид. Хотя несправедливости в жизни хватало. «Но если где–то в одном месте судьба недодала, то уж непременно щедро отмерит в другом», — любит повторять он. Первая его награда — орден Красной Звезды — сгорела еще во время войны в сбитом немцами самолете, летевшем за линию фронта. Вторая — медаль «Партизану Отечественной войны» I степени, присужденная еще во время войны (этой медалью награждались организаторы партизанского движения или за особую отвагу и геройство), нашла его лишь в 1984 году.

— Зато в другом мне очень повезло. Со своей супругой Татьяной, она совсем девчонкой тогда была, познакомился я еще в годы оккупации. Война ее сберегла, Танечка выжила едва ли не единственная из всей деревни Толочково, которую постигла трагическая участь Хатыни. Когда вернулся я из Германии, вскоре разыскал свою Татьяну, прожили мы с ней полвека душа в душу. И хотя в жизни послужить пришлось еще немало, в отставку я вышел в чине подполковника милиции, эту награду — счастливую жизнь с любимым человеком — считаю для себя дороже всех остальных...

Фото Александра КУЛЕВСКОГО, "СБ".
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter