Погребение надежды

В воскресенье, 19 декабря 2010 года, в 8 часов утра в одной из минских больниц скончался участник Великой Отечественной войны 83–летний Михаил Григорьевич Шульга...

В воскресенье, 19 декабря 2010 года, в 8 часов утра в одной из минских больниц скончался участник Великой Отечественной войны 83–летний Михаил Григорьевич Шульга. Он умер не от застарелых фронтовых ран и не от тяжелой болезни. Причина смерти ветерана была ужасна и кощунственна.


В луче фонарика


В седьмом часу вечера протяжная трель дверного звонка оторвала Лилию Волкову от кухонных хлопот в ее квартире № 77 по улице Алтайской 64/1. Не снимая передника, пенсионерка щелкнула замком. Игорь Асаенок, сосед с верхнего, 9–го этажа не скрывал своего беспокойства:


— Что тут у вас за шум? У меня аж пол дрожит. Подрался кто?


— Да у нас все тихо. Может, у соседей, в 78–й?


— Звонил. Никто не открывает.


— Так это Анна Максимовна по вечерам звонок отключает. А то алкаши по пьяни квартиры путают — пугают старушку. Я ей сейчас по телефону, — Лилия Петровна сняла передник и набрала номер.


На вопрос Волковой «Что происходит?» открывшая дверь после ее телефонного звонка хозяйка 78–й квартиры — седая старушка с бледно–восковым, изрезанным глубокими морщинами лицом — лишь покачала головой и показала рукой в сторону спальни.


В спальне было кромешно темно (как потом выяснилось, враз перегорели все электролампочки). Волкова сбегала за фонариком. Яркий лучик выхватил из непроницаемого мрака согбенную фигуру сидящего на кровати древнего старика. Лицо его невозможно было разглядеть из–за струящейся потоком крови. В крови были одеяло и стенка над кроватью.


— Игорь! — крикнула Волкова застывшему в дверном проеме Асаенку. — Срочно вызывай «скорую»!


В это время из соседней комнаты вышел невысокий мужчина в полосатой тельняшке. Губы его ломал нервный тик, голос срывался:


— Дед головой об стенку бился. Два инсульта и инфаркт. С постели год уже не встает. Тут и самому бы жить не захотелось...


Вольношатающийся иждивенец


Та большая война задела судьбу тогда еще радужно–юного Михаила Шульги cвоим совсем маленьким краешком. Но отметина осталась на всю жизнь. Море боли и смерти, которые он видел, не ожесточило, а, наоборот, смягчило его сердце, сделав сострадательным и участливым к чужим бедам и горестям. А еще он полюбил детей, которые в его представлении ассоциировались с победой жизни над небытием, света над тьмой. Своей невесте Аннушке он когда–то сказал: «У нас должно быть много детей». Она радостно согласилась. И детей у них было действительно много — шестеро. Но трое не дожили и до года. Остались сыновья Вячеслав с Александром и дочь Инна. Родители души не чаяли в ребятишках. Особенно в младшем — Саше. Пролетели годы. Старшие выпорхнули из отчего гнезда. Младший остался с ними. Михаил Григорьевич и Анна Максимовна очень надеялись, что в старости он станет их утехой и опорой.


Только надежде этой сбыться оказалось не суждено. Хотя поначалу все вроде складывалось как нельзя лучше. Саша окончил 8 классов, затем — ПТУ. Получил профессию столяра–плотника. Отслужил в армии. Стал работать по специальности. А потом... 23–летний Александр Шульга судом Центрального района города Минска был осужден на два года условно за «совершение развратных действий в отношении несовершеннолетнего». Родители не верили, что их сын мог такое сделать. Саша божился, что его оговорили и в депрессивном отчаянии даже предпринял попытку самоубийства — вскрыл вены. Его спасли. Он прошел курс профилактического лечения в Новинках. Но... После больницы человека будто подменили. Он стал раздражительным и агрессивным. Трудовая книжка пухла от записей: на одном месте Александр долго не задерживался. Как правило, увольняли за прогулы — трудиться Саша не желал, жил в основном за счет пенсий матери и отца. Так продолжалось не годы — десятилетия. В свои 47, а именно столько исполнилось Александру Шульге к моменту описываемых событий, ходил бобылем, что давало повод злым языкам говорить о неслучайности того злосчастного инцидента его далекой молодости. Впрочем, это Александра мало волновало. Ибо он уже давно превратился в законченного тунеядца (за последние 7 лет горе–столяр–плотник добывал хлеб насущный личной мозолью только 13 месяцев). В монстра, высасывающего последние соки из немощных стариков–родителей, выпивающего и абсолютно безразличного к мнению окружающих. Да что окружающие! Собственные мать с отцом интересовали вольношатающегося иждивенца лишь исключительно в плане получения вожделенных дензнаков. Деньги просил, требовал, вымогал. И если ему по той или иной причине отказывали, устраивал бурные скандалы, вплоть до рукоприкладства.


Истерзанный душевно и телесно ветеран, видя, как агонизируют его мечты, как рассыпаются в каменно–убойные осколки его чаяния и упования, не выдержал: два инсульта и инфаркт приковали Михаила Григорьевича к постели. Почти недвижимо. Мать выплакала все слезы, но, как и всякая мать, еще надеялась на какое–то чудо. Александр не замечал (или не хотел замечать) страданий родителей. Наоборот. В последнее время его агрессивность в отношении стариков стала перманентной. У него появилась идея фикс: продажа дачи. Оформленный на Анну Максимовну участок в 10 соток с кирпичным домиком площадью 51,4 кв. м и тремя сараями в садоводческом товариществе «Дражня», то есть практически в городской черте Минска, имел очень приличную рыночную стоимость. Александр требовал дачу сбыть, а деньги отдать ему. Родители с такой постановкой вопроса не соглашались. Великовозрастный отпрыск неистовствовал. Раздражение неуступчивостью родителей спрессовывалось в динамитный заряд злобы и ненависти. Он взорвался вечером 18 декабря 2010 года.


Кошмар в тельняшке


У матери в кошельке оставалось всего две купюры — 50.000 и 20.000. Когда Александр попросил на субботнюю баню, дала двадцатитысячную:


— Только сдачу принеси. А то до пенсии жить не на что будет.


...От него исходили аромат снежной свежести и пряный дух банного веника, почти заглушавшие запах спиртного. Александр разделся до тельняшки, которую накануне заботливо выстирали ее старческие руки, и поставил на кухонный стол початую бутылку вина.


— Это сдача? — глаза матери наполнились горестной влагой.


— Сдача... А дача?!! — глаза сына превратились в колючих ежей.


Она махнула рукой и пошла в спальню к мужу. Он, допив остатки крепленой жидкости, двинулся следом.


Отец на постели лишь кашлянул. Но этот тихий кашель почему–то ударил в уши сына провоцирующим громом.


Он орал благим матом. Бил кулаками. Головой о стенку. Ударил по лицу похожей на обрезок пивного баллона пластиковой плевательницей, которая, треснув, рассекла до кости лоб и щеки. Стащил на пол и топтал ногами. Будто это был не его родной отец, а ржаной сноп на току. Мать попыталась вступиться. Сын, как пушинку, отшвырнул ее в угол. Выплеснув всю ярость, взгромоздил обмякшее тело снова на кровать, прислонив к стенке. И ушел в свою комнату.


Во время истязания старый солдат не сказал ни слова, не проронил ни стона. Молчал, когда пришли соседи. Когда его увозила «скорая». Когда всю ночь врачи изо всех сил пытались от него отвести косу той, что в саване. И когда умирал, он тоже молчал. Лишь по впалой изрезанной щеке скатывалась горькая слеза.


...Сначала он пытался, так же, как и соседей, убедить следствие, что отец в отчаянии от своих хворей покончил жизнь самоубийством. Избрав для этого непостижимо странный алогический способ — головой о стенку. Затем вдруг заявил, что это те же соседи — Волкова и Асаенок — смертельно избили Михаила Григорьевича. И, наконец, беспросветно запутавшись в собственной нелепой лжи, сознался:


— Ладно, пишите: это я убил батю...


Недавно Минский городской суд приговорил отцеубийцу к 15 годам исправительной колонии усиленного режима.


Комментарий


Заместитель председателя Минского городского суда Денис КОЛОС:


— Этот ужасный криминальный сюжет — еще одно сверхкрасноречивое свидетельство того, сколь опасно иждивенчество. К сожалению, отношение к нему в нашем обществе пока весьма либеральное, а зачастую и вовсе безразличное. Между тем человек, который привык жить за счет других, постепенно, но неуклонно теряет чувство самоответственности. Он никак не соизмеряет свои амбициозные желания с окружающими его реалиями. И превращается в циничного эгоцентричного потребителя, для которого в жизни не существует ничего более важного, чем собственные постоянно растущие запросы. И если кто–то не в силах или, хуже того, не хочет их удовлетворить, готов пойти на любые, самые мерзкие шаги. Вплоть до тяжкого преступления. Не считаясь ни с чем, даже с родной кровью.

Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter