Поэзия, ты — быль?

Елена Аксельрод — поэтесса, переводчица. Сейчас живет в Израиле. Часто приезжает в Москву. В том числе по вопросам, связанным с сохранением памяти о своем отце, художнике Меере Аксельроде (родившемся, кстати, в Молодечно)...
Елена Аксельрод — поэтесса, переводчица. Сейчас живет в Израиле. Часто приезжает в Москву. В том числе по вопросам, связанным с сохранением памяти о своем отце, художнике Меере Аксельроде (родившемся, кстати, в Молодечно). А Елена родилась в Минске еще в довоенном 1932 году... Судьба ее семьи, оставившей большой след в истории не только русской, но и белорусской культуры, стала главной темой нашего разговора.

— Елена, имя вашего дяди — поэта Зелика Аксельрода — упоминается во всех белорусских энциклопедиях...

— Да, а для меня он — просто дядя Зелик, о котором четырех лет отроду я, подпрыгивая, сочинила первое свое четверостишие: «Дядя торопливый, /Дядя скороход, /Это дядя Зелик, /Зелик Аксельрод». Приезжая в Москву из Минска, он всегда спешил. У него было множество друзей и, как оказалось, немало врагов, возможно, по доброте сердечной и открытости характера принимаемых им за друзей...

В 1922 году у него вышла первая тоненькая книжка стихотворений «Трепет» на идише. В то время у литературы на идише была большая аудитория, а, к сожалению, у Зелика — большой круг критиков, которые всю недолгую жизнь поэта не спускали с него надзирающих глаз. Ему предъявили обвинения в «буржуазном индивидуализме», «нездоровом интересе к прошлому», «порочном уходе от бурной действительности»... Заметили дядю еще и потому, что работал он ответственным секретарем, а потом и редактором журнала «Штерн», вместе с Изи Хариком возглавлял секцию еврейских писателей при Союзе писателей Белоруссии. Возглавлял, зарабатывая свой арест...

После присоединения Западной Белоруссии и Западной Украины к Советскому Союзу три писателя — Зелик Аксельрод, Эли Каган и Григорий Березкин — обратились в ЦК КП(б) Белоруссии к секретарю ЦК Пономаренко с протестом против закрытия еврейских школ и секции идиша при Академии наук и еврейской газеты в Вильно. К тому самому Пономаренко, который в 1938 году написал письмо Сталину о «врагах народа», лучших белорусских писателях, обвиняя их в белорусском национализме. Почему–то среди них оказался и Зелик.

— Может быть, потому, что перевел книгу «наистрашнейшего контры» Янки Купалы?..

— Цитирую Пономаренко: «Янка Купала говорит, что все, что он написал при Советской власти, — не творчество, а дриндушки... Янка Купала недавно сказал: «Все наши карты биты, лучшие люди истреблены, надо самому делать харакири (он уже пытался один раз покончить с собой)...» И дальше: «В отношении Янки Купалы, Якуба Коласа, Бровко, Глебки, Крапивы, Бядули, Вольского, Аксельрода и др. членов этой «могучей кучки», узурпировавшей представительство от белорусской литературы всюду, в том числе и за рубежом, людей, творческая активность которых непомерно раздута, проводивших лично... вражескую работу, имеются многочисленные показания разоблаченных и арестованных врагов, изобличающие их вплоть до связей с польской дефензивой... По количеству и качеству изобличающего материала, а также по известным нам фактам их работы они, безусловно, подлежат аресту и суду как враги народа...»

Зелик Аксельрод был обречен. За ним пришли в мае 1941 года...

Об обстоятельствах его гибели мои родители узнали от поэта Эли Кагана и литературоведа Григория Березкина, которые оказались в минской тюрьме одновременно с Зеликом и чудом спаслись. Когда немецкие войска подходили к Минску, тюрьму решено было эвакуировать в центр страны.

— Это известная история. Узников вывели на Могилевское шоссе. В Червене в тюрьме был привал...

— Заключенных разделили на две колонны — уголовников и политических. Кто догадался выдать себя за убийцу или грабителя (или на самом деле был таковым), остался жить и даже, по некоторым версиям, был отпущен на все четыре стороны. Недогадливых, вроде Зелика Аксельрода, расстреляли. Его, отставшего, ослабевшего, пристрелили еще по дороге... Это случилось 26 июня 1941 года.

— Когда в вашей семье узнали все обстоятельства смерти поэта?

— Мой отец на бесконечные запросы о судьбе брата получил два ответа: в одном говорилось, что «никаких данных о смерти З.Аксельрода не имеется», в другом, что «дело прекращено за отсутствием состава преступления». При жизни (а прожил он 37 лет) дядя успел издать четыре сборника стихов на идише. Посмертно в издательстве «Советский писатель» вышли книги «Утренний свет» в переводе на русский и «Стихотворения» в оригинале. Сборник стихов издан в Нью–Йорке.

— Как складывалась судьба вашего отца?

— Мой отец учился в Москве во ВХУТЕМАС. Во время каникул приезжал к семье в Минск, где на литературных вечерах с огромным успехом выступал его брат, одной из неистовых поклонниц которого была студентка педагогического техникума Ривка Рубина.

— Ее имя внесено в многотомный биобиблиографический словарь «Белорусские писатели».

— Мама написала об этих вечерах в эссе «Красные капли на белом снегу». Зелик познакомил ее с Меером, и Ривка стала такой же восторженной поклонницей старшего брата. Самоотверженное, отчаянное поклонение обоим она пронесла через всю свою жизнь — и когда была профессором Минского педагогического института, и когда (уже в Москве) преподавала историю еврейской литературы и писала свои книги. Благодаря ее энергии были изданы посмертные сборники Зелика Аксельрода, благодаря ей состоялись посмертные выставки Меера Аксельрода — в Ленинграде, Тбилиси, Смоленске, Москве, благодаря ей вышла в 1982 году монография о его творчестве. А каких усилий это стоило, знает, пожалуй, только моя семья да еще читатели ее повестей.

— Ривка Рубина в послевоенные годы много переводила из белорусской прозы...

— Мама не порывала связей с Белоруссией. В 50 — 60–х годах переводила книги Змитрока Бядули, Янки Мавра, Якуба Коласа, Михася Лынькова, Кузьмы Чорного. Отыскались отдельные письма от белорусских писателей, по которым можно судить о доверительных, сердечных отношениях между ними и мамой.

— Елена, расскажите, пожалуйста, немного о себе.

— Я родилась в Минске, но в сознательном возрасте в Беларуси не бывала. Однако мое становление как детского писателя началось в 1956 году с перевода для «Детгиза» книжки Змитрока Бядули «Качачка–цацачка». Работать было интересно, эта книга приохотила меня к художественному переводу. В том же году книга была переиздана в «Детгизе» в «Избранном» Бядули, где предисловие и большая часть переводов выполнены мамой, а многие рассказы иллюстрировал мой отец... Кстати, белорусские мотивы в творчестве отца занимают очень существенное место. Даже выставлялся он впервые в Минске в 1921 году на выставке молодых белорусских художников, после чего и получил рекомендацию на учение во ВХУТЕМАС. Его картины хранятся и в Минске в художественном музее... Отец оформлял спектакли в Первом белорусском госете, иллюстрировал книги Якуба Коласа, Кузьмы Чорного, Змитрока Бядули. Даже написал картину «Гражданская война в Белоруссии». В последние годы жизни работал над серией темпер «Воспоминания о старом Минске»...

Иерусалим — Минск.
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter