Благодаря Короткевичу есть шанс открыть нового КупалуСтранная прихоть судьбы: непреходящая популярность Владимира Короткевича у читателей так и не вывела его героев на большую сцену. Десятилетиями театр игнорировал его захватывающие сюжеты под дружный хор режиссеров, жалующихся на недостаток убедительной национальной драматургии и одновременно культивирующих миф о том, что полноценное перенесение на сцену романов Короткевича невозможно. Отчасти это было правдой: редкие спектакли по его произведениям аншлагов никогда не собирали, а критики в очередной раз выстраивали многоумные гипотезы, отчего же слово Короткевича, как заколдованное, не поддается национальному театру?
Пока на Малой сцене Купаловского не появилась «Дикая охота короля Стаха». Ограниченное пространство крохотного зальчика мистическим образом разрослось до пугающих территорий диких болот, причудливая атмосфера знаменитого романа стала ощущаться почти физически, а сочная проза зазвучала в устах героев, как родная. Сегодня приобрести билеты на «Стаха» практически невозможно — за считаные часы их раскупают на месяцы вперед, создавая дополнительную интригу вокруг спектакля, который и без того в лидерах — с первого дня премьеры полтора года назад. Пример купаловцев оказался заразительным — режиссеры прониклись вдруг к Владимиру Семеновичу невиданной доселе любовью. Драмтеатр Белорусской армии инсценировал рассказ Короткевича «Паром на бурной реке» — так, недавно в афише театра появился спектакль «Воробьиная ночь». К концу мая русский театр готовит премьеру «Легенды о бедном дьяволе» — опять–таки по Короткевичу. Приступил к репетициям и Купаловский: Владимир Савицкий, преодолевший своей «Дикой охотой короля Стаха» расхожее предубеждение против «неподдающейся прозы» великого белорусского романтика, переосмыслил пьесу Короткевича «Калыска чатырох чараўнiц», где герои заговорят уже... на языке Купалы, причем в самом буквальном смысле.
— Владимир, это что — такой тонкий расчет к грядущему юбилею Купалы? — без обиняков интересуюсь у режиссера.
— Когда я делал инсценировку, даже не думал о юбилее! — эмоционально реагирует Владимир Константинович. — Это как с «Дикой охотой» — три года я бился за этот спектакль, но так совпало, что вышел он как раз к юбилею Короткевича. Все тут же заговорили, что специально подгадывал...
— То есть вы хотите сказать, что Короткевич у вас — настольная книга?
— Короткевич, Купала и Мицкевич. Хотите, приглашу вас домой и продемонстрирую стопку книг на рабочем столе?
— И любого из этих авторов вы можете цитировать наизусть?
— Могу... Смотрите, что получается. «Калыска чатырох чараўнiц» — пьеса о молодых годах Купалы была создана Короткевичем на документально зафиксированных биографических сведениях. Хотя, на мой взгляд, это пьеса о судьбе поэта вообще. С этой мыслью я и занялся инсценировкой. И тут... «Я летаю во сне, — говорит герой Короткевича. — Слышу чьи–то голоса»... Я вдруг и подумал: а зачем сочинять что–то специально, когда сам Купала давно все придумал? В результате я взял его поэтизированные драматические произведения и включил в пьесу как сны наяву. Герои Купалы стали жить своей собственной жизнью, — полагаю, не в обиду Короткевичу.
— Вы говорите — «вдруг»... Значит, эта пьеса не жила у вас в душе заветным бременем, не вынашивалась годами?
— Знаете, что живет у меня в душе? Ситуация с белорусской драматургией сложилась, простите за тавтологию, драматическая. Когда театры используют для постановок сомнительную литературу, зритель к этому привыкает и скоро начинает считать, что так и надо. И артист также, вслед за зрителем... Поэтому лучше я буду с Короткевичем, Купалой общаться, чем ставить не пойми что, пока не появится по–настоящему хорошая современная пьеса.
К слову, о поиске национальной идеи. Перечитайте наших классиков — там полно идей, вокруг которых нация может объединяться достойно, красиво, уверенно, мощно. Бог неспроста послал нам этих людей, к мыслям которых мы возвращаемся снова и снова.
С другой стороны, в народе, в театре, в искусстве сложился устойчивый стереотип относительно Купалы — этакий народный песняр возле «папараць–кветкi», автор «Павлинки». А у Короткевича он другой — настоящий! Там же все намного тоньше, драматичнее, интереснее! Там высочайшая поэзия. Духи, русалки, фантазии...
— Обещаете зрителям нового Купалу?
— Хотелось бы поговорить о его интеллигентности, неординарности, трагичности судьбы.
Во время нашего разговора к Владимиру Савицкому зашел Виктор Тимофеев, художник его будущего и предыдущих спектаклей. Как человек крайне интеллигентный (что невозможно не отметить в его изобретательно–утонченных декорациях), Тимофеев уселся в сторонке, всем своим видом демонстрируя, что мешать нашей беседе не намерен. Но тут не выдержал:
— Я боюсь, сейчас ты расскажешь весь спектакль и не останется никакой интриги...
— Я, Виктор, поясняю на будущее, потому что, когда появляется спектакль, начинаются разные интерпретации, домыслы всякие...
— Интерпретации гарантированно будут, — обещаю я. — Хотя бы потому, что вы пригласили к сотрудничеству такой авангардный коллектив, как фольклорный театр Ларисы Симакович «Госцiца», творчество которого многие не принимают.
— Это проблемы тех, кто их не принимает.
— А теперь это будут ваши проблемы.
— Поймите, мне хотелось уйти от поселково–народных песен, обрядов. Уйти от растиражированных фольклорных штампов... Мировоззрение и талант Симакович как раз и дадут мне тот непонятный, странный, кого–то раздражающий звук и пластику. Ее русалки оживут прямо в интерьерах вот этой гостиницы...
Я разглядываю макет декорации: призрачные, будто сплетенные из проволоки, колонны, лестница...
— Ничего не напоминает? — спрашивает Савицкий. — Пьеса Короткевича начинается с рождения поэта. Но, чтобы родиться, поэту, как известно, надо сначала погибнуть... Поэтому здесь мы использовали интерьер гостиницы «Москва» — последнее, что запечатлел взгляд Купалы, когда он летел вниз головой с 10–го этажа. Восстановили по эскизам, по фотографиям, сделали точно такой же паркет, такие же вазоны, которые стояли в холле роковой гостиницы. Потом они превращаются в лес...
— Понятно, иллюстрировать пьесу Короткевича буквально вы, как и прежде, даже не пытались. Кстати, а что стало толчком для создания такой готической атмосферы в «Стахе»? Не голливудские ли «ужастики»?
— Короткевича нельзя проиллюстрировать. Вообще, как только начинаешь иллюстрировать даже хорошую, по всем законам выписанную пьесу, можешь готовиться к провалу. Но если позволишь автору проникнуть в твою душу... Позвольте, какие «ужастики»? У Короткевича абсолютно все это есть. Глухие болота, полуразрушенные дворцы...
— И девочка с нелепой куклой?
— «Передо мной встала странная девочка, — описывал Короткевич наследницу рода Яновскую. — С детскими опухшими глазами... Ей только в куклы играть»... Отсюда и эта детскость в главной героине.
— Которая тем не менее легко могла обернуться пародией. Но Анне Хитрик удалось не превратить свою роль в гротеск. Это ее заслуга или ваша?
— Уже трудно разделить, кто что придумал. Актеры ведь — полноценные соавторы режиссера. Режиссеры своей роли. И именно они могут легко уничтожить спектакль — своим страхом, неверием, если я не смогу их увлечь, организовать в одну «банду»... Кстати, когда мы репетировали «Стаха», многие сомневались. Актеры, я имею в виду. А потом сами столько всего напридумывали... Я встречал человека, который на полном серьезе утверждал, что у нас подвал под Малой сценой. Какой подвал! Там под помостом все лежат друг на друге, поднимаются на сцену прямо по живым телам. Заснять бы, что у них там делается... Когда наши старшие актеры это увидели, перестали наконец обижаться, что я набрал в спектакль одну молодежь. Та еще физическая выносливость нужна, чтобы играть в этом спектакле... И еще — глубокая вера в эти обстоятельства, в этот пол, под которым ползают крысы и превращаются в людей... Да, главное — чтобы актер поверил. Остальное — дело техники.
— Кстати, словечко «банда» в отношении актеров — из лексикона Юрия Любимова, у которого, знаю, вы когда–то стажировались.
— А вы знаете, какая атмосфера в его театре? Не просто богемно–творческая — атмосфера адской работы. К слову, театральная аура сильно формирует актера... А «банда» — очень энергичное слово. Энергетика актера обязана переливаться через рампу в зал.
— Чье мнение в оценке спектакля для вас важно?
— Ничье... Но спорное — лучше. Это подстегивает. А когда в один голос твердят, что все отлично, — значит, все плохо...
Фото Артура ПРУПАСА, "СБ".
