Поединки

Последний гладиатор Дед Щедров, низкорослый, плотно сбитый, с окладистой сивой бородой и молчаливый, как пень в лесу, ловил рыбу с крутого берега. Правый пустой рукав у него был заправлен за ремень в джинсовые потертые портки, и Аким лихо управлялся левой, ловко насаживая на крючок хлебные катышки, подсекая бамбуковой удочкой маломерков-подлещиков и выбрасывая их в береговую травку-муравку. У меня не клевало. Мой скучающий и завистливый взор бродил по окрестностям, где ничего примечательного не было. Разве что за Днепром кудрявился кустарником холм за деревней Ивонино, где когда-то Бондарчук снимал эпизоды фильма «Война и мир». Вода в затоне струилась лениво. Она была зеленовато-бутылочного цвета, иногда выталкивала на поверхность какие-то пузырьки, листья осоки, мелкий мусор. По гладкой поверхности туда-сюда шныряли водомерки. Наконец Аким разомкнул уста и спросил с подвохом: - А правда, Андреич, что Христос ходил по воде, аки по суху? - Не знаю, - чистосердечно ответил я. - Но в Библии это сказано. Дед помолчал, пожевал прокуренными губами и уточнил так, что возражать не было смысла: - Дураки люди, не догадаются, что он по воде-то не летом, а зимой ходил, штрадалец. - Ну, Аким, ты, помнится, тоже зимой по воде ходил… против нас, «японцев» (японцами в Дорогобуже называют всех, проживающих на правой болотистой стороне Днепра. Еще с царских времен до семидесятых годов прошлого века левобережные горожане добирались в «Японию» исключительно на пароме. Потом появился мост, решивший проблему, но слово в лексиконе осталось). Старик в ответ то ли хрюкнул, то ли хихикнул: - Давали мы им прикурить, пентюхам. Кулачный бой - это тебе не цирк. Мы бились, как гладиаторы ХХ века. Много юшки пустили. И нам, правда, доставалось иногда по первое число… Щедров знал, что говорил. Он был в нашем городке первый кулачный боец. Я еще захватил эти злые стычки мужиков и парней на рождественском льду. Они были отзвуком тех рукопашных схваток на Руси, одна из которых красочно и точно описана в знаменитой «Песне о купце Калашникове». Дорогобуж издревле тоже был город купеческий. Это теперь какой-то «Немирофф» по телевизору мордобой показывает. А на мордобое и увечьях людских кто-то деньги лопатой гребет. У дорогобужан по-другому поединки складывались. Бились бесплатно, для потехи. Стенка на стенку. С войны выжившие мужики пришли озверевшие. Крови, как вина, нахлебавшись. А райцентр фашисты разорили. Спалили начисто. Об этом, если кому интересно, можно в дневниках Константина Симонова прочесть. Ни театров, ни кино. Один-единственный кабак, где тогда еще молоденькая Зинка Перстенькова хозяйничала (она и сейчас жива, слава тебе, Господи). В пивнухе «Бережок» и созревали условия для кулачных боев. Сначала на лед против дома Лукши-водомера выпускали малых пацанов, которые неумело тузили друг друга. Потом какой-нибудь «японец» истошно вопил: «Наших бьют!» Начиналась драка. Высший шик боя - дать противнику «звонаря». Попросту говоря, заехать так в ухо, чтобы тот свалился на лед. Если боец попадал сопернику кулаком в шею - это называлось «блоху убить», если в живот - «гриба положить». Однажды моему старшему брату Виктору Аким дал такого «звонаря», что его принесли в хату чуть живого, синяки обкладывали льдом. Один глаз у него был окантован багрянцем, затек, зато другой глядел воинственно, остро, как шило. Широкая грудь вздымалась, как днище лодки-плоскодонки. Думали, отправится парень к предкам в Елисейские поля, как у нас говорят. Однако ничего, оклемался. Выпили с Акимом за выздоровление, простили друг друга и забыли обиды. И еще был закон, которого теперь нет. Как шутит дед Аким, обмельчал, скуксился народец: лежачего бьют ногами и руками. Тогда не трогали. За это виновного могли жизни лишить. В начале шестидесятых кулачные бои прекратились, потому что милиция жестко преследовала. Да и сами парни и мужики остепенились: кто в зрелые годы вошел, кто женился, кто уехал в Москву и на Донбасс удачи искать (кстати, Щедров там на шахте руку потерял). В Дорогобуже среди бывших «гладиаторов» в живых теперь только дед Аким, который по сей день как увидит меня, так и зовет Колька-японец. Один серый, другой белый… В нашем крохотном городке, если вы спросите, где находится улица Карла Маркса, вряд ли кто ответит. Но если поинтересуетесь, где находится Гусинец, любой пострел даст детальную справку: «Пойдете прямо до горбатого мостика, пересечете Святой ручей, а дальше до самых царских военных лагерей будет Гусинец». Народ издревле настолько привык к этому названию, что когда отправляет родне письма, то обратный адрес указывает так: 215010, Дорогобуж, Гусинец, дом №…» Сколько себя помню, гусей на этой улице разводили видимо-невидимо, благо что она тянется вдоль старого русла Днепра. Летом птица днюет и ночует на обширном острове, куда лисицы добраться не могут. Осенью и зимой хозяева по привычке выпускают свои стада на свежий воздух, и они, совершив утренний променад, возвращаются в хлева-птичники. Словом, такое явление, как гусиное царство на окраине, не было никогда для меня новостью. Новостью нынче стало другое: тайные гусиные бои, на которых ставки доходят до 10 тысяч рублей. Слух о них дошел так. Сидел на веранде и читал в областной газете «Рабочий путь» интервью с губернатором Смоленщины Виктором Масловым, который по представлению президента Владимира Путина снова занял руководящее кресло. Он рассказывал читателям о том, что в очередной срок его правления жить людям станет лучше и веселее. Неожиданно в окне появилась черноволосая, хлопающая здоровенными ресницами голова Женьки Самохова. Он отличается тем, что во всякий мой приезд занимает у меня деньги на «чернило», клятвенно заверяя, что завтра же вернет долг. Но как-то так получается, что всякий раз заем получается без отдачи. Сто раз клялся я про себя, что больше баловать выпивоху не буду. Однако, как потом выяснилось, я и на сей раз прокололся. Женька взял быка за рога, точно зная, что упустить такой момент, как тайный бой гусей, я не смогу. А потому никуда не денусь, отстегну ему из скромных отпускных на пляшку вина «Цветы Смоленщины». Как и условились, под вечер встретились возле кафе «Днепр» и потопали в самый конец Гусинца. При этом Самохов вел себя как агент иностранной разведки, постоянно проверяя, нет ли «хвоста». Я дал слово, что в статье не укажу точного адреса, где проходят турниры. Скажу только, что это дровяной склад одной бывшей конторы. Земляной пол в сарае был густо усыпан опилками. Круглая площадка посредине выбита трамбовкой и огорожена рыболовными сетями в метр высотой. Вокруг стояли грубо сколоченные еловые лавки. Народ уже прибыл и жаждал зрелища. Но знакомых я не увидел. Усевшись на стул, который Женька услужливо предложил мне, вывернувшись откуда-то из темноты сарая, я огляделся вокруг. С двух сторон к барьеру подступили два мужика, которые бережно держали в руках, прижав к груди как неслыханную ценность, здоровенных гусаков. Одного белого, другого серого. Бойцы тревожно, но негромко клекотали. Откормлены они были на славу. Женька шепнул на ухо, что можно делать ставку на белого, его для антуража и силы недели две потчевали вареной измельченной кониной. Ставка на победителя равнялась пяти тысячам, которых у меня и в лучшие дни моей жизни не бывало. Хозяин проигравшего получал утешительные 500 рублей. Но чтобы получить выигранное, ставить надо было трижды подряд на трех разных бойцовых птиц. Немногочисленные зрители, одетые весьма скромно для богатых людей, вполголоса переговаривались, били по коленям руками. Возле меня один завсегдатай говорил другому: «Надо на серого ставить, погляди, какая у него шея. Вот это шея, как у коровы». Чем больше полнился сарай шумом, тем оживленнее вели себя гусаки: яростно шипели, иногда гоготали, рвались в бой. Наконец, получив команду какого-то вертлявого прохиндея, хозяева через сетки опустили птиц на арену. Те рванулись вперед, злобно хрипя, пытались щипать друг друга за шею. Их растаскивали и снова стравливали. Наконец белому удалось вспрыгнуть на спину противнику. Пух летел во все стороны, словно снегопад начался. Зрители вопили от восторга. На перьях у бойцов появилась первая кровь. Серый допустил еще одну слабость: при очередной сшибке оступился. Это была его роковая ошибка, потому что белый так долбанул серого клювом по голове, что тот сунулся в опилки. Белый продолжал долбать, рвал шею, топтался над обессиленным братом по перу, который уже не подавал признаков жизни. Его перебитая шея вытянулась, как канат, из клюва капало, глаза подернулись белой пленкой. Победителя оттянули в сторону. Сосед позади меня засветил своему подельнику увесистую оплеуху: «Вот тебе и твой серый. Дохляк. А ты что орал: шея, как у коровы, ставку надо делать…» Проигравший хозяин тоже был недоволен финалом, считал, что соперник накачал белого наркотиком. Со злости даже плюнул победителю в лицо… Не знаю, чем дело у них кончилось, а у меня тем, что пришлось-таки Женьке Самохову проставлять пузырек. Мы незаметно другой тайной дорогой покинули ристалище, к которому я потерял всякий интерес.