Работая в стане врага, они ценой своих жизней приближали нашу победу
Как правило, эти люди не заканчивали никаких разведывательных школ. Знали лишь азы конспирации, но находясь в стане врага, а зачастую работая даже в его структурах, каждый день ходили по острию бритвы, подвергая смертельной опасности не только себя, но и родных, даже своих детей.
Павел Яцун
Этому человеку в книге «Память. Горецкий район» посвящена всего одна строка: «Павел Яцун». Даже фотографии героя не оказалось. Перед войной он был слушателем комвуза при Горецкой сельхозакадемии. Но я, сколько доведется мне жить, всегда буду помнить ту первую встречу с этим человеком, которого считаю своим духовным отцом.
Я спускался с пригорка к мосту через Поросицу, когда до меня донесся окрик:
— Эй, парень, на минуточку!
Обернувшись, увидел высокого молодого человека в комсоставовской серой шинели. На голове у незнакомца кубанка, сдвинутая набок, из-под которой упрямо выбивается наружу непослушный чуб курчавых волос.
«Полицейский, — подумал я. – Только бы не стал обыскивать».
В кармане куртки лежала антифашистская листовка. Стоило полицейскому сунуть туда руку, не избежать ареста, а потом…
— Ну что ж, давай знакомиться, — сказал тот, протягивая мне руку. – Павел Яцун.
Я назвался, но руку протягивать не спешил.
— Давай, давай свою лапу, — добродушно усмехнулся Яцун. В его улыбке было столько откровенного радушия, что я вдруг с облегчением подумал, что парень этот совсем не полицейский, а, видимо, хороший и добрый человек.
— Зайдем ко мне, — пригласил Яцун. – Поболтаем.
Я стал отнекиваться. Но Яцун приветливо улыбался и был так настойчив, что мне ничего не оставалось, как согласиться.
В небольшой кухне никого не было. Парень прошел в комнату, приглашая меня за собой. Напротив входной двери, в простенке между окнами, висел большой портрет фельдмаршала Кутузова при всех военных регалиях. Он был исполнен карандашом на листе ватмана.
— Сам рисовал, — сказал Павел, заметив, что я смотрю на портрет.
Спустя минуту он достал из-за спинки дивана карту и, расстелив ее на столе, стал показывать расположение фронтов, рассказывать о разгроме немцев под Москвой, называя цифры потерь противника. Он так и говорил: «Противник», будто находился не в доме, мимо которого ездят и ходят немцы, а где-нибудь во фронтовом штабе.
С жадностью и одновременно с недоверием слушал я Яцуна. Мне казалось, что вот выйдут вдруг из-за ширмы немцы и навалятся на меня. Разве может простой советский человек в условиях оккупации вот так безбоязненно держать на стене своей комнаты портрет русского полководца и так открыто рассказывать первому встречному все, что у него на душе?
Хотелось на откровенность ответить откровенностью. Но разве немцы не таким образом провоцируют людей, проверяя их лояльность к «новому порядку»?
— Политикой не интересуюсь, — угрюмо ответил я.
— Как не интересуешься? – разозлился вдруг Яцун. – А воинский долг? Присягу на верность Родине давал?
— Ну так что? Ты ее тоже, наверное, давал.
— Я и выполняю. А ты хочешь отсидеться? Моя хата с краю – я ничего не знаю. Так, что ли?
Жесткие, резкие, как пощечина, слова Павла оскорбили меня. Мелькнула мысль: а если Яцун действительно тот, за кого себя выдает, то теперь он не очень-то лестного мнения обо мне. Испугавшись, что этот столь важный разговор может сейчас оборваться, я решился на откровенность и, встав с дивана, отдернул ситцевую занавеску, ожидая, что вот сейчас произойдет то, чего опасался с самого начала.
Но за занавеской никого не было, просто она скрывала от постороннего взора аккуратно застланную кровать.
Павел от души рассмеялся. Он смеялся долго, заразительно и так неподдельно и откровенно, что и я тоже не выдержал, улыбнулся, потом стал смеяться вместе с ним, чувствуя, как боязнь уступает место уверенности, что Яцун не подлец, а именно тот, за кого себя выдает.
Так в январе 1942 года я обрел друга, который был одним из руководителей Горецкой подпольной антифашистской организации.
С той памятной для меня встречи я выполнял многие поручения Павла: расклеивал листовки, доставлял разведдонесения в деревню Чепелинка, где была установлена рация армейских разведчиков.
В начале 1942 года Павел проводил меня в партизанский отряд, а сам вернулся в Горки. На прощание пообещал:
— Скоро встретимся, Сашок!
Но встретиться не довелось. В июле гитлеровцы начали повальные аресты. 75 человек. Среди них был и Павел Яцун. Расправа над патриотами продолжалась около месяца. 12 июля моего друга повесили. Павел сам надел петлю на шею, успел крикнуть: «Наши придут…»
Он, видимо, хотел крикнуть, что наши придут и отомстят.
И мы выполнили его завет. Мы мстили днем и ночью, в немецком тылу и на фронте. И те боевые награды, которых удостоила Родина меня, принадлежат и тебе, Павел!
Поэты и артисты
Уже после войны о подпольщиках Черикова и Кричева рассказывал мне бывший уполномоченный Могилевского обкома партии Яков Никифоров:
— Среди тех, кто выполнял для партизан роль агентурных разведчиков, был поэт Иван Денисенко. Перед войной работал в редакции «Советской Белоруссии», а потом секретарем славгородской районной газеты «Сацыялiстычная праца». Ушел на войну добровольцем. Попал в окружение. Больной, измученный ревматизмом, он вернулся в родные места с надеждой найти путь к партизанам.
А партизаны предложили ему стать «предателем» — пойти в услужение немцам. Так он стал писарем Чериковской управы, надел вражескую форму. «Зачем, сынок, надел чужое? — спрашивала его мать. – Тебя же свои люди убьют в этом мундире». А он отвечал: «Не волнуйся, мама, не плачь…» И больше ничего. Какая сила воли должна быть у человека, которого родная мать винит в предательстве! Он умел хранить тайну.
Партизаны разведывательно-диверсионного отряда № 47 «Победа» устроили Денисенко встречу с подпольщиками из Кричева – Александром Окаемовым и Геннадием Лузениным. Первый накануне войны был доцентом Московской консерватории, второй – дирижером Московской областной филармонии. Оба ушли в армию добровольно и были зачислены во фронтовой ансамбль песни. Волею обстоятельств, как и многие тысячи других бойцов и командиров, оказались в плену. Через Денисенко артисты получали магнитные мины, которые потом использовались ими по назначению не только в Кричеве, но и в Рославле, Климовичах, Костюковичах. Немецкие эшелоны взрывались в пути.
В феврале 1943 года Окаемова и Лузенина немцы арестовали. После допросов и истязаний их расстреляли в урочище Прудок. На краю вырытой ямы Окаемов затянул «Орленка». Его поддержал Лузенин:
«Орленок, орленок, взлети выше солнца
И степи с высот огляди…»
Песню друзей оборвала автоматная очередь...
Попался в лапы гитлеровцев и Иван Денисенко. В камере смертников он написал свое последнее стихотворение «Сосед», посвятив его сыновьям:
«За окошком камеры моей
Клен стоит, едва скривившись станом.
Я прижмусь к решетке поплотней,
Говорок соседа слушать стану».
5 июля 1943 года состоялся суд над членами Чериковского антифашистского комитета. Денисенко вел себя достойно.
Перед тем как его увезли на расстрел, Иван успел написать жене предсмертную записку: «Милая Леночка, уезжай куда-нибудь в деревню… А моя жизнь кончилась. Пусть меня не будет. Но жизнь будет продолжаться. Жизнь будет очень хорошая, а я ее уже не увижу. Неужели и вас, мои дорогие, я не увижу больше? Вы, наверное, и не знаете, что мне осталось меньше часа до смерти…»
Есть в записке и такие слова: «Дорогая жена! Моя последняя просьба – береги себя и детей. Научи детей разуму, научи их жить на свете…»
Сыну Лене было тогда два годика, Косте – шесть месяцев. Дочка Валечка тоже была еще маленькой. Алена Ивановна их вырастила. Научила.
Таня и ее команда
До войны учительница Антонина Зеленкова работала в Мирогощанской неполной средней школе. По заданию подпольного райкома партии Таня (такой была ее подпольная кличка) переехала жить в Чериков. Через нее райком поддерживал связь с подпольщиками Черикова и Кричева. Она передавала добытые сведения в наш партизанский отряд, который имел прямую связь с Большой землей.
Вот некоторые сообщения, которые подпольщики передавали нам, оставляя их в тайном месте в лесу: «Завтра черные вороны (т.е. полиция) будут ехать в направлении Краснополья. 15 машин… В передней и задней машинах по пулемету. Среди немцев будет человек 15 с собаками-ищейками. Поэтому отряд пусть будет осторожнее».
Благодаря этому сообщению вражеская колонна была разгромлена.
Или вот еще. «Полиция выехала в количестве 14 машин. Направление Кричев—Чаусы, на партизан. 14/8 и 15/8 шесть машин выехали с полицией на Оршу». «Готовится крупное наступление на партизан со всех сторон. Кричев, Краснополье, Пропойск, Гомель, Чаусы. Хотят окружить лес. Будьте подготовлены и осторожны. Ожидают новых танков». «Есть решение фельдкомендатуры сжечь Лобановку и Шароевку».
Однажды Антонина Родионовна получила от другой связной 150 листовок с припиской: «Срочно распространить!». Как это сделать? Обратилась с просьбой к своим бывшим ученикам. Ребята поделили город на участки и быстро расклеили листовки.
Юные орлята помогали своей учительнице во всем. Пятнадцатилетний Леня Пилат частенько ходил на шоссе Москва—Варшава, считал вражеские машины, запоминал их номера и эмблемы, примечал, какой груз везут немцы. Но Лене это казалось мелочью. Он устроился работать в хлебопекарню и сообщал тете Тане, когда и куда будут направляться машины со свежим хлебом. Этот хлеб потом нередко оказывался у партизан. Позднее он вместе с другом Толей Покладом сожгли пекарню. Друзья ухитрялись даже подкладывать магнитные мины в немецкие машины. Они переодевались в нищих и выпрашивали хлеб у немцев. Их прогоняли, били. Однако мальчишкам частенько удавалось осуществлять задуманное. Если не было мин, прокалывали шины шилом, сливали бензин, а однажды даже устроили пожар во вражеской автоколонне.
Там, где взрослому нечего было и думать о диверсии, ребята, бывшие школьники, совершали их шутя. Арнольд Врублевский пробрался на ТЭЦ Могилевской шелковой фабрики и заминировал ее. Мины сделали свое дело. Юные подпольщики из деревни Пильня — Костя Крыжевич, Вася Давыденко и Миша Духовский — подорвали размещенный здесь смолокуренный завод. Аня Легкая из деревни Трасны с одноклассником Сережей Пугачевым спасли и вылечили раненого летчика Аркадия Курагина.
Многие из бывших подпольщиков не дожили до победы. 3 июля, в день освобождения Беларуси, и 9 мая мы, бывшие партизаны, поднимая тост в честь этих исторических событий, вспоминаем святые имена погибших, ибо мы, а также наши дети и внуки обязаны им сегодняшней счастливой жизнью. В памяти народной они будут жить вечно.
