На коротком поводке, под защитой стального борта «авиаматки» поднимаемся километр за километром. Не дай бог — яма…
Легли поздно. Встали очень рано — в начале шестого. Даже те, на кого абсолютно не действовал звонкий голос латунной рынды, кого раньше приходилось вытаскивать из уютных кают чуть ли не волоком. Не сговариваясь, собрались на верхней палубе «Сокола». Почти поголовно отказались от завтрака, ограничившись крепким кофе-чаем. Пили его, обжигаясь и поминутно поглядывая на часы или экраны мобильников. Близилось время Ч — на связь с экспедицией вот-вот должен был выйти 676.
Не агент, естественно, а буксирный теплоход под таким номером, который и должен был помочь нашей яхте добраться вверх по течению по бурной и своенравной Горыни до Давид-Городка, где в этот день должен был пройти очередной наш фестиваль здоровья.
Капитан теплохода Николай Лавникович оказался человеком обязательным и пунктуальным — ровно в семь утра его громада, в сравнении с которой наша яхта казалась совсем игрушечной, прибыла на место. Деловито и без суеты экипаж пришвартовал яхту к левому борту, и наша спарка тронулась к недалекому устью реки, название которой почему-то вдруг стало у меня ассоциироваться со сказочным Змеем Горынычем, существом, как известно, коварным и бескомпромиссным.
Вход в Горынь, честно говоря, разочаровал: никаких практически отличий от Припяти. Та же примерно ширина, те же кустарники по берегам, наполовину утонувшие в необычайно высокой по этому времени воде. Бросилось, правда, в глаза, что вода в Горыни разительно отличается от припятской, и желтоватый ее язык рассасывается в доброй сотне метров ниже по течению. Не спорю, смотрится это, особенно с крыши рубки теплохода, очень эффектно, но вот волноваться по этому поводу… Делюсь своими сомнениями с Игорем Некрашевичем, который реку эту, мели ее, омуты, тихие и бурлящие, знает как свои пять пальцев, а тот только посмеивается и предлагает немного подождать. Жду. Мы тем временем проходим пару крутых, чуть ли не под девяносто градусов, речных поворотов. Проходим абсолютно спокойно, капитан судна даже не прибавляет оборотов, ловко вписываясь в узости и извилистости. Снова смотрю на лоцмана, и тот, так и не дождавшись момента, когда я соображу все сам, лаконично объясняет:
— Вода высокая, течение, если видите, очень быстрое. Много резких поворотов, «вписываясь» в которые река вымывает под прижимным берегом ямы, а у противоположного берега намывает песчаную косу. В ямы же река тащит с корнем вывороченные деревья, которые, поскольку река судоходной не считается, никто не убирает. Вот и получается, что река широкая, а судоходный фарватер узкий, как ниточка, и знают его лишь такие опытные речники, как Николай Лавникович. Чем все это чревато, объяснять надо?
Не надо. Ибо, напорись яхта своим пластиковым тонким корпусом на топляк, экспедиция тут же бесславно закончится. Но даже если и этого избежать удастся, то (здесь уже включается и моя «соображалка») маломощный наш мотор просто не выдержит напора тугого встречного течения и нас неминуемо прижмет, волоком притащит к тому самому прижимному берегу, где... впрочем, не будем повторяться.
Так, на коротком поводке, под защитой надежного стального борта нашей «авиаматки» поднимаемся вверх километр за километром. Их, километров этих (а до Давид-Городка их семнадцать), могло быть значительно меньше, но река делает такие петли, не только отклоняясь влево-вправо, но иной раз возвращаясь почти назад. Впрочем, это не утомляет нисколько, приходит понимание того, что прав был кто-то из умных и известных, сказавший, что на огонь и бегущую воду можно смотреть бесконечно. Тем более смотреть-то действительно есть на что. Бурный поток, сплошная зелень берегов, кое-где уже выныривающих серыми мокрыми выступами из потихоньку падающей воды… Как-то вдруг и очень четко приходит осознание того, что эта река вот так же норовилась, бурлила и пенилась, жестоко наказывая тех, кто с ней шутить задумал, миллионы и сотни тысяч лет назад, когда тебя и в помине не было, и будет это делать тогда, когда тебя уже не станет.
До Давид-Городка остаются считанные сотни метров, река по-прежнему широка и быстра, но этот отрезок ее почти прямой. Возникает вдруг одна шальная мысль, и я смотрю на капитана яхты Владимира Коржеля. Тем, видимо, владеет что-то похожее, и он согласно кивает.
— Грот? — говорю.
— Грот, — соглашается капитан.
— Стаксель? — спрашиваю.
— И стаксель! — чуть подумав, отвечает тот.
Оба смотрим на доктора Владимира Ващука, которому предстоит стать третьим участником авантюры, и тот соглашается немедля.
— Стоп, машина! — просим мы капитана и шестеро прыгаем в яхту. Из рундуков ее моментально извлекаются скатанные в тугие рулоны паруса, моментально крепятся туда, куда положено (вот они, тренировки постоянные, когда сгодились), с полуоборота заводится (это для подстраховки) безотказный моторчик, и звучит команда: «Отдать швартовы!». Еще через мгновенье свежий ветер туго натянул белоснежные паруса, и яхта, присев перед финишным броском, рванулась вперед.
— Красиво пришли, — констатировали минутой позже водолазы-спасатели, принявшие у нас швартовы и первыми поздравившие нас с благополучным прибытием на давид-городокскую землю.
Р.S. Когда мы, впав в некоторую эйфорию от лестных оценок, прозвучавших в наш адрес по поводу такого эффектного прибытия, пришли потом к Игорю Некрашевичу и с апломбом заявили, что завтра спустимся по Горыни вниз самостоятельно, он, всегда спокойный и флегматичный, мгновенно стал совсем другим:
— Кураж поймали, да? Все можем, да? Нет, мужики, пока я за вас в ответе, никакой самодеятельности не будет. А это значит, что пойдем одной связкой. Без вариантов.
Чуть охолонув и вспомнив некоторые особенно крутые речные повороты с бешеным течением и огромной глубиной, на которых, и правда, может случиться всякое, приказу мы подчинились.
На снимке: яхта пришвартовывается к буксиру БТ-676.
