Несколько глав одного возвращения
...Воистину всякая тайна ждет своего и только своего первооткрывателя. Веками может она хранить молчание и только ему улыбнуться блуждающим болотным огнем. И лишь он сделает то, что не сделает ни один другой человек в мире. Он пойдет на этот мерцающий свет, доверится болотной зыби. Я не слишком–то верю в совпадения и мистику. Но наша история просто переполнена чудесными стечениями обстоятельств. Похоже, кому–то действительно очень хотелось, чтоб имя Льва Дашкевича, о котором пойдет речь в этой пикториально–детективной истории, не исчезло из памяти своей страны...
Глава первая. Введение в фотоискусство, а заодно и в эпоху
Вообще–то определение «пикториальный» к детективу не слишком применимо. Это термин из фотоискусства. Появился пикториализм в конце XIX века и благополучно сошел на нет к 30–м годам XX столетия. Исследователи по–разному характеризуют стиль пикториального фото — одни называют модерном в фотоискусстве, другие — чистейшей воды импрессионизмом. Только впечатление рисуется не кистями и красками, а изысканностью композиции, экспериментами с техникой печати и необычной натурой. Пикториалисты любили крайности: фотографировали как изысканные пейзажи и портреты актрис в нарядах арнуво, так и повседневные сюжеты, простой люд — пастухов, сапожников и крестьянских деток. Не будем забывать, чем конец века был наполнен: по стране колесили выставки передвижников, интеллигенция с наивной одержимостью ринулась в народ. На заре прошлого века этим изысканным и тонким направлением фотоискусства «болели» лучшие мастера Европы. В революционной стране филигранный пикториализм, понятное дело, со временем был замещен реализмом. Невероятно популярный еще в 20–х годах прошлого века, уже к концу 30–х он был практически запрещен. Удивительные по образности языка снимки легли на многие десятилетия в фонды музеев и архивов. О них забыли. Вспомнили лишь в последние годы. И посыпались–зазвучали имена: Мазурин, Свищов–Паола, Трапани. Есть среди них и наши: Булгак, Наппельбаум, Дашкевич.
Глава вторая. Молчание монограммы
Имени Льва Дашкевича в этом списке могло бы никогда не появиться, если бы не вмешался случай. Примерно полвека хранилась в фондах музея истории и культуры стопка старых фотографий в бумажном конверте. На них — съемки из какой–то этнографической экспедиции. Достаточно лирические, замечательные по композиции, но безымянные.
— Видно было, что стиль один, рука одна. Монограммы на многих были «ЛД», — вспоминает Надежда Савченко, заведующая отделом письменных и изобразительных источников Национального музея истории и культуры. Надежда Ивановна, по сути, и вернула имя Дашкевича в анналы не только фотоискусства, но всей нашей истории. — До поры до времени все никак не получалось соединить эту стопку снимков с каким–либо старым фотографом. Ни на кого не похоже.
Но самое главное — сакральное, тогда уже свершилось: тайна нашла своего исследователя. И все остальные случайности уже можно считать вполне закономерными. Однажды к Надежде Савченко попали документы экспедиции наркомпроса и Высткомбела, организованной в 1923 году «для научного исследования Белоруссии со стороны ее быта, этнографии, географии и археологии». Среди немалого списка участников зацепило имя фотографа: Лев Дашкевич. Тот самый «ЛД»!
Дальше все стало раскручиваться быстро. В Национальном архиве были найдены документы о том, что Лев Дашкевич преподавал в Минском институте народного образования, читал курс лекций по всеобщей литературе и фотографии.
В архиве КГБ обнаружили, что Лев Дашкевич проходил свидетелем по делу «Саюза вызвалення Беларусi». Напомним, дело «СВБ» было первым в длинном списке разоблачений, пронесшихся по стране в начале 30–х. Льву Урбановичу повезло — вскоре его выпустили. Никогда и никому не рассказывал он о том, что происходило с ним в эти 3 месяца.
— И хотя этот факт трагичен для любой биографии, но, простите мне мой исследовательский цинизм, я была ему даже признательна, — говорит Надежда Ивановна. — Ведь документы в НКВД составлялись дотошно. У нас оказалась подробная информация о жизни Льва Урбановича до 1930 года.
Так они, можно сказать, и познакомились. Фотограф оказался дворянином с фамильным гербом «Лелива» и необычной биографией. В студенчестве в Варшаве участвовал в забастовке, за что был отчислен без права учиться в вузах Российской империи. Потому образование получил во Франции, в Дижонском университете, и в школе графических искусств в Париже. К моменту окончания учебы у него уже было двое детей — внебрачный Люциан, рожденный гувернанткой–француженкой и оставленный отцу на попечение, и Леонард, рожденный в браке с Зинаидой Книжниковой. В 1911 году место для молодого преподавателя французского и физики нашлось лишь в Закавказском учебном округе Российской империи. Он работал в Эривани и Елизаветполе. Преподавал, снимал для этнографических экспедиций. Но в 20–м в Закавказье началась война. Семья Дашкевичей бог весть каким трудами смогла вернуться в Минск. Дом по улице Александровской, возле пивзавода братьев Леккерт, к счастью, уцелел. Но это был уже совсем другой город. Сытое губернское спокойствие покинуло его уже, похоже, навсегда.
Глава третья. Ожидание Леонарда
После архивной справки, выданной КГБ, историческое расследование замерло на несколько лет. И снова происходит случайная закономерность: разыскивая книгу Льва Дашкевича «Вада i жыцце», изданную в 1930–м, накануне ареста, Надежда Савченко в библиотеке случайно путает ящик каталога: вместо 30–го года попадает в 60–е. И... находит там Дашкевича. И тоже Льва! Но — Леонардовича.
— Я помню по анкете, что у него сын был — Леонард. У меня просто сердце заколотилось: ведь это может быть внук Дашкевича, которого вполне могли назвать в честь деда. Не часто ведь встречаются люди с именем Леонард. Позже мое предположение подтвердилось.
Так ошибочно вытянутая карточка на брошюрку по физике твердого тела стала еще одним знаком судьбы. Книга была издана в Москве, в Институте электронного машиностроения. Разыскать домашний телефон автора не составило труда.
— К телефону подошел старик. И вот сенсация — это был не внук, а сын нашего Дашкевича, Леонард! Ему в ту пору уже перевалило за 90.
Казалось, старик и задержался на свете так надолго, потому что ждал этой встречи. Конечно, Надежда поехала к нему. Целый день рассматривали они старые фотографии. Дашкевич, известный пока только как документалист–романтик этнографических экспедиций, оказался весьма тонким пикториалистом. У Леонарда в собрании были самые лучшие, самые великолепные отцовские работы. Так получилось, что род Дашкевичей, чьим гербом была старинная «Лелива», обрывался. В штрафном батальоне погиб внебрачный сын Льва Урбановича Люциан, а дочь Льва Леонардовича, правнучка знаменитого фотографа, последняя веточка этого могучего дерева, в 18 лет погибла в автокатастрофе. Коллекцию потрясающих снимков предали в музей истории и культуры Беларуси. Всю свою жизнь Дашкевич снимал эти места, здесь и должно храниться его наследие. Когда специалисты из Варшавского института искусств увидели работы мастера, единодушно воскликнули: «То други Булгак!»
Леонард Львович рассказал о жизни отца — с 30–го года. Он преподавал в БГУ на геофаке, работал в Академии наук, сначала в Институте теоретической и клинической медицины, после войны — в Институте физиологии. Все исследования его были связаны с воздействием света на человека, возможностями диагностики онкозаболеваний с помощью люминесценции. Словом, по–прежнему оставался фотографом в прямом смысле — человеком, который пишет светом.
Глава четвертая. Расследование продолжается
В 2002 году по поводу 120–летия Дашкевича в Национальном музее истории и культуры проходила выставка «Очарованный Беларусью». Буквально накануне произошло еще одно совпадение. В музее Янки Купалы был обнаружен портрет песняра, опубликованный в 1925 году в газете «Савецкая Беларусь». В углу фотографии отчетливо читалась монограмма «ЛД»! В искреннем восторге от такого совпадения сотрудники музея шутили: «Купала первым пришел поздравить Дашкевича с выставкой».
Многочисленные материалы, которые публиковали газеты о выставке, Надежда Савченко прилежно отправляла в Москву Леонарду Львовичу. Представляла, как старик улыбается, смахивая слезы, над этими конвертами. Он вскоре умер. Будто ощутил, что долг свой, наконец, выполнил — возродил отцовское имя. Передал память о нем доброму и увлеченному человеку.
— Кажется, исследования биографии и творчества Дашкевича стали для меня чем–то жизненно необходимым, — признается Надежда Савченко.
Тем более что в этой истории открываются все новые страницы. Недавно, например, в Литве, в архиве была обнаружена фотография терминологической комиссии академцентра, которая занималась разработкой терминов для белорусской науки в 1921 году. Все члены комиссии — люди известные. И лишь один — мужчина в пенсне с галстуком–бантом — был атрибутирован как «неизвестный ученый биолог».
— Когда я увидела фото, я просто закричала: «Так это же Дашкевич!» — говорит Надежда Ивановна.
Историческое расследование продолжается.
Глава пятая. Прощальный привет
...А снимки старого фотографа — на то и пикториализм, почти живые. По моей просьбе верная хранительница наследия мастера достает их из хранилища, вынимает из большого бумажного конверта. Сложно поверить, что этот смеющийся ребенок — тот самый Леонард, умерший 4 года назад глубоким стариком. А от медного таза с брусничным вареньем, которое варит на крыльце мать фотографа, расползается волшебное благоухание, и слепит глаза от солнечного света, которым до краев залиты цеха Минского механического завода. А как отрадны пастораль и покой зимнего сада «Профинтерн».
У снимков замечательная судьба: в войну они могли сгореть, как и сотни их собратьев в доме по Александровской улице. Но сын увез их в эвакуацию. Снимки, хранившиеся в музее, в 1944 году были вывезены в Германию. В 1945 году их нашли наши солдаты в Гохштатском замке. Воистину рукописи не горят.
Наследники Дашкевича передали музею его старинную фотокамеру. Мастер купил ее во время службы в Эривани. В те немногие дни, когда семья не нуждалась в деньгах. Камера была его главным сокровищем: панорамная, с цейсовской оптикой. Внутри был обнаружен негатив на стекле, отснятый еще самим Дашкевичем! Сколько войн, переездов и непростых времен кружило эту старую камеру. Но если кто–то свыше принял уже решение открыть тайну ее исследователю, уцелеет в таком водовороте даже самое хрупкое стекло. Уцелеет, чтобы явиться нам последним прощальным приветом старого фотографа.
Вот и не верь после этого в чудеса...
Фото из фондов Национального музея истории и культуры.
Пикториальный детектив
Несколько глав одного возвращения