Промозглая ноябрьская осень чувствовалась по–особенному остро. Видимо, потому, что вдали от дома обостряются чувства одиночества и незащищенности. Любой перекресток на незнакомой дороге может застать врасплох, заставляя сверяться с картой. За любым поворотом мерещится черная кошка — верная предвестница неприятностей. Английский писатель Иэн Макьюэн назвал путешествие жестокой вещью, так как оно вынуждает вас доверять чужакам и лишает привычного уюта домашнего очага. А еще, несмотря ни на что, любое путешествие — замечательное время для того, чтобы побыть наедине с собой.
...За запотевшим окном автобуса в сырости и тумане плыли дачи, деревни, бензоколонки, леса и поля природы северо–запада России, почти неотличимой от нашей. Обстоятельства сложились так, что 190–летний юбилей великого русского писателя Федора Михайловича Достоевского мне посчастливилось встретить в Старой Руссе, месте, где писатель прожил последние 8 лет, создав свои поздние шедевры. Жаль, конечно, что в свое время у писателя не сложился брак с Анной Корвин–Круковской, к которой Федор Михайлович сватался. Осел бы он в ее родовом имении в Витебской губернии и не пришлось бы ехать в такую даль. И продолжился бы славный род Достоевских, где и начинался, — в Беларуси. Но, как говорится, не судьба...
В Старую Руссу из Великого Новгорода наша группа перебралась утром в субботу. Город медленно качался в своей вековой колыбели, не обращая на приезжих никакого внимания. В его провинциальной обшарпанности чувствовался стиль. Это была обшарпанность высшего порядка, созданная временем. Северный город–курорт с минеральными источниками, способными исцелить любую болезнь, нес себя сквозь время с северным достоинством.
Дом–музей Достоевского нашли не сразу. Неприметный двухэтажный деревянный зеленый домик спрятался от посторонних глаз на берегу реки Перерытицы. Тишь да благодать. Крыльцо, прихожая. Скрип деревянной лестницы. Шесть комнат на втором этаже. Портрет классика с супругой. Интеллигентный экскурсовод не стала водить за нос: «Подлинных вещей Достоевского в доме сохранилось мало. Во время войны Старая Русса была полностью разрушена, дом писателя уцелел, но находился в плачевном состоянии». Тем не менее какие–то подлинные предметы остались: цилиндр, газеты того времени, фотографии, а те, что появились позднее, вполне соответствуют духу места. Побывав здесь, вполне можно представить, как, сидя за большим столом, писатель обедал в кругу семьи, как по ночам работал, как проводил часы досуга. Ощущение покоя, внутренней наполненности, гармонии царит в этом доме.
После экскурсии можно прогуляться по набережной реки, где продолжается обычная жизнь: бродят жирные, сонные коты, кто–то чинит забор, хозяин одного соседнего коттеджа рубит дрова, второй — возится под капотом иномарки, женщина в дутой куртке копается в огороде. Мальчишка бедно одетый проехал на чахлом велосипеде по песчаной дороге в гастроном. Элитные коттеджи и ветхие избушки соседствуют друг с другом. В одной из них под потолком горит тусклая лампочка — от этого на душе почему–то тревожно. Пьяный держится за забор, не решаясь, куда направить свои стопы. Серое небо проливается на землю мокрым снегом.
Как отреагировал бы писатель, увидь он нас сегодняшних? Посмотри он очередной выпуск «Пусть говорят», вечерний эфир НТВ, «Дом–2» или последнее достижение ребрэндинга российского телевизионного рынка, гендерно ориентированный канал «Перец»? Решил бы, что попал в сумасшедший дом? Вряд ли. Просто горько усмехнулся от того, что изменился человек, стал еще изощреннее в своих преступлениях, бесстыднее в своей жадности, еще дальше отошел от идеалов добра и справедливости, но остался так же мал и беспомощен в своих страстях. И также предсказуем.
Закончились юбилейные дни, но экскурсии в Старую Руссу будут продолжаться. Классиков нельзя любить по расписанию. Будут приезжать сюда случайные и неслучайные люди, чтобы увидеть быт, улицы и тропинки, по которым ходил писатель. Заглядывать в хмурые лица потомков прототипов героев его произведений, гулять по мостку над Перерытицей, ощущая атмосферу этого дивного места. А потом, может, откупорит шампанского бутылку и, перечитывая какой–нибудь из его романов, поднимет тост за писателя, видевшего надежду в самой беспросветной ситуации и знавшего, куда бы мы ни путешествовали, мы все равно не убежим от себя.
