На фронт Леша Зайцев попал в октябре 1941 года — добровольцем. Пацану, выпускнику педучилища, всего–то 17 лет и было. Типичное для того времени начало. Вскоре тяжело ранило. Полгода отмаявшись на госпитальной койке, попал в пулеметное училище. Весной 1943–го — лейтенант. Победу встретил старшим лейтенантом. Карьера не самая блестящая. Хорошо, что жив остался. Правда, в 1946–м на первую побывку приехал в родное село с полным орденским «иконостасом». Отец, Георгиевский кавалер Первой мировой, даже позавидовал: «Откуда столько–то?!»А старший лейтенант, на груди которого блестели 4 ордена Красного Знамени, 2 ордена Отечественной войны да еще орден Красной Звезды и почти полдюжины медалей, не знал, что и сказать. Хорошо, что отец о карьере военной не спрашивал. Не знал он и того, что сын дважды за войну представлялся к званию Героя Советского Союза. Может, и к лучшему, что не знал... Карьера состоялась сама по себе. Уже после войны. И орденов у него прибавилось — к советским наградам добавились румынские, болгарские, монгольские, кубинские. При нашей встрече генерал–полковник в отставке Алексей Зайцев рассказывал о мужестве и отваге на войне, но скромно промолчал о личных подвигах.
«Жизнь на фронте мне спас будущий маршал...»
Когда меня спрашивают, почему не сумел за войну пройти звездную карьеру, я даже не знаю, что и ответить. Возможно, внешнее впечатление иногда портила моя прямолинейность. Но она и главным жизненным принципом для меня стала. Доложить вышестоящему командиру реальную картину боевой обстановки — вот главное. Иначе какой же я разведчик, если юлить или выгадывать буду. Это я выучил как молитву и этим всегда руководствовался. Так было в битве под Москвой, на Курской дуге, при форсировании Днепра, на Букринском плацдарме, при форсировании Тиссы, в Румынии и Будапеште...
Однажды случилась такая история. Корсунь–Шевченковская операция в самом разгаре. Лютый январский мороз. В разведке попадаем в хорошую передрягу. Ранило в голень правой ноги и бедро левой. Хлопцы вынесли меня на плащ–палатке. Под вечер вышли в эпицентр наступления. Спрятались в глубоком овраге. Недалеко шли вражеские танки. Через какое–то время их остановил мощный огонь «катюш». Двинулись мы дальше по оврагу. Когда сумерки сгущались, один из нашей группы — Ясырев — заприметил большую группу офицеров. Дает мне бинокль. Вижу, что наши — из штаба дивизии. Впереди — комдив, рядом шагает начопер майор Петров. Прошу ребят, чтобы двигались к ним. Метров за тридцать поднялся с плащ–палатки и, опираясь на палку с железным наконечником, иду навстречу комдиву. В голове все гудит. С каждым шагом острая боль пронзает все тело. Не успеваю что–то сказать, как в лицо мне уже смотрит черный зрачок пистолета. Грянул выстрел. Я машинально дернул головой. Но спасло не это. Майор Петров толкнул рукой комдива, собиравшегося пристрелить меня. Уже позже я узнал о череде неприятностей и потерь, постигших нашу дивизию. Виновных генерал нашел в лице нашей разведроты...
Судьба нас с Петровым сводила не однажды и после войны. А я все думал, как же отблагодарить спасителя. И случай такой представился. Уже в мирной жизни. Петров был комдивом (а вообще–то, кому не известна эта личность, хочу заметить, что довоенный школьный учитель Василий Иванович Петров стал впоследствии Маршалом Советского Союза), а я командовал полком. Шли тактические учения. В девять вечера мне передали по рации: «Первый выехал к вам, встречайте». Отдал распоряжение, чтобы к приезду комдива был горячий ужин, а сам стал готовиться к докладу. Поначалу я не волновался, что Петров задерживается. Но вот проходит часа три, да еще из штаба уточняют, когда прибыл Первый. Тогда я понял: что–то случилось в дороге. Беру ЗИЛ, БТР, разведчиков и выхожу на маршрут. Видимости никакой, пурга заметает. На дороге — снежные заносы. Время от времени спешиваемся и лопатами пробиваем путь. Часа через два натыкаемся на сугроб, из которого торчит антенна. Оказалось, что это и есть машина комдива. Откапываем «газик», у которого закончилось горючее. Петров и ехавшие с ним полковник, радист и водитель были в таком состоянии, что не могли расцепить зубы. И все–таки спасение пришло вовремя... Приехали в штаб. Ужинать комдив не захотел, а вот чаем долго отогревался. Глядя на продрогшего Василия Ивановича, дремлющего полковника, я подумал, что учениям на какое–то время будет дан отбой. Потому смело и предложил:
— Василий Иванович, вам надо отдохнуть, место приготовлено.
Но не тут–то было.
— А кто будет воевать? Через час чтобы все командиры доложили мне о готовности к маршу. А сейчас слушаю ваш доклад.
Я, признаться, растерялся. После такого поворота докладывал сбивчиво, многие вещи говорил невразумительно. И не потому, что не был готов. Во–первых, немного обиделся, а во–вторых, думал совсем о другом. Вспоминал, конечно же, войну. Была и радость, что вот так фактически спасли мы Петрова. Казалось, улыбался про себя, но все это было у меня на лице написано.
Петров отреагировал по–своему:
— Зайцев, ты чему улыбаешься? Ни черта не знаешь, а улыбаешься... Я тебя таким не видел...
Мне только и оставалось, что извиниться. А уважение к Петрову выросло еще больше. Ведь он–то меня и на командирскую стезю вернул. После 1945–го карьера складывалась иначе, чем того хотелось. И если бы не Василий Иванович, вероятно, быть мне начальником кафедры какого–нибудь общевойскового училища — и никак не больше.
«Воевал я люто–зло, в званиях медленно везло...»
В начале лета 1945 года нашу 38–ю стрелковую дивизию расформировали в Софии. Меня отправили в полк офицерского состава в Белую Церковь. Ничего не объясняя, вызвали в штаб Киевского военного округа. Там назначили адъютантом начальника штаба. Год уговаривал начальство: «Из меня подносчика портфелей не получится. Отправьте меня в войска». Отправили заместителем начальника штаба 22–го отдельного мотострелкового батальона в город Глухов. Словом, и на адъютантском поприще большой должности не выслужил. Будучи уже в отставке, написал стихотворение, где есть и такие строки: «Воевал я люто–зло, в званиях медленно везло...»
Приехал однажды к нам в Глухов на проверку командующий округом генерал–полковник Андрей Антонович Гречко. Все у нас было хорошо, а по физподготовке получили «двойку». Командующий спрашивает у полковника, проверявшего «физо», есть ли хоть один офицер, сдавший упражнения, нормативы только на «хорошо» и «отлично»? Назвали меня. Гречко сразу и сказал: «Вот вам начальник физподготовки и спорта бригады». Пробую сопротивляться. Мол, нет у меня достаточных организаторских способностей. Гречко перешел на крик: «Прекратить разговоры! Юношей всю войну прошел, орденов больше, чем у любого полковника, — и не организатор?! Вытянешь физподготовку — на учебу пошлю! Не справишься — накажу!..»
Затем — должность начфиза дивизии. В 1949–м выдерживаю предварительные экзамены в Военно–педагогический институт. Вдруг медкомиссия обнаруживает последствия контузии 1941 года. Учеба и служба — под угрозой. Пробился на прием к министру, Маршалу Советского Союза Василевскому. Александр Михайлович час со мной беседовал. На следующий день прохожу повторную комиссию в госпитале. Заключение: «Практически здоров». С того времени еще полвека на каждой медкомиссии мне говорили, что к службе годен. После института — преподавательская работа в Благовещенском военном училище. Узнал, что в одном из гарнизонов округа служит командиром полка Василий Иванович Петров. К нему и поехал в отпуск. Сам не заметил, как отпуск превратился в «службу» — каждый день в полк приходил, смотрел, как Петров устраивает жизнь, организовывает занятия, учения проводит. Где–то и я свой «пятак» вставлял. Василий Иванович как–то говорит мне: «Твое место — в войсках...» Так началась, можно сказать, новая моя служба. В которой уже и звания были. И должности тоже — командира полка, дивизии, корпуса, командарма, первого заместителя командующего Южной группой войск, первого заместителя командующего Одесским военным округом. Довелось послужить и вдали от Родины — главным военным советником Революционных Вооруженных сил Республики Куба. Так что и жаловаться на судьбу вроде бы грех...
Фото Артура ПРУПАСА, «СБ».
