КОЛЛАЖ ЮЛИИ КОСТИКОВОЙНа днях позвонил учредитель газеты «Вечерний Бобруйск» Валентин Сысой и предложил посотрудничать. В газете хотят публиковать воспоминания известных бобруйчан о послевоенном городе. По сути, речь идет о мемуарах. Жанр этот лишь на первый взгляд выглядит легковесным. На самом деле это весьма трудоемкая работа, ибо предполагает не только публицистику высокого качества, но и вполне определенные исторические оценки. Я обещал подумать, но уже сейчас знаю, что откажусь от такого сотрудничества прежде всего в силу своей нынешней занятости.
Хотя, разумеется, вспомнить есть о чем… В том числе и потому, что бегущая жизнь то и дело подбрасывает для этого сюжеты или, как говорят в журналистике, информационные поводы.
Как минимум дважды в год, весной и осенью, приезжаю в родной город навестить могилки родителей и родственников. Обычно совмещаю такие поездки с работой. Интересуюсь, чем и как живут местные журналистские коллективы, помогаю в решении, если требуется, некоторых их проблем.
Так было в тот сентябрьский день. Перед отъездом в столицу решил заглянуть на центральный рынок. В мое время мы называли это место просто базаром. Как же здесь все преобразилось! Не исчез только тот самый базарный дух, без которого не бывает никакого места торговли. Я уже собирался направиться к своей машине и проходил мимо летней веранды кафетерия, когда обратил внимание на одинокого мужчину за столиком. Он с каким-то небывалым наслаждением ел мороженое. Смуглый, худощавый. Глаз не видел, но очертания лица да и всего облика заставили напрячь память. Что-то очень далекое и в то же время вполне знакомое кадрами старой кинохроники отправило к воспоминаниям. Ошибся? Неужели Мишка? Нет, вряд ли… Впрочем, зачем гадать? За спрос не бьют в нос, и я направился к столику, где перед поглощавшим мороженое мужчиной уже стояла опустевшая чашка.
Когда я подошел близко, он поднял глаза и стал пристально всматриваться в меня, словно тоже пытался что-то вспомнить.
Слово «неужели» мы тихо произнесли почти одновременно. Да, это был тот самый негритенок Мишка…
В те послевоенные годы вряд ли хоть один день в городе обходился без поножовщины. В разных уголках Бобруйска вспыхивали разборки местных блатных. Но было одно «святое» место, где никогда не случалось драк и ссор. Это песчаный пляж на другом берегу Березины. В летние солнечные дни сотни, если не тысячи бобруйчан направлялись туда на пароме. Помню, такая переправа стоила пять копеек. Если честно, то у местной пацанвы не всегда были даже такие деньги. Потому мы и уважали дядю Гришу, который мог бесплатно прокатить нас, если был в хорошем настроении. Но порой настроение сильно подводило паромщика. В углу парома был небольшой деревянный диванчик. Частенько, особенно в полуденный час, изрядно выпивший дядя Гриша укладывался там перевести дух, и тогда хозяином плавсредства становился его сын Мишка. Надо же было выручать отца! Худенький, весь черный, как негритенок, от загара мальчишка, с трудом справляясь, тянул проволоку, к которой был привязан паром. Надо заметить, это незамысловатое занятие было все же не из легких. Нам, ребятам, было жалко всегда добродушного Мишку, и те, кто был постарше и покрепче, как я, помогали ему.
— Сколько же лет прошло с тех пор? — спросил Михаил Григорьевич, когда я уселся напротив него и тоже заказал мороженое.
— Надо посчитать, — улыбнулся я. — Жутко и вспоминать — так быстро летит время. Лучше расскажи, как здесь оказался.
Мишка стал рассказывать о себе, и я понял, что его жизнь тянет на целый роман. Мы жили в одном городе, но, конечно, не знали, как складываются наши судьбы еще в молодые годы. Оказывается, мать Мишки отравилась паленой водкой, будучи еще молодой женщиной. Отец один растил сына и его неродную сестру Лизу. На разных работах долго не задерживался, ибо любил выпить. Некоторое время был паромщиком. Как-то поздним вечером проходил мимо пьяной компании и получил «перо» в бок. Мир не без добрых людей — дядю Гришу похоронили, а детей взяла к себе хорошая и работящая соседская пара. Вырастили и выучили Михаила и Елизавету как родных. Оба окончили столичные вузы и теперь живут неподалеку друг от друга в Саксонии. Елизавета Григорьевна преподает математику, а Михаил, по его словам, стал успешным галеристом и устраивает выставки не только в Германии, но и в разных известных залах других стран Европы.
Я с удивлением смотрел на этого некогда худенького негритенка, который сейчас увлеченно рассказывал о живописи.
Мой металлический фужер с мороженым опустел, и собеседник улыбнулся:
— Еще по одной?
Я отказался и заказал обоим кофе.
— Как же я завидовал в детстве тем, у кого были деньги на мороженое, — задумчиво произнес этот взрослый импозантный мужчина, в котором уже ничего не было, но в то же время что-то осталось от былого Мишки. — Вчера съездил на то место, где когда-то ходил по Березине наш паром, — продолжил он. — Река заметно обмелела. Сейчас мы уже вряд ли переплыли бы на нем на другой берег.
Мы попрощались и расстались. Оба понимали, что новой встречи не будет. Зачем?
По дороге домой я думал: как здорово, что Михаил и Елизавета не повторили судьбу своих родителей. Так что далеко не всегда верна поговорка о яблоке, которое недалеко катится от яблони. Еще как катится! Всякие поговорки и наблюдения могут быть верны в целом, скорее, символичном плане, но их не применишь к частностям. Нет ничего в этом мире застывшего. Вот уж действительно: все течет, все изменяется.
Еще порой мне кажется, что когда-то в детстве я ступил на паром на одном берегу и плыву по тихой реке к другому. Еще не достиг его и надо радоваться, что паром на этом пути не сел на мель. Не остановился…
