— Юрий Михайлович, на момент создания мемориального комплекса “Хатынь” вам было чуть более 30 лет. Как вы с группой таких же молодых коллег решились на такой серьезный проект?
— Поэтому вы и называете “Хатынь” памятником-документом?
— Да, потому что мы ничего не сочиняли. Прототипом для скульптуры “Непокоренного человека” стал чудом оставшийся в живых Иосиф Каминский с умирающим сыном на руках. Там, где проходили деревенские улицы, сохранили дорожки-подходы, где стояли 26 домов, поставили венцы срубов с печными трубами, где был сарай, в котором заживо сгорели жители, поставили рухнувшую крышу. Просто заставили каждый элемент образно говорить. Крышу нарочито сделали массивной, чтобы отразить рухнувшую на страну беду. Калитки оставили открытыми в знак гостеприимства белорусов. Вертикали, чтобы уйти от прямой ассоциации с печной трубой, завершили колоколами. Когда впервые услышали историю деревни и приехали на место трагедии, над Хатынью раздавалось пение жаворонка. Захотелось, чтобы ансамбль говорил. Так появились колокола.
— Не боялись, что в годы гонения религии ваш проект с колоколами могут зарубить на корню?
— Боялись. Мы искали альтернативу, но сильнее колокола ничего не нашли и пошли, как говорится, ва-банк. И слава Богу, что ни на каком уровне не нашлось человека, который сказал бы: “Что вы тут церковный перезвон устраиваете!” Повезло с руководителем — Петр Машеров взял на себя ответственность и утвердил этот проект. Он прошел войну и своими глазами видел горе, а потому особенно ценил память о человеческих подвигах и трагедиях. Помню, когда уже должны были приступить к возведению мемориала, нас вызывают в кабинет к Машерову. Петр Миронович озабоченный. Нервно курит “Герцеговину Флор”. На столе — пачка документов. “И что вы, — говорит, — делаете? Перед отпуском мне нужно просмотреть все эти документы, а из-за вас должен их оставить. Садимся, поехали”. Мы в недоумении. Оказывается, Петр Миронович хотел на месте узнать, почему мы делаем ансамбль в лесу в 5 километрах от дороги. Потом уже Машеров сказал, что согласен с местом и теперь может спокойно уходить в отпуск.
— В советском монументальном искусстве процветала гигантомания — Мамаев курган, Курская дуга. В сравнении с подобными объектами Хатынь выглядит довольно камерно.
— Мы исходили из масштаба простого деревенского дома. Самый высокий элемент ансамбля — 6 метров. Мы не стали конкурировать с природой. Это сегодня строят небоскребы, города соревнуются, кто возведет здание выше. Возьмем, к примеру, знаменитый храм Саграда Фамилия Антонио Гауди. Он построил храм на метр ниже барселонской горы Монжуик — чтобы не соревноваться с Богом. Сама природа в Хатыни с ее мягким ландшафтом, белыми стволами берез, лесным обрамлением помогает прочувствовать камерную суть мемориала.
— Официально ансамбль открыт 5 июля 1969 года. Но это уже было второе открытие памятника?
— Впервые мемориал был открыт в 1968 году. Тогда же на открытии первый заместитель председателя Совета министров СССР Кирилл Мазуров предложил придать мемориалу более образное звучание — через трагедию одной деревни показать трагедию всего белорусского народа. Так в ансамбле, не нарушая его гармонию, появилось символическое кладбище деревень, вечный огонь с тремя березками в память о каждом третьем погибшем в войне белорусе и зрительно бесконечная “Стена памяти” жертв нацистских концлагерей.
— Сегодня военное монументальное искусство переживает второе рождение. Недавно, например, был реконструирован “Прорыв” в Ушачском районе. Хатынь требует этого второго рождения?
— В 2004 году под эгидой Президента уже была проведена реконструкция — много чего надо было поправить. Сегодня можно попробовать вернуться к каким-то нереализованным идеям. Еще во время утверждения проекта пятьдесят лет назад мы предлагали поставить на старом деревенском кладбище крест, увековечив память о предках хатынцев, — и в прошлом году такой крест появился. Была идея сделать в холме у стены с именами жертв небольшой кинозал, в котором можно было посмотреть немецкую хронику военного времени. Идея рассматривалась, но угасла из-за отсутствия финансирования. Сегодня не поздно к ней вернуться.
— Вместе с реконструкцией памятников многие из них просто убираются — в Польше, странах Балтии. Как вам кажется, это игра политиков или наше всеобщее безразличие к прошлому?
— Все дело в политике. В некоторых странах, к сожалению, на государственном уровне закрепляется негативное отношение к советскому прошлому. Желая избавиться от элементов коммунистического наследия, сносятся памятники советским воинам. Но ведь это памятники не коммунизму, не советскому строю — а людям, которые, рискуя жизнью, освобождали захваченные гитлеровцами территории. Все зависит от руководства страны. Власть может остановить или усилить это негативное явление.
— Юрий Михайлович, вы многое сделали для формирования облика столицы. Сегодня вы довольны архитектурой Минска?
— Отдельные здания представляют интерес. Но в чем беда? Сейчас идет штучное проектирование. Объект не рассматривается в ансамбле. Сколько из-за этого ошибок совершено в историческом центре! Есть любопытные объекты на проспекте Дзержинского, но единого подхода также нет. У нас в городах не проектируются площади. Негде отдохнуть, посидеть, насладиться красотой. Как вы думаете, почему на Партизанском проспекте памятник “Беларусь партизанская” поставлен практически на тротуаре при выезде из города? На 7 километрах проспекта не нашлось ни одной площади! Все европейские столицы славятся своими площадями. Невозможно представить без них Рим, Париж, Мадрид. Непростительно забывать о таком важном элементе застройки городов.
— Делать трудно, а переделывать еще сложнее.
— Конечно. Не сносить же неудачные здания. Но (и учу этому студентов) многие вещи можно исправить средствами дизайна. Например, один студент предложил, как можно погасить негатив дома-стены с магазином “Панорама” на улице Сторожевской. Проект предполагал использование популярного сегодня стрит-арта и нанесение на фасад здания 3D-изображений сюжетов исторической застройки города. В результате продлевался бы камерный масштаб Троицкого предместья.
— Юрий Михайлович, вы в Беларусь переехали после окончания института. А когда осознали, что эта страна стала для вас родным домом?
— Когда существовал Советский Союз, не было разницы, где жить и работать. Чувствовал себя как дома и в Киргизии, где работал после института, и в Беларуси. К слову, ехал в Киев через Минск, а поскольку вот-вот должна была родиться дочка, здесь и остался и всю жизнь проработал в институте “Минскпроект”.
— Однажды у вас спросили, что вы считаете самым значительным из созданного вами, и вы ответили — дочка и внуки. А кто-нибудь из ваших наследников посвятил себя искусству?
— Дочка окончила архитектурный институт, но в профессии мало работала. Выйдя замуж за военного, пришлось колесить по городам. У внуков, первокурсников, другие интересы — компьютеры, спорт... Внучка получила журналистское образование и сейчас живет с семьей в Москве. Но подрастает правнук — кто знает, может, двухлетний Глебушка и пойдет по стопам прадедушки.
mila@sb.by
