Выступая в 1941 году перед парламентом, британский премьер Уинстон Черчилль не мог подобрать слова, для того чтобы охарактеризовать зверства нацистов на оккупированных территориях. Он так честно и сказал: «Преступление без названия». Но уже к концу войны такой термин будет изобретен — «геноцид». Его автором стал конкретный человек — еврей по национальности, по гражданству поляк, уроженец белорусской земли, эмигрировавший в США и занимавшийся там юриспруденцией, Рафаэль Лемкин. Он соединил греческое слово «генос» — «племя» — и латинское «цид» — «убийство» — и оперировал этим понятием на Нюрнбергском процессе. С его же подачи 60 лет назад ООН приняла конвенцию, признающую геноцид тягчайшим международным преступлением, за которое следует карать по всей строгости. В общем, нет более сурового вердикта.
В последнее время его выносят все чаще. И что удручает: обычно это делают не историки или юристы, а политики. После того как произносится заветное слово, как будто развязываются руки для ответных действий, порой еще более жестоких. Так было, например, во время последних балканских войн. Сегодня над Цхинвали и Гори еще не развеялся дым, с обеих сторон считают жертвы, а ведь и здесь мы слышали взаимные обвинения опять же в геноциде...
Что же согласно букве закона следует считать геноцидом? Уничтожение какой–либо этнической, расовой или религиозной группы как таковой. Каноническим примером геноцида является уничтожение евреев и цыган в годы Второй мировой войны. Хотя до сих пор находятся отдельные сумасшедшие, пытающиеся оспорить факты Холокоста, можно сказать, что в данном случае мир занимает единую позицию. Многие другие трагедии, которыми переполнен учебник истории, оцениваются не так единодушно. Все дело в том, что у геноцида должен быть конкретный виновник. И этим виновником, надо понимать, не может быть один человек — обвинить нужно много людей, а то и целый народ. Тут уж нужны улики масштаба печей Освенцима...
Впрочем, оставим улики профессионалам, то есть следователям. Просто интересно наблюдать, когда сложные историко–юридические споры используются как простые аргументы в международных отношениях.
Недавно был на пресс–конференции в российском посольстве. Хотя тема мероприятия была предельно актуальной — белорусско–российские экономические отношения, — в своем пресс–релизе российские дипломаты почему–то обратились к историческим проблемам, причем украинским. Киев, как известно, обвинил Москву в том, что «голодомор 1932 — 1933 годов был геноцидом украинского народа». И российский МИД сегодня вынужден использовать каждый подход к международной трибуне, чтобы доказать, что «голод охватил не только Украину, но и другие районы Советского Союза». И вообще, «основной удар пришелся по РСФСР» (из 8 миллионов жертв более 4,5 миллиона погибли в РСФСР). Такая вот заочная дискуссия, возможно, и осталась бы за бортом общественного внимания, если бы не общая тенденция. Сегодня претензии подобного порядка Москве предъявляет, например, Варшава (расстрел НКВД польских военных в Катыни тоже требуют признать геноцидом).
Между тем у украинцев с поляками немало общих сложных тем. Совсем недавно была 65–я годовщина волынской резни, устроенной бойцами ОУН–УПА, которых в народе называют бандеровцами. К слову сказать, свидетелей их зверств до сих пор можно найти в некоторых селах Брестчины и наша газета публиковала их воспоминания... В польской прессе в последние месяцы было немало материалов, призывающих Украину к ответу, а в сейме рассматривалось предложение «назвать это преступление соответствующим термином — «геноцид». Тем не менее официальная Варшава не стала портить отношения с Киевом. Характерно, что Польша никогда не требовала, чтобы украинский президент покаялся и от имени украинского народа просил извинения у поляков (хотя есть подобная претензия к российскому руководству).
И в Киеве, в свою очередь, пришли к выводу, что «стратегические интересы Украины заключаются в первую очередь в укреплении дружеских отношений с Польшей». Это, разумеется, не значит, что поляки и украинцы вдруг стали одинаково видеть причины и следствия кровопролития 1943 года, но нынешнему политическому руководству хватает политической воли, чтобы прошлое не становилось поперек настоящего. В случае с той же Россией такого желания ни у Польши, ни у Украины не просматривается. Наоборот, исторические противоречия всячески подчеркиваются. Как говорил поэт Вяземский: «Нет такого патриота — не важно, какой он национальности, — которому не хотелось бы выдрать несколько страниц из отечественной истории...»
