Прекрасна наша родная Беларусь в любую пору года. Своей кристально- девственной, наивно-чистой красотой. Мягкая, ровная, спокойная, словно сказочная княжна, распустила она свои косы-реки, отразилась эхом в дремучих лесах и дубравах, омылась в предутренней росе полей и полетела над землей журавлиной стаей за горизонт навстречу весенним порывам ветра. Под белыми крыльями журавлиной стаи несколько десятков покосившихся от времени и отсутствия человеческого тепла деревенских хат грустными глазищами выбитых окон смотрят с надеждой вдаль. Сколько раз я мысленно возвращался сюда – в мое ласково-молочное и беззаботное детство. Возвращался и бродил по знакомым и таким родным местам.
Деревня в Логойском районе с забавным названием Бобры — родина моего отца. Кругом сосновый лес. Маленькая речка с красными гроздями ягод поречек по берегам укрывается в зарослях ольхи. Подойдешь вплотную, и лишь тогда она выдаст себя гулом стремительного потока, убегающего через поле в лес. Сосны заглядывают в кристально-чистую гладь. В шестидесятые годы из речки, по словам отца, можно было пить воду. Здесь плескалась форель и водились раки. Еще в восьмидесятые годы, с удочками за плечами шлепая босыми пятками по острым камешкам, мы, десятилетние робинзоны, то и дело натыкались на остатки бобровых плотин. Вероятно, отсюда и название деревни.
Пыльная проселочная дорога проходила через деревню и убегала в поле. У кромки леса особняком, как сказочный богатырь, стоит могучий дуб-великан. В другом конце деревни заброшенное кладбище с вросшими в землю и покрытыми мхом надгробными камнями. Самые старые надгробия датированы концом ХIХ века. Здесь хоронили староверов. В центре деревни большое гумно с провалившейся крышей. В 30-е годы гумно экспроприировали у зажиточных крестьян. Добротное строение прослужило колхозному хозяйству не один десяток лет, а когда пришло в полную негодность, колхоз нашел бывших хозяев и передал кучу бревен собственнику — пожилой женщине. Сбылась давняя мечта. Правда, что делать с этой «мечтой», старая новая хозяйка не представляла.
Опустевший дедовский дом при дороге. Покосившийся плот, крапива и лебеда во дворе. У ворот два дуба — два сына было в семье. Когда они выросли и ушли в город, дед посадил два маленьких деревца. Могучие деревья, словно два стражника, охраняют покой дома. Потрескавшиеся, почерневшие от солнца и дождя, словно испещренные морщинами, смолистые бревна. Сегодня такого дерева нет. Ударишь старой дедовской «сякерай» по бревну — дерево звенит. Значит, оно дышит и живет.
Прикоснешься к холодному кованому язычку-клямке и с характерным скрипом несмазанных петель откроешь тяжелую деревянную дверь. Нужно пригнуться, чтобы не удариться о низкий косяк. Пахнет сыростью и золой из печи. Зайдешь внутрь. Лучик солнца пробивается сквозь пыльно-паутинную дорожку, одинокий мотылек бьется о стекло. Как завороженный смотришь на игру света и тысяч мельчайших пылинок. Божья Матерь с младенцем Иисусом на руках в красном углу. Милые старые фотографии в рамке на стене напоминают, что и здесь любили, горевали и радовались. Вот мой дед Станислав Викентьевич Лихтарович в солдатской форме. На снимке — май 1945-го. Берлин. Рядом его брат Михаил, высокий, черноволосый. Погиб в апреле 1945-го. Чуть-чуть не дошел до Победы. Лежит дед Михаил в чужой земле. Доведется ли когда-нибудь положить горстку родной белорусской земли на могилу солдата? Нужно верить и помнить.
Фото отца в годы службы на флоте. На околыше бескозырки — «Балтийский флот». Бабушка Пелагея улыбается со свадебной фотографии. А вот и я. Жизнь продолжается. Жаль, что не здесь. Не в этом доме.
Черный куфар, деревянные самодельные кровати и лавки, шкаф с дюжиной граммофонных пластинок. Тяжелый утюг, который некогда разогревали углями в одной из бесчисленных ниш потрескавшейся от времени русской печи. Все это — скромные свидетели былой крестьянской жизни. Я не был здесь около двадцати лет. Словно один день пролетели годы.
Дом пришел в запустение. Добираться сюда стало сложно, да и накладно. «Придется продать дом», — с грустью в голосе сказал отец. Сказал и отвел влажный взгляд. Здесь прошло его послевоенное детство. Отсюда он ушел во взрослую жизнь. Здесь могилы его родителей — моих дедов. Трудно и больно вот так взять и враз продать самое дорогое, измерить это деньгами. Словно теряешь что-то очень важное, свои корни, свою «спадчыну». Так говорит сердце. А разум подсказывает, что дом ветшает, а новые хозяева, возможно, вдохнут новую жизнь в эту землю. Как сложно порой выбирать между сердцем и разумом.
Мы всегда как-то мало разговаривали. Каждодневная суета. Отец много работал, старался обеспечить семью. Сегодня он на пенсии. И странное дело, нас сблизил небольшой дачный участок на Пуховщине. В перерывах между работой заводили неспешные беседы. О послевоенном отцовском детстве, о мечтах, о доме в маленькой деревне Бобры.
«Я в детстве был очень любознательным мальчишкой. Любил лес, животных, нашу речку. Мне все было интересно. Помню, что у меня жила белочка. Вся деревенская детвора приходила поглазеть на нее. Завидовали, наверное. Рыжая и шустрая с большим пушистым хвостом. Я нашел ее в лесу, вероятно, выпала из гнезда. Подкармливал молоком, морковью и орехами. Интересно, что спала она в рукаве кожуха, что висел на вешалке. Шла на руки только ко мне. Прихожу из школы, она услышит мой голос и выглядывает из своего укрытия. Прыгнет на плечо и сидит. Кошка панически боялась белки, убегала, едва ее завидев. Однажды младший брат баловался и случайно на белку наступил. Это была большая, пожалуй, первая серьезная утрата.
Летом мать до зорьки возится возле печи, пробегусь по утренней росе босиком, ежусь от холодка, тянет дымком из трубы, а я сижу на заборе и жду восхода солнца. Любуюсь. Однажды сижу на столбике, жду, когда встанет солнце. Вдруг слышу крик.
«Ату, ату его», — кричал и махал руками идущий по дороге дед Юркович. Он заметил крадущегося вдоль забора волка. Я испугался и спрыгнул во двор, а из-под забора в сторону леса метнулась фигура зверя, огромного, рыжей масти. Еще минута — и неизвестно, как бы сложилось. После войны по лесам было много волков. Даже не волков, помню, что называли их «мешанками» — помесь волка и немецкой овчарки. Сильное, хитрое животное. Не боялось ни огня, ни человека.
Отец пришел с войны и работал в колхозе конюхом. Лошадей тогда гоняли в ночное, охраняли. Были случаи нападения волков на жеребят. И я, тогда десятилетний мальчишка, иногда подменял отца. Лошадей в хозяйстве было что-то около двух десятков. Их стреножили и выгоняли в поле. Мама вечером собирала бульбу, лук и хлеб в котомку, я брал пугу, одевал перешитое из отцовской шинели пальто, видавшую виды кепку и не без гордости отправлялся в ночное. Ходили мы вместе с дедом Юрковичем — старым солдатом, гармонистом и рассказчиком. Дед брал с собой ружье — берданку. Иногда волки приближались к табуну, приходилось стрелять в воздух.
Поле, кругом дремучий лес. Звездное августовское небо. Надо собрать хвороста, чтобы хватило на ночь. Разжигаем огонь. Языки пламени сперва робко и дымно, затем смелее, смелее забегают по еловым сучьям. Огню надо дать окрепнуть, чтобы он почувствовал силу и злость. Тут надо не пропустить момент, пламя загудит, а внезапно налетевшей ветерок погонит сотни мельчайших искр в звездное небо. Лошади разбредаются, щиплют траву. Огонь прогорит. На тлеющих углях напечем бульбы. Достаешь ее из костра горячую, черную. Очистишь от кожуры, обжигая кончики пальцев. Дуешь что есть мочи, солишь и ешь с таким аппетитом! Даже не знаю, с чем сегодня можно сравнить.
Вдруг слышу: заржал жеребец Огонь. Норовистый конь, сильный. Только отца и подпускал к себе. Предупреждает табун. Лошади захрапели, стригут ушами. Жмутся к костру, чуют зверя. Жеребята и молодняк в центре, с краю взрослые. Стоят мордой к огню, готовятся отразить нападение. Подбрасываю хворост в огонь, руки трясутся, но вида не подаю. Всматриваюсь в ночь. Мелькнули зеленые огоньки волчьих глаз. Дед вскидывает берданку. Выстрел. Лошади отпрянули. Звук полетел по полю — и тишина. Остаток ночи не смыкаем глаз. Подбрасываем хворост в огонь.
В школу ходили за семь километров в соседние Янушковичи. Собирались в группу по десять человек. Впереди и сзади шли взрослые ребята с факелами, а мы, малышня, гуськом след в след. Особенно тяжело было идти зимой по колено в снегу. Волки часто шли кромкой леса, сопровождая нашу группу до самой деревни. Помню, в пятидесятые годы в район приехали солдаты. Прочесывали лес и отстреливали лесных хищников. Стало спокойнее.
Уроки делал при керосинке, иногда зажигали лучину. Несколько раз перечитал все книги из школьной библиотеки. Учиться было интересно, нравился немецкий язык. Мечтал окончить школу и поступить в институт. Да вот не сложилось. Жаль.
Любимым развлечением молодежи были танцы. Матери за хорошую работу подарили патефон — неслыханная роскошь по тем временам. Единственный на всю деревню. У нас в хате устраивали танцы. Мне нравилось накручивать ручку патефона и менять пластинки: чувствовал себя в центре внимания, взрослее, что ли. За вечер так уставал, что засыпал на ходу. Иногда на танцы приглашали гармониста. Я с замиранием сердца следил за его виртуозной, как мне казалось, игрой. Самой сокровенной мечтой было научиться играть. Просил маму купить мне гармонь. Она стоила достаточно дорого. Несколько раз ездили в Логойск, выбирали. Какое это было счастье, когда сбылась мечта. Вечерами мама занималась рукоделием и напевала, а я подбирал мотив на гармони. Зима. Мороз и вьюга за окном. В хате тепло, в печи потрескивают дрова. Тусклый свет лампы. Мама, отец. Закрою глаза и вижу все это. Словно и не было всех прожитых лет, словно это было вчера. А гармонь не брал в руки уже лет пятьдесят».
Слушал отца, затаив дыхание. И думал, как важно знать свои корни и хранить свою «спадчыну». И неважно, что это небольшой деревенский дом, бабушкина икона да несколько фотографий. С годами начинаешь понимать их ценность. Все чаще и чаще тянет в родные места. Устаешь от городской суеты. Хочется побыть в тишине, покопаться в земле. Подержать в руках жирные черные рассыпающиеся комья. Бросить семя и дождаться робких всходов. Посадить сад и накормить детей и жену первыми крупными ароматными яблоками. Откуда это во мне? Родился и вырос я в большом городе. Наверное, это и есть зов земли предков. Ведь человек тогда силен, когда его питает энергия родной земли и энергия рода. А мечты? Мечты обязательно сбываются. Даже если они воплощаются в жизнь не нами, а нашими детьми.
