Запах уже не казался таким удушающим. Андрей мотнул отяжелевшей головой, пытаясь, словно от навязчивой мухи, отмахнуться от тупой боли, понемногу прокравшейся куда-то в подкорку. Но сознание было ясным. Главное — не упустить этот драгоценный момент и нажать «вызов» на померкшем экране мобильника. Номер, который знают даже дошколята, ответит сразу – проверено. У них в городе скорая помощь еще ни разу не подводила. А торопиться вроде бы пока и не резон. Парень теснее прижался к тощим ребрам кухонной батареи и вытер татуированной рукой взмокший лоб. Сердце стучит так же ровно, и это самое главное. Андрей вытянул шею, напрягая покрасневшие от запаха газа глаза, словно пытаясь рассмотреть возникшего на пороге гостя. Ну кого же еще можно увидеть на перекрестии двух порогов – потрескавшегося фанерного и не менее неровного жизненного? Конечно же, его, Саньку. В тишине морозного вечера арбузно похрустывали звезды и спешили домой припозднившиеся на горке мальчуганы. Их по-прежнему бодрые голоса вызывали только нестерпимое чувство тошноты. Или это все-таки навязчивая вонь подбирается все ближе? Ах да, мальчишки. Уж Андрею-то, как никому другому, известно, насколько жестокими могут быть юные волчата. Был ли выбор у него? Ха, ну-ну. Кем бы еще мог стать крутолобый, как бычок, мальчонка с улицы имени Советской Армии, которую обходили стороной все, кому была дорога если не жизнь, то хотя бы имущество? Нет, рос-то он как раз на удивление здоровым парнишкой. Сказывались закалка и особая диета – легкая одежда, свежий воздух и полуголод. Что интересно, мать с отцом были очень дружной парой – пили только вместе и поводов для ревности никогда не давали даже в самом пьяном угаре. Да и пили как-то по-тихому, что ли. Участковый с ехидной ухмылкой даже хвалил семейку Андрюшки: соседи не жалуются, и дети вроде бы в норме. А кому жаловаться-то? Соседи имели гораздо больше приводов и отсидок. В доме прибиралась старшая сестра Алла, которая уже в четырнадцать лет умудрялась зарабатывать. Где и чем – об этом Андрей знать не хотел. Хотя догадывался, поэтому из какого-то брезгливого упорства не брал ничего от нее, не считая самого необходимого. Выбор… С кем дружить и как себя подать в компании – здесь его точно не было. Представить Андрея за белоснежной скатертью в доме какого-нибудь докторского сынка Потапова или мастерящим авиамодели с отличником Головиным? Даже сейчас Андрей ухмыльнулся. Естественно, дворовая компания присматривалась к плотному мальчишке с вечно нахмуренным взглядом недолго, до первой вылазки. Пока что уголовно безобидной – в соседский сад за яблоками. Потом были и другие сады, поля и драки с соседскими «недругами». Он подсел даже не на алкоголь или сигареты. Скорее, на ощущение бравады, на адреналин, который зашкаливал в минуты, когда чей-то кулак свистел в миллиметрах от уха. Здесь матерятся все, как и дома, но никто не материт конкретно тебя. Здесь есть уважение. Незаметно лобастый стал откликаться на кличку Бык и стал лидером всей местной шантрапы. На правах главаря он мог не делать того, что запретил ему кто-то внутри. Он никогда не пил. Запах дома вызывал в нем настоящий приступ немотивированной вроде бы агрессии.
Андрей открыл глаза, стремясь вынырнуть из водоворота воспоминаний, чтобы еще раз окинуть взглядом обшарпанную кухоньку своего последнего приюта. Хорошо, что Санька здесь никогда не бывал. Как и не бывал в другой, не менее убогой кухне его родного дома. В тот вечер Андрей вышел продышаться к школьному полю, дождаться, пока родные души дойдут до нужной кондиции. И тогда можно будет вернуться к своей тайне. Больше никто и никогда не узнает, что крутой Бычара по ночам смотрит далеко не картинки с голыми тетками. Его потрепанный секрет спрятан в надежном месте. Затертая коричневая обложка, за которой – целый мир. Его больше не существует, но ведь он был! Герои и боги, жестокость и смелость, смерть и воскрешение, настоящие, живые чувства даже тысячи лет спустя хватают за самое нутро. Андрей не знал, откуда в их шалмане оказалась эта книжка, но она стала спасением для его троечно-двоечного интеллекта. В школе на его учебу смотрели сквозь пальцы. Он и не стремился в передовики, но, тем не менее, уроки периодически делал. Перебиваясь тройками, которые ему, молчаливому и набыченному, все-таки воровато ставили учителя, он шел по выщербленным ступенькам среднего образования. И только пожилой историк Борис Натанович почему-то с тихой улыбкой всегда выводил напротив его фамилии похожие на табуретки четверки. Вот и сегодня их на пару с зашуганным Санькой вызвали отвечать как раз по истории Древней Греции. Они оба много пропустили, хотя этот мальчишка вроде как и не прогульщик, и, чтобы сэкономить время, Борис Натанович спрашивал их дуэтом, чтобы вывести оценку за четверть. И вот когда они перешли к Троянской войне, историк снова заулыбался. Уж слишком горячо, перебивая друг дружку, эти совершенно разные мальчишки тараторили о коварстве Париса и благородстве Гектора. Урок закончился, а Бык и Санька все говорили и говорили, теперь уже только вдвоем. Андрей был поражен до самой души, что кто-то еще может понимать и так принимать волшебный, почти интимный для него мир легенд и мифов. Почти не ежась в свитере, паренек вспоминал подробности сегодняшнего урока и диалога с Санькой. Может статься, что больше ему и не перепадет поделиться своим внутренним богатством с этим заморышем – он ведь из приличной семьи, дружить с Бычарой постесняется. Знакомые голоса отвлекли Андрея. Вот и сейчас, где-то в начинающем путаться сознании стоит, как тогда, эта фигурка. Понуро опустивший голову, не вытирающий капающую вишневую густую кровь с разбитых губ, Санька. И Андреевы архаровцы, играющие в футбол его сумкой.
— О, Бык! Зырь, у нас тут лига чемпионов. А этот рахит отказывается заплатить за входной билет. Всего ничего — пару бумажек просим! Дак ведь нет, еще и обзывается обидно. Нахал! И денежка-то есть у него, в школе светил. Мамке подарок идет покупать. Сынуля какой хороший.
Андрея словно током шибануло. Он окинул взглядом ржущих дружков и резким, незаметным ударом опрокинул на затоптанный снег выступающего Барика. В неожиданной тишине он спокойно поднял сумку и протянул ее пригнувшемуся пареньку. Тот инстинктивно закрыл лицо, ожидая нового удара. Когда мальчишка поднял на него глаза, Андрей почему-то почувствовал, что что-то внутри него надломилось. Он сам не выдержал напора эмоций и неуклюже примостил злополучную сумку на острое плечо Саньки.
— Этого, твари, не трогать никогда. Усекли? – если бы не его непререкаемый авторитет, Быку бы точно не поздоровилось. Он почти не слышал сбивчивых благодарностей шепелявого парнишки. В те минуты он еще не осознавал, что нашел друга, который будет с ним не потому, что боится, и даже не потому, что банально благодарен за спасение от побоев и вымогательств. А просто потому, что им было интересно вдвоем. И тот самый слабосильный рахит Санька спас его поздней июльской ночью, когда бывшие дружки, весьма недовольные частым отсутствием главаря на драках, подкараулили Андрея для разговора. Семеро против одного. Одного не потому, что Саня воспользовался вежливым предложением отвалить, а потому, что в драке он точно не боец. Тем не менее именно он, Санька-Ахиллес, тащил тяжеленного Быка через пустырь, тащил до самой больницы, зная, что никто ночью не откроет здесь дверь и не вызовет милицию или «скорую». Мог ведь бросить Андрея с пробитой головой там, в звездной ночи, не ввязываться в ненужные разборки. Врачи потом сказали Быку, что, если бы припозднились они хоть минут на десяток, вряд ли бы он остался нормальным человеком. И тогда же Андрей узнал, что Санька лежит в том же здании. Его белое лицо и улыбка посиневших губ отпечатались где-то там, в самой середине пленки, на которую записываются образы, всплывающие перед смертью. Сейчас, почти семнадцать лет спустя, на отекшей стене затрапезной крохотной кухни Андрей видит именно это лицо. А значит, пора звонить. Санька больше никогда не будет ждать. Как ждал тогда, когда Андрей просто выскочил из палаты друга. Он не мог смириться с тем, что может потерять весь тот мир бескорыстной, интересной, неповторимой дружбы из-за какого-то проклятого органа, который может остановиться. Эгоизм чистой воды, но Андрей справился, хотя так и не навестил друга до выписки. Санька никогда больше об этом не вспоминал. Тогда болезнь немного отступила.
— Только бы он не помнил этого на самом деле, — прохрипел сквозь спазмы Андрей и назвал свой адрес озабоченному голосу в трубке. – Отравление газом. Поскорее, пожал…
Телефон выпал из руки прямо на коричневатый кафель. Андрей протянул руку к стопке медицинских обследований, чтобы положить поближе, но руки уже не слушались. На детское лицо Саньки наслоилось уже взрослое, осунувшееся, ставшее почти мальчишеским в последние дни. Когда Андрей вернулся с очередной глупой отсидки, дома друга он не застал. К тому, что Санька не навещает его в колонии, Андрей привык. Он знал, что до последнего этот очкарик старается направить Андрея на путь истинный. Знал бы он, что этот путь Андрей прошел для него. Но когда дверь ему открыла заплаканная рыжая девчонка с огромным животом, внутри что-то екнуло. Она-то и привела Быка в прошлое, туда, где на другой страшной кровати, весь в каких-то проводках и нестерпимо монотонном писке мигающих приборов, уходил от него Санька. Его Санька, его Ахиллес, чьей пятой оказалось сердце. И теперь не только мальчишка, но и почти что папа какого-то незнакомого пока миру комочка. Лекарства уже не помогали.
Андрей нашел на полу место похолоднее и прижался к квадратикам кафеля небритой щекой. Сирена «скорой» стала для него песней тех самых сирен из «Одиссеи». Только его они не погубят. Скорее, даруют новую жизнь, с чистым сердцем и не менее чистой совестью.
— Ребята, дверь открыта. Здесь вроде отравление газом, так что свет не зажигаем.
— Ну что там с парнишкой? Я пока осмотрюсь здесь.
— Боюсь, что мозг уже все… А сердце вот стучит, как заведенное. Сердечно-сосудистая недостаточность не развилась еще.
— Слушай, Леш, а тут у него, считай, донорские документы. И записка, про друга что-то… Вот же черт. Погнали, может, еще успеем!
