Они возвращались сквозь непогоду

Анатолий Монмарь 35 лет ходил по морям и океанам. Вырос от рядового радиста до начальника радиотехнической службы корабля. Куда только не заносили Анатолия Григорьевича суда советского торгового флота! Вот уже четверть века он живет в Минске, но воспоминания 78–летнего моряка не блекнут.

В Мурманское среднее мореходное училище поступить было сложно, конкурс — 13 человек на место. Всех поступивших посадили на парусник «Георгий Ратманов» и отправили до Архангельска. Переход небольшой, но в море покачало так, что половина ребят сразу вернулись к сухопутной судьбе. А Анатолий, выдержав первую проверку, впоследствии стал радиооператором–электрорадионавигатором, да еще сдал нормативы на мастера спорта по азбуке Морзе. Ему уже исполнилось 40, когда он продолжил образование на курсах при Высшем инженерном мореходном училище имени адмирала Макарова.

За первый год после средней мореходки юный Анатолий провел на берегу только 15 дней. Последующие годы не особо отличались от первого. Молодежь тогда настолько горела энтузиазмом, что и не заикалась о положенном 54–дневном отпуске и выходных. С другой стороны, моряки Мурманского морского пароходства очень неплохо зарабатывали, особенно если «ходили налево», то есть на запад от Кольского полуострова, в зарубежные порты. Тогда и валюта начислялась, а дефицитные западные товары были чуть ли не ценнее денег. Анатолий Григорьевич получал 900 рублей, в то время как его отец — военный летчик, командир полка — 350. Недаром Хрущев сказал однажды: «Здравствуйте, дорогие мурманчане! Я бы даже сказал, слишком дорогие». Люди работали за полярным кругом, где зима девять месяцев в году, а он попрекнул их «полярными» доплатами. Да еще и высказал это на стадионе в Мурманске, куда толпа просто выдавила ворота — лишь бы послушать, что скажет руководитель страны. Монмарь вспоминает, как стадион загудел, а потом возмущенно заревел после этих слов. Из подступившей к трибуне толпы моряков Никите Сергеевичу стали задавать насущные, хотя и, откровенно говоря, нелепые вопросы, вроде: «Почему в магазинах нет бритвенных лезвий?» В общем, помпезное общение с народом было сорвано, и Хрущев тут же покинул город.

С Хрущевым у Анатолия Григорьевича, можно сказать, особые отношения. Круглогодичной навигации по Северному морскому пути тогда еще не было, и первые попытки организовать ее инициировал именно Хрущев. Он пообещал отстроить заново тогда еще абсолютно деревянный Архангельск (даже памятник Петру I там был из дерева), если будет обеспечен постоянный вывоз леса с Енисея. Монмарь в то время работал на легендарном дизель–электроходе «Обь», и это судно в связке с похожим сухогрузом «Лена» ходило в Енисейский залив, к порту Дудинка, чтобы загрузиться лесом. Навигация была возможна только с середины июля по начало сентября, поэтому потом на мелких участках пути их сопровождал ледокол «Капитан Воронин», на глубоких — знаменитый атомный ледокол «Ленин». Полярный день угасал, и шли под светом шести дуговых прожекторов, цепляясь к ледоколам специальной цепью. В итоге всей этой сомнительной с точки зрения экономики операции к Новому году вышли из строя все три дизельных корабля, а на атомоходе пришлось три раза менять винты. Анатолий Монмарь объясняет это так: «Стихию нелегко одолеть, льды могут сдавить и самый мощный корабль. Ледокол способен разрушить льдину, а под ней окажется еще одна, и тогда ему надо с нее аккуратно сползать».

Кстати, «Обь» — одно из самых известных судов, работающих в Антарктике. Оно не раз приходило на помощь экспедициям других стран, как, например, в 1957 году, когда из тяжелых льдов был выведен японский научно–исследовательский ледокол «Сойя», за что экипаж «Оби» получил благодарность от японского парламента и министра транспорта. Каких только грузов не перевозило к берегам Антарктиды это замечательное судно! И горючее для научных станций, и самолеты, и тракторы, и вездеходы, и тягачи, и вертолеты, и разборные дома...

А в свой первый заграничный рейс Анатолий Григорьевич пошел на пароходе «Володарский» («Чих–пых, паровой двигатель», — улыбается Монмарь). Из Архангельска в Великобританию везли доски. Ими выстилалась палуба от киля до мостика, отчего судно имело нулевую остойчивость — мореходное понятие, означающее, что достаточно одной лишней волны для усиления крена, и вся Северная Атлантика была бы в этих досках. Советский Союз в 50 — 60–е годы продавал за рубеж много ресурсов в чистом виде, не занимаясь их переработкой. Из Норильска через Дудинку в Англию и Канаду вывозили руду, из Игарки — лес. Однажды даже довелось срочно доставлять в Великобританию целый трюм золота в слитках, причем это было известно только капитану и начальнику радиотехнической службы, как специалисту, работающему с шифровками. О грузе узнали только в море, нужно было торопиться, а как раз бесновался ураган, и старый капитан Калинин принял решение идти норвежскими шхерами. Монмарь объясняет опасность этого шага: «В шхерах глубина и ширина 300 метров, а у нас корабль такой же по размерам, так что мы все же опоздали на сутки. Но если бы вышли в Северную Атлантику, то и неделю бы проковырялись».

Из африканской Ганы возили в Союз какао–бобы, а потом с Кубы — сахар–сырец. И на судне этих продуктов осталось так много, что Анатолий потом на камбузе выпекал из их смеси шоколад толщиной в несколько сантиметров — и на весь противень. В порту города Сантьяго–де–Куба, вспоминает моряк, сахар лежал на площади, сравнимой с футбольным полем, и высотой в два этажа, а сверху по нему ездил советский трактор — разравнивал. В тропических водах ходить оказалось нелегко, ведь тогда на судах не было кондиционеров, жара стояла мучительная. Морякам в тех широтах выдавался к обеду стакан сухого болгарского вина. Разбавленное водой, оно отлично утоляло жажду.

Однажды Анатолий Григорьевич все–таки решил воспользоваться законным отпуском, но тут пришла телеграмма, вызов в командировку на Черное море. Приехал в Батуми, и оттуда ходил через Гибралтар в Атлантику на танкере «Клайпеда» — в разные точки океана нужно было попадать в точное время. Там по ночам всплывали наши дизельные подводные лодки, с танкера их быстро накачивали топливом, и они снова уходили на глубину. И все это время над кораблем неотступно вились самолеты натовской авиации — «холодная война» была в разгаре. За 6 месяцев той командировки Анатолий прошел столько миль, что хватило бы на два кругосветных плавания.

В портах нашим морякам разрешалось сходить на берег только группами не менее трех человек, и многие красоты мира Анатолий Григорьевич не увидел из–за тяги коллег к сугубо материальным ценностям. «Всем так нужны были тряпки, — вздыхает старый моряк, — что в Лондоне я не смог собрать группу в музей восковых фигур мадам Тюссо!» В Ливерпуле крупнейший в мире англиканский кафедральный собор Монмарь рассмотрел с корабля в бинокль и очень захотел увидеть его ближе. Но никто из экипажа не хотел насладиться неоготической архитектурой. Только уборщица откликнулась. Тогда Анатолий упросил помполита выдать им береговые паспорта и отпустить вдвоем. Зато теперь о соборе рассказывает вдохновенно и советует простодушно: «Обязательно посетите, если будете в Ливерпуле».

Еще одно из счастливых воспоминаний — Новый год в порту Монреаля, куда наши моряки на «Оби» пришли первыми, продавив лед на реке Святого Лаврентия. По традиции этого порта экипаж первого корабля, причалившего после наступления Нового года, получал почетную трость с золотым набалдашником. За общим столом, накрытом в салоне судна, Анатолий Монмарь наперекор назиданиям помполита пел песни Владимира Высоцкого.

Но больше, конечно, дизель–электроход «Обь» прославился своими антарктическими походами. Усиленный корпус и 30–градусный наклон носа позволяли кораблю в какой–то степени давить лед. Обслуживание Антарктики отдали Мурманскому пароходству по понятным причинам — ни у кого не было такого опыта навигации в полярных условиях. Анатолий Григорьевич рассказывает: «Мы шли из Мурманска в Ленинград, по пути забирая полярников со станции на Диксоне. В Питере брали аппаратуру, тракторы и прочую технику, сотрудников Института Арктики и Антарктики и, обогнув по северу Англию, чтобы не попасть в шторма, отправлялись в Кейптаун. Там загружались под завязку топливом, припасами и шли на советские антарктические станции. Потом «Обь» состарилась, и я ходил туда на другом электроходе». Такое путешествие длилось где–то 3,5 месяца.

На пенсию Анатолий Григорьевич уходил старшим офицером торгового флота. Дед его — офицер железнодорожных войск на Дальнем Востоке — строил Китайско–Восточную железную дорогу. Отец воевал с японцами на Халхин–Голе, бомбил Берлин во время Великой Отечественной и после Победы был переведен в Беларусь в составе дивизии дальней авиации. Анатолий Григорьевич вспоминает, как еще в Приморье ребенком он незаметно забрался в нишу крыла отцовского тяжелого бомбардировщика ТБ–3 и заснул там — на боевые вылеты офицеров провожали семьями. Самолет же совершил вынужденную посадку, потерял лыжу шасси, отец сломал ногу. Они сидели со стрелками в снегу возле костра и не знали, найдут ли их свои, когда из крыла вылез мальчишка. Суровый боевой офицер потерял сознание. К счастью, их скоро спасли, и офицерская династия не прервалась.