Не бывает худа без добра. Переналадка автоматических линий и сопутствующих станков под новую оптическую систему из серии «для специального назначения» шла по напряженному графику. Как ведущий инженер, Николай Васильевич приходил в цех до начала утренней смены и уходил, когда вечерняя смена на полную включалась в работу.
Не впервые ему выпадала авральная нагрузка. А тут меньше недели — и срыв. Проснулся на рассвете от острой боли, давившей сердце. Встал и, растирая ладонью левую половину груди, вышел из спальни. Кажется, боль отступила, но он вдруг почувствовал, что начал задыхаться. Вдох давался с трудом, а выдох вообще требовал неимоверных усилий. Перед глазами поплыли разноцветные круги, зазвенело в ушах, наплыла тошнотворная слабость — и он, не дойдя до дивана, опустился на пол.
Скорая помощь сработала оперативно, и где-то через час Николай Васильевич лежал под капельницей. Пошли анализы, кардиограммы, рентген и прочие процедуры. В том, что остро проявилась стенокардия, мнения врачей сошлись. А вот что ее сопровождало, диагноз был разный. Одни определили левостороннюю пневмонию, другие — агрессию легочного вируса. Но тем не менее дружно лечили, и пациент пошел на поправку. При выписке рекомендовали, кроме уймы таблеток, прогулки и побольше свежего воздуха. Желательно лесного, лечебного. Молодой кардиолог, провожая Николая Васильевича к вызванной им из дома машине, не удержался от шутки: вот, лечили мы вас лечили, а вы взяли и по-хорошему выздоровели.
По-хорошему не очень получалось. Дышал трудно. Волей-неволей пришлось оформлять отпуск и выбираться, как и рекомендовали врачи, на природу. У Николая Васильевича была своя дачка — летний домик, шесть соток песчаной земли и яблонево-вишневый сад. Но там суетно. Кооперативщики тем и отличаются от солидных дачников, что им не светит уединение. Свои сотки лепятся к чужим соткам. Вечный шум, гам и тарарам. Да и лес далеко, а вода только в водопроводе.
Когда-то коллега по цеху — тоже Николай, но Иванович — предлагал Николаю Васильевичу провести отпуск в лесничевке, доставшейся ему в наследство от деда лесника. В застольной беседе он так расписал то затерянное в глуши родовое гнездо, что Николай Васильевич, будучи немного охотником, загорелся съездить туда хотя бы на пару дней. Да все никак не выходило. Потом вовсе забылось. А тут поневоле вспомнилось. Николай Иванович дал добро, тем более что в старой лесничевке никто не жил, а нежилой дом, по народным приметам, быстро разрушается. Вот пусть Николай Васильевич и возродит в нем жилой дух.
Сказано — сделано. Сборы были недолги: смена белья, зубная щетка, шкатулочка с лекарствами, набор продуктов и ружья. Сын в сопровождении Николая Ивановича отвез отца в заберезинскую глубинку. Николай Васильевич, хотя чувствовал себя не совсем здоровым, настоял на том, чтобы побыть одному.
Первые дни приходилось привыкать к запахам, звукам, свету, ветру, цвету неба над головой. Все было иным, чем в городе и в тесном дачном поселке. Родилось подозрение, что деревья не просто шумят, а сердито переговариваются с ветром, упрекая его в излишних шалостях. И кудреватые светлые облака не бесцельно плывут с востока на запад, а предваряют путь солнцу. Месяц тоже себе на уме: шевелит острыми рожками и призывно подмигивает кому-то. Кому? Да одетым в прозрачную кисею облачкам, проплывающим мимо. Тут, наедине с природой, можно много чего нафантазировать, пригрезить. Простенькие грезы, а душе тепло и уютно.
Из лесничевки, пропитанной застарелым запахом трав, пучками висевших на бревенчатых стенках, и еле уловимым ароматом меда, Николай Васильевич выходил на рассвете. Плотный травяной ковер, укрывавший поляну вокруг избы, дымился прозрачным росным туманом. Клочки тумана висели на ветках берез и елей, окаймлявших поляну. Затененная сверху кронами деревьев узкая дорога выводила на опушку, к которой примыкало запущенное поле. А дальше — две ольхово-березовые рощи с непролазным подлеском. Раннее утро — время кормления оленей. Николай Васильевич видел их тени, мелькавшие на дальнем конце поля, поросшего травой в пояс. Близко к себе они не подпускали, но опытный глаз охотника точно определил: жируют косули.
Придерживаясь опушки, Николай Васильевич выходил к тропинке, протоптанной к лесному озеру. Подойдя очередной раз к лазу в темной зелени можжевельника, с которого начиналась тропинка, он услышал отдаленный треск кустов. Шум приближался. И вот из лаза стремительно вынеслась косуля и ярко-рыжей стрелой понеслась через поле к ближней роще. За косулей выпрыгнул матерый волк. Он длинными прыжками уже почти настиг косулю, но она успела шмыгнуть в густой кустарник перед рощей. Непролазный подлесок и отдельные кустарниковые заросли для косули — дом родной. Волку же там трудно преследовать свою жертву.
Николай Васильевич, с волнением следивший за стремительным гоном, вздохнул с облегчением: «Молодец, успела. Не задалась серому утренняя охота». Но косуля повела себя странно. Она выскочила метрах в ста от застывшего в ожидании волка и понеслась к соседней роще. Картина повторилась. Косуля исчезла в густом подлеске, преследователь остался ни с чем. Сколько того ума у косули, а вот зачем-то она отвлекала волка от лаза в можжевельнике.
Тут только Николай Васильевич вспомнил, что на плече у него висит ружье. Снял его и пальнул в сторону волка, понимая, что на таком расстоянии заряд не достанет зверя. Да и заряд плевый — мелкая дробь. Однако выстрел напугал волка, и он, прыгая и приседая, скрылся за рощей.
Нырнув в лаз, Николай Васильевич быстрым шагом пошел к озеру. Он догадывался, почему косуля отвлекала волка. Видимо, там остались косулята. Сколько их? Один-два? Мать обязательно вернется к своим детям. Но и волк не простак: заляжет в траве, поджидая ее, или начнет вынюхивать, где прячется молодняк.
Николай Васильевич не ошибся. Косуленок был один. Дрожа, стоял в прибрежной осоке. Он не стал убегать на своих еще не окрепших ножках и, когда человек брал его на руки, не вырывался, а только напрягся и смежил глаза. Хотя и простоял косуленок в воде, он был тепленький.
В лесничевке Николай Васильевич устроил своему гостю лежку из соломы и куска старого рядна. Принес травы и веток. Поначалу косуленок не открывал глаз и не ел. Понемногу освоился. И уже не дрожал, когда хозяин гладил его по пятнистой спинке.
На следующее утро Николай Васильевич изумился, увидев на краю поляны косулю. Она стояла у дороги, низко опустив голову, увидев же человека, быстро скрылась за невысокой загородкой из колючего боярышника.
Вечером повторилось. Но теперь косуля не стала сразу прятаться, а медленно, не спуская глаз с человека, пошла вкруговую по поляне.
«Если и завтра придешь, отдам твое дитя, — рассудил Николай Васильевич. — А там береги его от волка сама…»
Сон у него был крепкий, но короткий. Встал рано, с зарею, и вышел в сени. Дверь была открыта, и в узком проеме он увидел косулю. Стояла и смотрела ему прямо в глаза. Зов материнства преодолел извечный страх животного перед человеком. Николай Васильевич мог поклясться, что на глазах у косули были слезы. Будь у него черствое сердце, и то не выдержал бы этого взгляда.
Прижимая к груди пригревшегося в соломе косуленка, он переступил порог и пошел в поле. Шел до самой ольхово-березовой рощи и только там опустил косуленка на землю. Малыш оказался шустрым — сразу юркнул в густой кустарник. За ним сразу же туда шмыгнула косуля-мать.
Вернувшись в лесничевку, Николай Васильевич снял с гвоздя ружье, вышел на крыльцо и дуплетом шарахнул из двух стволов. Это для волка, чтобы не вольничал в здешних местах.
