Когда началась война, минчанке Галине Олехнович было десять лет. Первые дни и все, что было потом, запомнила очень хорошо. Галина Ивановна — доктор экономических наук, профессор и удивительный рассказчик. Мы попросили ее поделиться личными воспоминаниями о пережитом.
Сегодня началась война
С первых же дней войны мы оказались в самых тяжелых условиях и жизни, и быта. Все сразу стало иным. Официально рабочий день был объявлен по 12 часов. Но фактически взрослые (особенно те, кто трудился на производстве) оставались на работе не только сутками, но даже неделями, а нередко и месяцами. Дети были одни и делали все сами.Мы жили по улице Красноармейской, возле завода имени Кирова. Первые два дня в городе царила растерянность. Первая бомбежка Минска была в ночь с 24 на 25 июня. Все дома по нашей улице полыхали, как один огромный костер. Немцы целились в завод имени Кирова, но многие бомбы попадали прямо в наши деревянные дома. Мы прятались в траншее, которую успели вырыть во дворе. Когда бомбежка закончилась, увидели гигантскую кучу догоравших головешек…
Той же ночью ушли из города в чем были. Помню, как, оглянувшись, я увидела вдали белое здание нашего театра оперы и балета, куда мы часто ходили на детские спектакли. Оно возвышалось над пеленой дыма, копоти, языков пламени — такое белое, величественное. Это была завораживающая картина, она долго оставалась в моей памяти и часто снилась в эвакуации.
Удалось забраться в последний товарный вагон эшелона, шедшего из Бреста с ранеными в сторону Москвы. Когда подъехали к Борисову, оказалось, что десант немецких автоматчиков захватил железнодорожный узел. Машинист в последний момент рванул вперед и успел проскочить. Вслед раздались автоматные очереди. Стенки нашего вагона, как оказалось потом, были насквозь продырявлены. Не забуду, как моя мама часто вспоминала этот эпизод и всегда говорила: «Мы жизнью своей обязаны только тому машинисту. Сохрани его, Господи!»
Прибыв в Смоленск ночью, сразу попали под страшную бомбежку железнодорожного узла, где скопилось много эшелонов. Нам опять повезло, поскольку состав оказался около перрона. Мы побежали в город. А бомбы одна за другой продолжали падать. Страшная была картина: крики о помощи, стоны, плач, трупы вокруг, и над всем этим свист летящих бомб. Каким‑то чудом нам удалось не растерять друг друга. Сам город не бомбили. Люди стояли на улицах, в ужасе смотрели в сторону вокзала, а зарево над ним так полыхало, что в его свете можно было читать.
Мы старались попасть в Москву, но путь туда был запрещен, все эшелоны направляли на восток, в советский тыл. Начался наш долгий путь в глубь страны. Наконец оказались в Алтайском крае, где и прожили все военные годы.
Всегда испытываю чувство невероятной теплоты и благодарности за искреннюю поддержку и помощь со стороны местного населения. Согласно архивным документам только за лето 1941 года в советский тыл было переброшено более 25 миллионов человек. И по всему этому долгому пути, на каждой станции или полустанке для прибывавших были организованы эвакопункты, где круглосуточно готовили горячую пищу, выдавали одежду, обувь. А вдоль вагонов всегда бегало много женщин с корзинками пирожков, хлеба, разной еды и раздавали ее нам бесплатно. «За так!» — говорили они.
И еще одна деталь. Очень часто наш поезд встречался с эшелонами, идущими на фронт. Никто в те дни не знал, сколько простоит состав, — час, полчаса, 15 минут. Никаких сигналов не было. Поэтому отлучаться, даже по нужде, было очень опасно.
И каждый раз уезжавшие на фронт пулей выскакивали из своих вагонов, бежали к нам и на ходу забрасывали свои сухие пайки с галетами, тушенкой, сахаром. «Для детей!» — кричали они и быстро отбегали назад.
Жизнь в эвакуации
Мы жили в селе Усть‑Пристань (это в 120 километрах от Барнаула), на берегу большой сибирской реки Обь. Нас привезли в середине сентября, когда уже началась суровая сибирская осень. А затем пришла и знаменитая сибирская зима — морозы до 30—35 градусов, до сих пор помню, как гудели день и ночь провода, обледенелые, с висячими сосульками, особенно в бураны.Поселили в доме местного рыбака. Хозяин Илларион Иваныч был уже на пенсии, но с началом войны его мобилизовали на трудовой фронт, и он возглавил рыболовецкую артель. Поскольку все его артельщики были женщины, он их шутливо называл «мой гарем». Они уходили на промысел на всю неделю, круглогодично. Возвращались поздно вечером в субботу, стараясь за воскресенье что‑то сделать по дому.
Почти каждый раз Илларион Иваныч приносил домой одну большую стерлядь. До сих пор у меня в памяти стоит картинка: идет он домой по улице своей тяжелой крестьянской походкой, в руках у него большое ведро, а из ведра мотается из стороны в сторону огромный рыбий хвост.
Этой одной‑единственной стерляди нам всем хватало почти на неделю. Она скрашивала полуголодную жизнь. Мы делили ее на маленькие кусочки, ели не спеша, долго смакуя во рту.С большой теплотой вспоминаю и нашу хозяйку Марию Осиповну. Она многому меня научила: работать с веретеном, сучить нитки, ткать, вязать, теребить куделю, топтать кизяки. Жили мы одной семьей. Весной наша семья получила пашню, стало легче: сеяли свеклу, морковь, турнепс. Картофель не сажали, практически не было яблонь. Помню, когда вернулись домой, в Минск, купили на базаре картофель, яблоки и просто не могли от них оторваться.
На местном молокозаводе раз в неделю продавали сыворотку, и только по ведру, чтобы всем досталось. Выстаивали длинные очереди. Раз в неделю продавали жмых (отходы от подсолнечника), и только один круг, по два килограмма в руки. Его потом толкли в ступе, добавляли турнепс, репу и пекли из такой смеси оладьи. Иногда вместо хлебного пайка в 100 граммов нам по карточкам выдавали 200 граммов муки. Это тоже был почти праздник — все‑таки оладьи были с запахом хлеба! Мы ведь добавляли тогда одну ложку муки в жмых!
Чтобы протопить школу, все старшие классы — от седьмого до десятого класса — летом выезжали на другой, лесной берег Оби для заготовки дров. Мы, подростки, рубили (валили!) лес под присмотром местного лесничего, вернувшегося с фронта без ноги, и еще двух стариков; занимались распиловкой дерева, обрубали сучья, грузили все это на тачки, везли вручную к парому, а затем уже на своем, степном берегу перевозили дрова от пристани в школу. В зависимости от того, сколько удавалось заготовить дров, продолжались уроки в школе зимой. В особо крутые морозы школа не работала. Но нас отпускали с обязательным заданием по всем дисциплинам. Эти задания мы сравнивали с фронтовыми. И не помню случая, чтобы кто‑то приходил неподготовленным! С ним просто никто не разговаривал, пока такой бедолага не искупит свою вину.
Вообще, я помню, что самое страшное было показать свою лень или неохоту. «На фронте умирать легче, да?» И все вокруг смотрят на тебя с таким презрением, что становится не по себе. Этот довод действовал на нас безотказно. Сразу, в один миг, человек взрослел.Нас также привозили на уборку урожая, обмолот зерна, работу на элеваторе, заготовку сена, сбор колосков и так далее. И так все четыре года войны. И много времени уделяли военной подготовке: изучали устройство гранат, винтовки, стреляли в школьном тире.
День Победы
Я прекрасно помню этот день. Стояла чудесная погода: солнце, кругом много зелени. И вдруг поблизости раздались громкие крики, плач. Я выскочила на улицу и замерла — мне навстречу бежала толпа женщин. Все в голос рыдали. Кричали, размахивали руками, к ним присоединялись выбегающие из домов, толпа росла. И когда они поравнялись с нашим домом, я наконец разобрала, что они кричали «войне конец», «Гитлер сдался», «Победа». Не сговариваясь побежали к центральной площади, куда буквально со всех сторон стекался народ.Все обнимались, целовались. Такого всеобщего ликования, таких слез счастья, такой безумной радости я никогда больше за всю свою долгую жизнь не видала.Это действительно был великий день, день нашей Победы.
Возвращение
В общей сложности прожили в Алтайском крае почти пять лет, вернулись в Минск в начале 1946 года, когда получили вызов. В городе кипели восстановительные работы, но следы страшных разрушений были повсюду. Начались такие же нелегкие трудовые будни, как и на Алтае, но только теперь у себя на родине, разграбленной и варварски сожженной. Трудно было поверить, что все это дикое опустошение — дело рук человеческих! Нас приютили знакомые, а через пару месяцев выделили шестиметровую комнатку в бараке по улице Кирова.Жизнь в этом бараке была «веселая»! Кто только там не проживал! Барак гудел сутками не смолкая.
Хорошо помню, как восстанавливали наш главный проспект. Его строили пленные немцы — от Главпочтамта до ГУМа. Пробегая мимо их лагеря рано утром в школу, я видела, как широко распахивались огромные ворота и большая колонна пленных в шинелях выходила на работы, сопровождаемая конвоирами с собаками. Город жил с одним желанием — поскорее восстановить хоть мало‑мальски нормальную жизнь. И мое поколение — нам уже было по 15—16 лет — включалось в этот процесс с полным пониманием и отдачей.
Галина ОЛЕХНОВИЧ, доктор экономических наук, профессор.