Одна дома

Противоречивость женской натуры заводит саму же женщину в тупик. Поставив себя в позицию незыблемой догмы, женщина требует, чтобы мужчина из века в век тащил к ее ногам мамонтов. Смиренный парень уходит на промысел и... Одним словом, чем старательнее мужик ищет мамонта, тем громче воет от тоски и одиночества величественная женщина. Причем воет пронзительно, на весь лес — и из нехитрого шалаша, и из золотой клетки. И где ж тут выход?

А ведь еще Фрейд писал о таком противоречии. Мол, человек располагает ограниченным количеством психической энергии, он вынужден решать свои задачи посредством целесообразного распределения либидо. То, что мужчина затрачивает на достижение разнообразных целей, он по большей части отнимает у женщин и у сексуальной жизни. Так, в конце концов, «мамонт» становится первичным объектом желания, а женщина уходит на второй план.

Жуть!

Но в итоге дары, брошенные к ногам, воспринимаются уже не как посвящение, а как конкуренция. И, с одной стороны, хочется, конечно, крикнуть, топнуть и отказаться от «всего». «Но ведь это же ради моего благополучия и ради благополучия потомства», — думает женщина и угрюмо раскладывает добычу по закромам... А мужчина тем временем взахлеб рассказывает, как там обстоят дела на охоте, и кто подлец, а кто молодец, и какие есть перспективы и трудности, и вообще... Зевает и засыпает.

Где–то внутри себя женщина уже понимает, что первопричина потеряна, охота стала самоцелью, и иногда даже совершает робкие попытки довести это понимание до мужчины, но он интерпретирует это по-своему и советует «не скучать, а найти себе занятие по душе». В одном случае женщина заводит любовника, в другом начинает сублимировать в вышивках и плетениях.

Причем это же проблема не одного и не двух домов, это большая культурная проблема. Женщина в результате требований своей любви заложила основы мировой культуры. Это ей нужна была чистота в жилище и упорядоченность половых отношений, а где–то даже и табу. Это ее нужно было петь, как песнь, дарить нежность и заботу. А ведь именно искусство является самой большой сексуальной сублимацией.

Творчество иссушает секс в мужчине.

И, о да! Он — Чайковский для человечества! Но уже никак не мужчина для женщины...

Постоянное общение мужчины с другими мужчинами, зависимость от отношений с ними отчуждают его от обязанностей супруга и отца.

Результат один: плодятся отсталые, а высокоразвитые, тонкого психического строения особи вымирают, и правительства развитых стран бьют тревогу, открывают границы и зовут на помощь аборигенов. Ибо только они могут дать истосковавшимся женщинам настоящий брутальный секс и зачать здоровое потомство, потому что утонченные соплеменники в этот момент шьют одежду от кутюр, пишут картины и снимают элитарное кино о гомосексуальной любви.

Аборигенов пока на земле хватает, но женщина все равно стоит на своем, потому что после того, как дикарь ею овладевает, она нежно целует его в уста и шепчет: «А поговорить?..» Видя эту неземную тоску в женских глазах, самец не может отказать любимой и, еле связывая слова, становится на шаткую «культурную дорожку». Пройдет время, и он уже будет только говорить о любви.

Но любовь эта к женщине не будет иметь никакого отношения.

И для кого же, в конце концов, будут тогда играть на рояле произведения Чайковского, если нас уже не будет?

И кому вообще будет нужна эта культура?

А пока я сижу одна дома, и никто не мешает мне писать эту колонку.

Муж ушел за мамонтом.