Ивану Шамякину — 90 лет
4 февраля 2001 года 80–летний народный писатель Беларуси Иван Шамякин записал в своем дневнике: «Прачытаў у Томаса Мана: «Я признаюсь откровенно: не будь прибежища фантазии, не будь их, игр и забав сочинительства, творчества, искусства, снова и снова после каждого окончания манящих дальше, к новым приключениям и новым волнующим попыткам, не будь их, соблазняющих ко все более настойчивому их продолжению, — я бы не знал, как жить, а не то что давать советы или поучать». I далей: «Моя жизнь и ее плоды на виду. Если есть в этом какой–то человеческий пример, способный помочь, пусть им и воспользуются и не требуют от старика новых мудростей».
Думкi 80–гадовага Мана сугучны маiм юбiлейным думкам».
До своего следующего, 90–летнего юбилея Иван Шамякин не дожил.
Что входит в понятие «профессиональный писатель»? Теперь об этом спорят, пытаясь отделить прытких изготовителей масслита от играющих словами и смыслами литературных гурманов, сетуя, что понятие «профессиональный писатель» в отечественной литературе все более девальвируется, что на гонорары никто прожить не может. Но какое бы ни вкладывать значение в определение «профессиональный писатель», Иван Петрович Шамякин, несомненно, им был. Жить для него значило писать. И он творил до последнего дня своего — причем далеко не все оценено и прочитано должным образом.
Как пишет исследователь творчества Ивана Шамякина Иван Штейнер, «нядаўна раманы Iвана Пятровiча друкавалiся мiльённымi тыражамi (толькi пералiчэнню ўсiх твораў пiсьменнiка, якiя выйшлi да пачатку 1990–х гг., адведзена аж 17 старонак бiябiблiяграфiчнага слоўнiка), iмi зачытвалiся жыхары былога Саюза ад Калiнiнграда да Камчаткi, па iх запiсвалiся ў чаргу ў бiблiятэках». А после этого читательского бума настал период переоценки ценностей. Когда все, что попадало под понятие «соцреализм», изначально воспринималось как пафосное и лживое. Многие литераторы тогда быстренько перестроились, стали изобличать недавно воспеваемый ими строй в пламенных речах и агитках. Иван Шамякин просто продолжал писать роман за романом, хотя миллионных тиражей у них уже не было. Он не отрекался публично от прежних взглядов, не обращая внимания на обвинения в консерватизме. Он просто описывал, что происходит вокруг, а на упреки «Шамякин из социалистического реализма шагнул в критический» отвечал: «Мне бы позаботиться о том, чтобы в книгах моих наличествовал реализм, а как он будет называться — критический, социалистический — это уже литературоведов забота».
Исследователи литературы продолжают открывать в произведениях Шамякина новые глубины. Недавно известный критик Михась Мушинский опубликовал статью о новом прочтении повести «Гандлярка i паэт», в которой автор сталкивает два противоположных взгляда на мир: народный, гуманистический, направленный на защиту человека, и официальный, а в сущности казенно–догматический, лишенный чувства милосердия... Торговка Ольга Ленкевич оказывается духовно богаче пафосных коммунистов, ее умение любить даже в самых непростых условиях выгодно отличает ее от изначально положительных героев... Не зря именно эта повесть вызвала ожесточенные нападки идеологов и долго «замалчивалась», считалась как бы не главным произведением Шамякина.
Я знаю литературоведов, для которых незаменимым источником информации стала книга воспоминаний Шамякина «Роздум на апошнiм перагоне» — невероятно откровенная. Для кого–то открытием оказалась повесть «Слаўся, Марыя!» — ее Шамякин посвятил своей жене, Марии Филатовне, после ее смерти. Мало есть в литературе примеров столь возвышенного признания в любви. О своем друге Андрее Макаенке Шамякин тоже написал «Аповесць пра сябра», последовательно превращая в литературу все свои переживания, впечатления, раздумья... Писал о Чернобыле и о «новых белорусах». Об обнищании творческой интеллигенции, равнодушии чиновников и ужасах перестроечного времени. Вдруг — погружался в историю и обращался к образу великой княгини Елены, дочери русского царя, ставшей женой польского короля Александра, доказав наглядно, что надо не кричать о гибели исторического наследия, а спасать его силой собственного таланта. Его «Начныя ўспамiны» кого–то обижали, других — восхищали смелостью.
Писатель Янка Сипаков назвал Шамякина летописцем эпохи. Думается, это не преувеличение. Именно так названа книга воспоминаний об Иване Шамякине, изданная к его юбилею в издательстве «Мастацкая лiтаратура» в серии «Жизнь знаменитых людей Беларуси». Выходит и собрание его сочинений, лучший памятник писателю. А читатели у Шамякина будут всегда.
Из воспоминаний об И.Шамякине
Раиса Боровикова, поэтесса. «В Библии написано, что тому, кто стучится, нужно всегда открывать. Иван Петрович был божьим человеком, он открывал многим, многим и многим. Он содействовал, он помогал, он поддерживал, сочиняя свою самую главную книгу — Книгу собственной жизни по законам души и сердца. В те времена, когда Иван Петрович был одним из руководителей нашего творческого союза, мы, молодые, чувствуя и внимание к себе, и поддержку, не однажды говорили между собой, мол, наши классики — фронтовики, они прошли через такую страшную войну, они победили, выстояли, вернулись со своих фронтовых дорог, знают цену жизни, потому и души у них открытые, широкие, потому и плечо готовы подставить, и предостеречь, и приютить, если надо, а прежде всего учили литературе и жизни в ней».
Геннадий Пашков, поэт. «Целиком подготовленный и набранный в типографии роман Ивана Шамякина «Петроград — Брест» был срочно отозван. Без нашего участия его отправили в Институт марксизма–ленинизма в Москве для ознакомления. Мы тогда удивлялись: ничего же «анти такого» в романе нет! Он про известные события — подписание Брестского мирного договора. В каждом учебнике истории об этом написано. После мы узнали, что настороженность вызвал образ Троцкого. А Иван Петрович, ожидая «приговора», признался, что при описании образа этой противоречивой личности использовал книгу воспоминаний самого Троцкого, которая была издана за границей. Экземпляр, что достался Шамякину, конфисковали пограничники у какого–то туриста, и кто–то из ответственных таможенников или спецсотрудников, зная, над чем работает писатель, подарил ему, наверное, чтобы книга получилась более правдивой.
Роман вскоре вернули в редакцию со значительными уточнениями».
Янка Сипаков, писатель. «Iван Пятровiч быў просты ў абыходжаннi i нейкi вельмi даступны. Здавалася, для ўсiх. З iм было лёгка гаварыць. Пра ўсё. Зусiм не адчувалася рознiцы ў гадах, у становiшчы, у вопыце — маўляў, я — народны, а ты — пачатковец. Ведаеце, што я запiсаў у сваiм мiнi–дзённiчку 17 лютага 1962 года? «Адлiга i мяцелiца. А ўвечары цiхая поўня над сцiшаным лесам. Я ў Каралiшчавiчах. З Шамякiным гулялi ў снежкi».
Александр Станюта, писатель, литературовед. « — А ты к Шамяке подходил? Вот он бы вышел на кого вверху, помог пробить бы...
Михась Cтрельцов однажды так и сказал приятелю–поэту. И Шамякин на кого–то где–то выходил, и дело пробивалось — книжка или квартира. Знали: Шамякин может поддержать.
Громко известное имя, писательское и общественное, везде открытые перед ним высокие двери, репутация, влияние и неизменная позиция рыцаря советской эпохи, ушедшей в календарях, но не в характерах и душах его поколения, — все это нес Шамякин без самоупоения, без жеста и позы...
Где–то в 70–х Иван Шамякин, уже очень известный, пришел в деканат архитектурного факультета политехнического института и попросил разрешения присутствовать на совещании–планерке. Сидел часа два молча, незаметно, слушал, речь шла о строительстве жилья в сельской местности. А потом вышел новый роман Шамякина «Атланты и кариатиды», где архитекторы заняты этим делом. Но свидетели тогдашнего его присутствия в деканате до сих пор помнят, как старался Шамякин быть незаметным — наверное, чувствовал, что так больше удастся узнать».
Наум Гальперович, поэт. «Когда впервые на семинаре молодых писателей в Королищевичах я увидел Ивана Петровича вживую, удивился, какой он еще молодой, какой простой и доступный в компании, словно свойский соседский дядька.
На то время Иван Петрович был депутатом, Председателем Верховного Совета БССР, на пиджаке красовалась Звезда Героя Социалистического Труда, о нем писали в печати и говорили на радио и телевидении каждый день...
Через много лет я сидел на кухне в доме по улице Янки Купалы в Минске со старым немощным человеком, который, правда, сохранил и блеск глаз, и характерную шамякинскую улыбку.
— Алеся, дай нам с Наумом что прикусить. А мы по чарочке «сделаем»!
Это «по чарочке», это белорусское деревенское гостеприимство никогда не изменяли Ивану Петровичу, как не изменяли ему сострадание, чуткость в отношении товарищей по перу.
Как же старались «отыграться» за прошлые его должности некоторые из коллег и бывших сослуживцев! Как иногда поносили за глаза, а то и в глаза, не стеснялись показать, что время Шамякина отошло... Но от Ивана Петровича во время наших разговоров не слышал я плохого слова даже в адрес самых ярых его хулителей...»
Анатоль Бутевич, писатель. «Мяне праз усё жыццё захапляла нястомная працавiтасць Iвана Пятровiча. I нават тая ягоная звычка ўказальным пальцам левай рукi падпiхваць правую руку з пяром, з чаго не раз па–добраму пакеплiвалi калегi, сведчыла пра гэта. Iвана Пятровiча нездарма называлi майстрам сюжэту. Пра што б ён нi пiсаў, усюды i заўсёды мог стварыць такую iнтрыгу, што твор не адпускаў, пакуль не прачытаеш апошнюю старонку. Нават у дзённiках сваiх ён такi».
