Эмерик Гуттен Чапский и его время

Обретение имени, или О паспорте в историю

Возможно, читатели газеты помнят мои недавние статьи с названиями «Матриархат по–добровлянски» и «Патриархат по–поставски». В них говорилось о восприятии мира нашей соотечественницей, писательницей и автором полузабытых мемуаров «В Вильно и в литовских усадьбах». В середине позапрошлого столетия аристократка Габриеля Пузына из Гюнтеров своей этнической родиной называла уже несуществующее, историческое Великое Княжество Литовское — Литву. Но к этнониму «литовцы» (не «литвины»!) она, как и Адам Мицкевич, и Михал Клеофас Огиньский, и множество других их современников, в том числе писателей, мемуаристов, относила только провинцию Жмудь (Ковенскую губернию), в меньшей степени — Аукштайтию и Дзукию, к этнониму же «белорусы» («белорусцы») — жителей Могилевской, Витебской и Полоцкой губерний, названных так при «возвращении» их в 1772 году хитрой и прозорливой Екатериной Второй и ее фаворитами (вспомним, что это наименование за указанными губерниями официально держалось вплоть до 1840 года).

Музей в Кракове, где хранится коллекция Э.Гуттен-Чапского

Ну а как обстояли дела с нашим «именем собственным» позже, во второй половине позапрошлого столетия? Для сравнения коллеги посоветовали обратиться к мемуарам Эмерика фон Гуттен-Чапского, происхождение и личностные особенности которого во многом сопоставимы с чертами Габриели Гюнтер: такая же разветвленность рода, такое же наличие западноевропейской (немецкой) крови и вроде бы такой же местный патриотизм. Как он стал называть себя после отмены запоздавшего по сравнению с Западной Европой крепостного права и трагического восстания 1863 года? А еще многих живо интересовал вопрос: что все–таки произошло с богатыми музейными коллекциями, перевезенными Эмериком Чапским в шести вагонах из Станьково, расположенного рядом с Дзержинском, в Краков — в дар тамошнему Национальному музею. Но дар, обусловленный требованием: чтобы его музей, двухэтажное здание для которого выкупил сам меценат, носил имя Чапских и чтобы он был открыт для посетителей.

Так выглядел дворец Гуттен-Чапских в Станьково (уничтожен во время Первой мировой войны).

Но видный царский сановник и средней руки землевладелец, потомственный родственник Ра-дзивиллов, воспоминаний не оставил: заразившись у брадобрея, неожиданно умер в Кракове, там и похоронен по воле семьи. Наверное, не хватило времени написать мемуары и у его сына Кароля (Карла), деятельного и успешного градоначальника Минска, покинувшего своему любимому городу первую в Российской империи электростанцию, телефон, конку (потом — трамвай) и многое другое. Будь моя воля, имя его я увековечил бы и названием красивой улицы, и достойным памятником. Стоило бы также вспомнить о богатых музейных собраниях по восточному славянству, сконцентрированных Карлом в Прилуках под Минском и в 1916 году временно вывезенных в Москву в связи с приближением к Минску немецкого фронта.

Эмерик Гуттен-Чапский

И все же нужные мне воспоминания нашлись! Книга «Европа в семье» внучки Эмерика и племянницы Кароля Марии Чапской (1894 — 1981), первоначально изданная в Париже в польском оригинале (1970), позже в переводе на французский язык (1972) и опять в оригинале в Варшаве (1989). И это уже не просто воспоминания, а, скорее, их конгломерат с научным исследованием о роде Чапских. Но не о белорусских предках (о тех же Радзивиллах там вкратце), а о западноевропейских графских родах Стакельбергов, Мейендорфов и Тгун–Гогенштайнов. Им посвящена добрая треть книги, которая действительно уже — о «Европе в семье». До того такое не было принято: отец Габриели Пузыны не хвалился своим немецко–прибалтийским происхождением, так же как и ее муж родословной от Рюриковичей. Мария же Чапская родилась в Австро–Венгрии, жила в Польше, затем во Франции, где и умерла. Литвинкой и уж тем более белоруской она себя никогда не чувствовала.

Визитная карточка музейной коллекции Гуттен-Чапских

Правда, есть в книге Марии Чапской несколько содержательных разделов, посвященных юным годам, проведенным в Станьково. Подробно описывается старый парк, блюда, которые готовились по праздникам, евреи, жившие по соседству. Но в отношениях с белорусским крестьянством Мария Чапская в отличие от Габриели Пузыны сохраняла определенную дистанцию. Она все же признавала наличие «тутэйшых» белорусов, но только православных, возможно, не зная о том, что во время ликвидации унии царскими и церковными властями около миллиона местных жителей перешли не в православное, а в католическое вероисповедание.

Из мемуаров–воспоминаний прекрасно видно, что в результате репрессий царских властей, начавшихся после поражения восстания 1863 года, из официального и даже частного употребления были решительно изъяты слова «белорус» и «Беларусь», «литвин» и «Литва». Вместо них с востока посыпалось: «западнорусин» и «Западная Русь», а с запада: kresowiak и Kresy Wschodnie. В пику им появилось неопределенное местное слово «тутэйшыя», далекое от необходимого для политического самоопределения имени собственного. Мария Чапская слово «тутэйшы» употребляла только для православных крестьян, но себя таковой не считала. Однако и «крэсовянкой» не называлась, понимая, что это слово изначально употреблялось для окраинных земель, прежде всего для казацкой Запорожской Сечи. Но какая же Беларусь «окраина», если дала Речи Посполитой Ходкевича и Сапегу, польской культуре — Мицкевича и Монюшко!

Эмерик Гуттен- Чапский

Что касается этнических литовцев («жмудинов»), они довольно легко вышли из сложившегося положения. Рядом с ними, через границу, жили близкие им по языку прусы, которые и помогли литовцам издавать в Восточной Пруссии газету «Аушра» и журнал «Варпас», что, в свою очередь, дало немало деятелей ускоренного литовского национального возрождения. Подвинулись было туда и белорусы, но, кроме анонимной брошюры «Дзядзька Антон», ничего не вышло. Попробовали облюбовать Львов — там уже взяли верх галицийские украинцы во главе с кардиналом Шептыцким. Кое–что удалось сделать в Петербурге и Москве. Так что у Эмерика с его собранием оставался один путь — в Краков с памятью о Софье Гольшанской, Ягайло, Скорине и Гусовском. Сначала туда устремились Адам Киркор и Адам Гуринович, Янка Лучина и Франтишек Богушевич. Скорее всего, именно Богушевич и повлиял на решение хозяина Станьково перевезти экспонаты своего обновленного музея (книгами, специально закупленными в Слуцке у Бергеля и в Минске у Татура) в Краков.

Эльжбета Гуттен-Чапская, жена Эмерика

Теперь надо ответить на вопрос: а была ли в Кракове, в Национальном музее, исполнена последняя воля Эмерика Чапского? Сегодня могу с полным удовлетворением сказать: да, наконец после семидесятилетнего промедления — была! Из Кракова пришла весть: музей открыт и мемориальный знак свидетельствует о хранящихся в нем собраниях Чапских. Посетителям, цитирую туристический справочник, предлагается знакомство со следующими коллекциями: «нумизматическая, старопечатная, графическая, картографическая, художественных ремесел и милитарная». Более того, короткое ответвление улицы имени Пилсудского, на котором сегодня стоят уже четыре здания с уникальным садом–огородом позади, тоже получило имя Чапских.

Кароль Чапский, минский градоначальник

Однако меня как историка белорусской литературы прежде всего интересует «старопечатная» коллекция, в которой оказалось свыше 31 тысячи книг. Из электронного письма директора Национального музея в Кракове Анджея Бетлея я узнал, что названия этих книг можно прочесть на музейном сайте. Но произведений Скорины, Гусовского и Богушевича в коллекции Чапского нет, сообщалось также в письме. И вот по этому поводу хочется сказать: книг первых двух в ней и не должно быть — скорининские издания перевода Святого Писания у Бергеля и Татура не зафиксированы, а Гусовский издавался в самом Кракове и до белорусских земель вряд ли доходил. Фамилия Богушевича на книгах тоже не может значиться: ведь их автор работал тогда адвокатом в подвластном царю Вильно. И его «Дудка беларуская» вышла под псевдонимом Мацей Бурачок, «Смык беларускi» — под псевдонимом Сымон Рэўка з–пад Барысава, а под каким псевдонимом увидела свет «Скрыпачка беларуская», пока не знает никто.

Мария Чапская

И в заключение мое мнение относительно принужденного исчезновения во второй половине ХIХ века нашего этнического наименования. Процесс имел катастрофические итоги. Если литовцы и украинцы с трудностями, но выходили из ситуации, то у белорусов вплоть до «нашанiўскага» национального оживления не было широкого употребления собственного имени. В результате Беларусь быстро европеизировалась — как сама Мария Чапская. О чем свидетельствует не только мемуарная литература. Возьмите в руки почти незамеченную книгу «Иностранные подданные в Беларуси в конце ХVIII — начале ХХ века» (2012). В ней списки лютеранских иноземцев, прибывших в рассматриваемый мною период в одно только белорусское селение, занимают несколько страниц. Наши предки во второй половине позапрошлого столетия вынуждены были вплоть до революции 1905 года оставаться без публичного употребления имени собственного. А без него ведь не выдается паспорт в историю. И здесь можно вспомнить, как болезненно все это воспринял, судя по мемуарам, Эдвард Войнилович. Слова «северозападнец», «крэсовяк» или «тутэйшы» для него не существовали. С белорусскими крестьянами он разговаривал по–белорусски, с депутатами в Думе — по–русски, с потерявшими ориентиры землевладельцами — по–польски, с иностранцами — по–немецки или по–французски. А Минщина, Минская губерния для него всегда, даже в спасительном поселении в Быдгощи, оставалась центральной и поэтому самой ценимой частью Родины.