Образ для красного угла

Божественное начало есть во всяком честном труде
Божественное начало есть во всяком честном труде

Когда–то в каждом доме был красный угол, потом символы кардинально поменялись, и икона для многих стала просто памятником изобразительного искусства. Иконы выбрасывали, продавали, они пылились на чердаках и в подвалах. Но пережили–таки тяжелые времена. Сакральная истина от преподобного Иоанна Дамаскина: «Я увидел человеческое лицо Бога, и душа моя была спасена» — становится все больше востребованной. Познает и передает другим ее известный иконописец Алексей Дмитриев. Заказы ему поступают от белорусских и российских церквей, от посольств и благотворительных обществ. Художник выполняет их добросовестно, но не считает это своей заслугой.

— Иконы в древности были Библией для неграмотных. В наше время, Алексей Валентинович, они могут обратить в веру человека, далекого от божественных законов?

— Конечно. Это как раз то, что произошло со мной. В конце 1980–х годов повсюду царила разруха, в 1990–е — сплошь разброд и шатание, художники были предоставлены сами себе. И я через некоторое время после окончания художественной академии обратился к иконе. Я искал смысл жизни... Но я не изображаю только Бога — это невозможно. Или человека. Меня интересует личность — соединение этих двух природ.

— И нашли поддержку у окружающих?

— Прежде всего у митрополита Филарета, я показывал ему иконы. Он поддержал меня, в том числе и материально.

— Как теперь пишут иконы — маслом?

— Я темперой — красками на яйце. Покупаем пигменты — малахит, лазурит, натуральные краски — и на плите перетираем их. Они не чета современным синтетическим материалам, которые «живут» полстолетия. Икона может храниться и тысячу лет, если, конечно, не попадет в неблагоприятные условия. «Спас» Андрея Рублева вообще лежал в сарае Саввино–Сторожевского монастыря под ногами вместо ступеньки, но уцелел. Правда, целостной осталась только центральная часть, один лик.

— Ваши работы ортодоксальными назвать сложно. Неужели каноны не ограничивают свободу творчества?

— Знаете, 15 лет назад я рассказал бы вам, что такое канон, а сейчас не знаю. Кто бы мне объяснил, что это? Свобода творчества в иконописи шире, чем в реалистическом искусстве, где существует много нерушимых правил. Отступай от канона на здоровье, лишь бы образ получился. А если он не вышел, ради чего ты все затеял? Произвести впечатление? Это глупо, смешно. Школа мастерства полезна технически. Но если стилистические приемы соблюдены, а образа в иконе нет, получается такая мертвая кукла, муляж. Тихое богоборчество. Как если взять Евангелие и слова из него перемешать. Вроде бы слова все те же, а смысла уже нет.

— Божественные лики пишутся с конкретных людей?

— В моем случае — нет. Хотя последние лет 400 это было распространенной практикой. Богоматерь, например, писали с императриц, жен и даже любовниц.

— Что для вас эталон в иконописи?

— Я не отдаю предпочтения каким–то стилям, иконописным школам. Главное — чтобы образ был живым. Рублев — тот пример, который все знают, все представляют. Рублевский «Спас» — один из лучших, что может создать человек. Но подобных ему вершин мало, их много и не бывает. Трудно соблюсти грань, чтобы в лике было и божественное, и человеческое.

— А вам часто удается достичь золотой середины?

— Не знаю, человек ли ее достигает... Я пишу механически, почти бессознательно. Не создаю образ, он как бы сам всплывает. Днем появился, а к вечеру пропал. И ты сидишь кислый, унылый, думая: а вдруг он больше не вернется и придется икону такой оставить?

— На ваш взгляд, есть в творениях, скажем, Микеланджело или Рафаэля божественное начало?

— Как во всяком честном труде, да. Но это все же искусство для украшения, для эстетического наслаждения, а не для молитвы. На меня картины многих старых мастеров не производят сильного впечатления. Они вторичны по отношению к иконе, им не хватает главного — глубины. Среди икон, на мой взгляд, по манере исполнения есть такие, что Ван Гог унылый школяр рядом с ними. Поверьте, это миф, что образ — нечто гладкое и аккуратно написанное.

— Правда ли, что искусство светское нередко влияло на иконопись?

— Церковь не создает какого–то особого языка для разговора с людьми, она говорит с ними на языке культуры. Ничего не создается с нуля, берутся готовые формы и наполняются новым содержанием. Конечно, стили меняются, а икона — зеркало той эпохи, в которой была написана. Хотя не все стили ей полезны, последние лет 300 — 400 иначе как кошмаром не назовешь. Икона как объект осталась, а образ растворился.

— Учеников в подмастерья набирать не собираетесь?

— Нет, у меня характер вредный. Я могу один раз объяснить, и все на этом. Хотя за советом ко мне обращаются.

— Чудеса происходили с вашими иконами?

— Не знаю, к чудесам я равнодушен. Думаю, что они случаются, когда что–то идет не так.

— Но ведь многие верят в чудо...

— Смотря что считать чудом. Наша жизнь — это есть чудо. Человек — та же земля, по которой мы ходим, ведь мы состоим из тех же элементов. Говорящая глина, которая мыслит, чувствует — вот чудо. Проходит лет 60 — 70, глядишь: глина — опять глина.

— Как вы относитесь к моде на церковные обычаи? Обряд венчания, мерные иконы для новорожденных...

— Это все искусственное, я считаю. Я рисовал несколько мерных образов. Под рост новорожденного младенца пишется икона с ликом святого–покровителя. Но дело–то не в размере, а в образе. Что касается венчания, люди зачастую не понимают, в чем состоит его особый смысл. Брак — это еще и мученичество, а не только удовольствие, в церкви так и поют во время обряда венчания, называя молодоженов святыми мучениками.

— Говорят, икона — окно для земных существ в царство Божие. У вас дома есть красный угол?

— Сейчас нет. Раньше на стенах висело много икон бумажных, но потом я сложил их все аккуратно на полочку, оставил только Богоматерь и Христа — фотография иконы VI века из Синайского монастыря, там удивительный по глубине образ, какие редко встречаются.

Фото Виталия ГИЛЯ, "СБ".
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter