Готовы ли мы обсуждать смерть с детьми и друг с другом

— Когда мы умрем?

— Никогда.

Оказалось, что я не готова разговаривать о смерти. И в этом ближе к моей дочери, которой лучше молчать, обдумывая и переваривая все внутри. Так их вроде и нет — вопроса, страха, неизвестности. Но сын Филипп не очень–то пугливый. На свой вопрос он хочет получить ответ, потому что на завтра у него много планов и нужно знать, не собираемся ли мы умереть. А то как тогда пойдем на горку?

— Умирают только старенькие?

А–а–а–а–а! Я не хочу об этом говорить...

Хорошо было бы родиться мексиканкой, быть очарованной смертью и петь красивые баллады о Santa Muerte, разрисовывать лицо черепами, надеясь, что восьмой архангел услышит мой голос и подарит большое счастье еще при жизни. Неплохо было бы лечь в гробницу вместе со своим фараоном и верить, что сейчас–то мы заживем по–настоящему, уже навсегда. Или быть печальной дамой Викторианской эпохи, разглядывающей шкаф с роскошными нарядами для похорон.

— Запрягайте лучшую карету!

А как иначе показать миру статус? Только так! Ехать через весь город в окружении плакальщиц, не важно, что ушедший тебе седьмая вода на киселе, главное, что есть повод появиться в новых перчатках и черном платье из бомбазина со вставками лилового крепа. А можно было бы еще родиться в Индии и поклоняться богине Кали. И найти другие варианты...

Но я живу там. То есть здесь. Где говорить о смерти не принято. У нас культ молодости, красоты и беззаботности, а потому мы с девочками обсуждаем всякие волшебные примочки и процедуры, которые сделают нас такими, как в самом начале. И да придет к нам здоровый цвет лица! Я живу там, то есть здесь, где не составляют брачные контракты, за редким исключением. А если и составляют, то с неохотой оговаривают, что будет в случае смерти.

В моем здесь не рассказывают детям, что бывает, если туда уходят люди. Как правило, ребенок открывает смерть, только столкнувшись с ней нос к носу. Так, маленькую соседку Олю просто увезли из дома в санаторий, потому что в разгар мая, весны и цветения всего... в спальне умирала мама, которую, как у нас здесь принято, привезли из больницы и дали неделю. Олю увезли, а потом долго говорили, что мама в командировке, ждали, когда она немного подрастет...

— Талон к онкологу, — просит девушка полушепотом в окошке поликлиники.

— К какому врачу, простите, не услышала?

— К онкологу, — не может она громче, но все вокруг замолкают, и становится слышно. Очень хорошо слышно. К он–ко–ло–гу. И у каждого чуть быстрее бьется сердце — только бы не мне!

Я прихожу к стене, где хранится прах моего отца, стою, завороженная, смотрю на пустые окна. Знаете, родственники бронируют обычно себе места рядом с первым ушедшим. Хотят быть вместе, семьями. Когда–нибудь потом. Окна заполняются. Я вспоминаю бабушкин шкаф, там было отделение «на смерть». Красивый платок, сорочка с кружевом, покрывало на гроб. Каждый раз бабуля забывала, что накануне уже давала мне инструкцию, что здесь к чему, и, когда опять шла «отмыкать сервант», я ее останавливала:

— Ты ведь уже мне показывала!

— Маўчы! Потым усё пераблытаеце.

И снова — кого пригласить на поминки, а кого к хате не подпускать. Смерть в белорусской деревне — повод щелкнуть обидчиков по носу. Просил покойный, чтобы Ваську не звали, и тому «во цяперака будзе!». Так что и последние дни можно доживать, плетя интриги. Этот клубок «на смерть» всегда заряжен был простым житейским. И отношение к этой теме в деревне простое.

Одно из самых теплых воспоминаний детства — Радоница. Скатерти на могилах, родственники. С иными никогда бы и не увиделись, если бы не печальный повод. Но это только в самом начале слезы — помянули, постояли. Дальше жизнь продолжается. И вот уже истории, румянец на щеках.

— А што там Гена? А цi робiць ягоная жонка?

А дети и вовсе затеяли игру, прячутся за туями.

— Цiша вы!

Но и взрослые разошлись, улыбаются, рады встрече. А потом все пошли прогуляться — могилки посмотреть.

— А во малады, глядзiце... Зараз у маладых зусiм здароўя няма.

— Да...

Вечер. Попросили не ждать нас, живых, скоро, поцеловали памятники, обнялись и поехали на своих переполненных автобусах жить.

В культуре каждого народа есть элемент почитания конца жизни. Но у нас здесь что–то сдвинулось, кажется. Как бы за культом ослепительной улыбки не утратить мысль о естественности ее конца. Принять, что смерти нет, просто жизнь завершается, чтобы начаться для других. Тем и прекрасна. Освободить ту, скованную, часть себя. Для спокойного биения сердца. Для жизни освободить.

Т.С.

sulimovna@rambler.ru