Письма Инессы Плескачевской. О месте и времени

Когда я работала над проектом «Исторические прогулки с Франциском Скориной» и брала интервью у скориноведов в разных странах, не раз на предложение: «Давайте поговорим про Франциска нашего Скорину» получала в ответ: «А почему это про вашего?» «Почему это про вашего? — почти возмущенно спросил меня Илья Лемешкин из Карлова университета в Праге. — Скорина в Богемии прожил больше, чем у вас, именно здесь состоялся как первопечатник и где-то у нас похоронен. Когда-нибудь мы найдем его могилу. Так что Скорина не ваш, а наш». «Почему это про вашего? — удивленно поднял брови профессор Сергей Темчин в Вильнюсе. — Он был гражданином Великого княжества Литовского, основал первую на его территории типографию. Почему белорусы считают его своим?» По месту рождения, дорогие скориноведы, по месту рождения. Спасибо Кракову и Падуе: они Скориной гордятся, но своим не считают. Ну разве только чуть-чуть. 

К чему я вдруг это все вспомнила? К Витебску, друзья мои, к Витебску. 

Мы с мужем только вернулись из Витебска, где в одном из выставочных пространств центра современного искусства открылась выставка фотографий Михаила Пеньевского «Неразгаданный Китай». В Витебске я впервые. Смешно, правда? Много где в мире была, а по Беларуси путешествовала мало — преступно мало, понимаю теперь. Это за границей бегаешь по музеям, пока не собьешь ноги: вдруг такого шанса больше не будет? В гомельском дворце Паскевичей я последний раз бывала, когда он был Дворцом пионеров, а я ходила туда в кружок мягкой игрушки. Каждый раз, когда еду в Гомель, говорю себе: на этот раз — обязательно! С экскурсией! Но приезжаешь — на тебя наваливаются какие-то дела, и до дворца не доходишь. В следующий раз. Мысль о том, что это дома и ты всегда успеешь, мешает увидеть много интересного в шаговой доступности. В общем, в Витебске я оказалась впервые, но настроена была решительно. Музеи! Выставки! Мороз минус 15—20 градусов не слишком способствовал, но где наша не пропадала. Помню, как школьницей стояла два часа на двадцатиградусном морозе, чтобы попасть в Пушкинский музей в Москве. Культура — наше все. 

Самое интересное в Витебском центре современного искусства (у него несколько пространств по городу) — Музей истории Витебского народного художественного училища (сразу оговорюсь, что дом-музей Марка Шагала — другая епархия, мы там тоже, конечно, побывали). То, что его здание сохранилось, уже само по себе чудо для города, потерявшего более 90 процентов зданий во время Второй мировой войны. Знающие люди утверждают, что окончательным решением о своем создании музей обязан… Олимпиаде в Сочи. Ну помните, как мы все возмущались, увидев героев картин Шагала и супрематические фигуры? «Как же, как же! — кричали мы в оторопи. — Это же все наше! Наше! И Шагал — витеблянин, и супрематизм — витебская школа!» Как кинулись мы гордиться художниками этой школы и Шагалом! «Видели наших?» А ведь Олимпиада в Сочи была права: Витебск вошел в состав Белорусской ­СССР в 1924 году, а то витебское училище, которое Шагал, Малевич и супрематизм, фактически завершилось в 1923 году. Во всей Беларуси нет ни одного подлинника Шагала. Но, как сказал наш провод­ник по истории ­ВНХУ Артемий Василевич, «все стремится на свои места, и Шагал у нас будет, я в этом уверен». Мольберт, по крайней мере, готов, стоит в той самой комнате, где жил товарищ комиссар Шагал, когда работал на руководящих должностях в основанном им училище. В доказательство своих слов и в подтверждение своей уверенности Артемий рассказывает о книгах по искусству, выставленных в одном из музейных шкафов. Когда шли работы по реконструкции, кто-то принес целую сумку со старыми книгами и ушел, ничего не сказав и не объяснив. Когда сумку стали разбирать, то оказалось, что на большинстве книг стоит штамп ­ВНХУ: из его библиотеки книги. 

Мне нравится эта мысль: все стремится на свои места. Хотя Шагал так и не рискнул посетить Витебск в 1973 году, когда приезжал в Советский Союз. Считается, что боялся увидеть, как изменился его Витебск. Того города, который он рисовал всю жизнь, к тому времени действительно уже не было. Даже духа его не осталось. Но Шагал, конечно, витеблянин, и весь мир знает Витебск его детства и воображения. Что, безусловно, не мешает считать художника своим и во Франции, и в США (он прожил там почти десять лет, спасаясь от нацизма, там умерла его обожаемая жена Белла). Сам Шагал говорил, что если бы он не был евреем («как я сам это понимаю»), то и художником не был бы. Так что Израиль его тоже считает своим. И конечно, тоже имеет право, как и мы, французы и американцы. И Казимир Малевич с его супрематизмом (не будем поминать «Черный квадрат» всуе) нам не чужой. И Осип Цадкин, французский скульптор, которого так любил президент Жак Ширак, тоже наш, витеблянин. И не наш, само собой, тоже. В этом-то и есть волшебная сила искусства — в умении объединять. 

А в Витебск мы еще обязательно вернемся. И во дворец Паскевичей я схожу, в следующий приезд в Гомель — обязательно. 

plesk@sb.by