Мы живем в эпоху «узкой специализации». Культурное пространство раздроблено на разные жанры, представители которых зачастую понятия не имеют, что делается в соседних. Писатели не ходят на выставки современных художников, а те, в свою очередь, не читают их книги. Музыканты, композиторы, танцовщики, скульпторы, поэты... У всех отдельный мир со своей иерархией, своим гамбургским счетом. То же самое можно сказать и в отношении творческих поколений — как редко случается молодым талантам посидеть за непринужденным, откровенным разговором с мэтрами. Как часто формальное образование заменяет общение «наставник — ученик»... Сохранилась ли в сегодняшнем искусстве преемственность традиций? Поколений? Можно ли воспитать талант?
Поэты клуба «Лiтаратурнае прадмесце» не первый раз приходят в мастерскую к народному художнику Ивану Якимовичу Миско, где разговоры на такие темы и происходят. Просто на этот раз на стол лег диктофон, и вы получаете возможность виртуально присутствовать при нашей беседе. В ней принимали участие два «народных» — скульптор Иван МИСКО и артист Геннадий ОВСЯННИКОВ, а также поэты–предместьевцы: Вика ТРЕНАС, редактор отдела поэзии журнала «Маладосць», Юлия НОВИК, переводчик с французского, Наталья КУЧМЕЛЬ и Виктор ЛУПАСИН, сотрудники издательства Белорусского университета, Аксана СПРЫНЧАН, редактор издательства «Мастацкая лiтаратура», Рагнед МАЛАХОВСКИЙ, ответственный секретарь журнала «Маладосць», Дарья ЛЁСОВА, сотрудник Государственного музея истории белорусской литературы, и я, руководитель клуба, поэт, писатель, журналист Людмила РУБЛЕВСКАЯ.
Можно ли воспитать талант?
Л.Рублевская: Когда ко мне приходят начинающие, откровенно говорю: я не могу вас научить быть поэтами. Могу помочь попасть в среду, где вы разовьете то, что вам дано. Постараюсь, чтобы вас не сломали, не переиначили ваш талант...
Н.Кучмель: Талант — как алмаз... Его достали из отвала, огранили — получился бриллиант. А булыжник грани не грани...
Л.Рублевская: А не ограни алмаз — никто не заметит, что это драгоценный камень.
И.Миско: Детям больше нравится лепить из глины, чем из пластилина. Потому что синхронность есть — между замыслом и воплощением. Из глины взял и сразу слепил... А пластилин пока разогреешь, разомнешь — идея пропала. Ко всем нужен индивидуальный подход. Как–то один человек приводил ко мне в студию своего сына. Тот ничего не делал, только смотрел... Потом садился в угол, накрывался с головой пальто 
и что–то лепил. А потом приносит, показывает... Копия — один к одному — чужая работа. Но сам придумать ничего не мог. И это тоже талант, нужно только его направить.
Д.Лёсова: Все же генетика значит больше, чем образование. Я очень люблю рисовать, и однажды выяснилось, что у нас в роду был замечательный российский художник Виктор Попков.
Р.Малаховский: У меня отец — художник. А я рисовать не умею.
Д.Лёсова: Может быть, проявится через поколение?
Г.Овсянников: У русского писателя Скитальца есть рассказ о кузнеце Назаре, который с тридцатью рублями пошел в город покупать корову. Увидел фарфоровую статуэтку, изображавшую упавшего Икара, и так она ему понравилась, что 
он ее купил. Принес домой, жена накричала, естественно, запретила статуэтку с голыми фигурами рассматривать... Кузнец прятал фигурку в сундуке, и когда жена уходила, доставал ее из дерюги и гладил заскорузлыми пальцами... Чувство красоты, способность воспринимать искусство живет в душе изначально!
А.Спрынчан: А вспомнить рассказ Змитрока Бедули «Вялiкодныя яйкi», когда деревенский мальчик своей кровью разрисовывает пасхальные яйца... Такая бывает жажда творчества, которая преодолевает все обстоятельства!
И.Миско: Я начал рисовать так... У нас была большая деревенская печка, и когда родители уходили, я рисовал углем на ее белой поверхности. Родители возвращались, и я каждый раз думал — сейчас они меня побьют, но ни разу даже не ругали. А соседи приходили и говорили: «Ну, наверное, ваш Ванька будет художником».
Л.Рублевская: А если бы били, ругали? Неизвестно, как сложилась бы жизнь.
И.Миско: С другой стороны, я не мог видеть, как другие рисуют. Вообще никогда не видел никаких картин. Жил на хуторе, кругом лес. И сегодня завидую детям, которые могут ходить в мастерские, музеи. Когда я приехал поступать в художественное училище, тогда оно находилось в оперном театре, общежития не было. Вахтер мне говорит: если хочешь, вот под столом и спи... У меня было с собой небольшое одеяло, вещмешок, который отец из армии, с войны, принес. В мешке — сухари. Я его положил под голову, лег спать. Утром просыпаюсь — сухарей нет, денег нет... За ночь обчистили. Я уехал домой, но на следующий год снова приехал. И потом тот вахтер работал у нас натурщиком, я его лепил. И только когда он умер, мне рассказали, что это вахтер меня обворовал и его мучила совесть... У меня в мастерской был его портрет. И когда я узнал эту историю, тот портрет разбил. Правда, теперь жалею.
Нужны ли творческие династии?
Д.Лёсова: Талант — это от преемственности, от генов. Особенно в изобразительном искусстве. Сколько художественных династий сразу вспоминается: Ващенко, Поплавские, Исаенки, Бархатковы, Волковы...
И.Миско: Династия все равно состоит из индивидуальностей. Моя однокурсница вышла замуж за сына художника Шебнева, тоже художника. Я говорю: вы все там собрались талантливые... Напишите вместе картину. Нет, говорит, не получается... Почему?
Р.Малаховский: Амбиции свои у каждого.
Д.Лёсова: Да, творчество — индивидуальный процесс. Нинель Счастная и ее дочь Лада, к сожалению, рано ушедшая из жизни, работали в одной мастерской, но каждая в своей манере.
Г.Овсянников: Династия — это еще не все... В театральном мире самая, пожалуй, известная династия — Садовские, начиная от Прова Садовского. И где она теперь? Знаменитую династию начал Владомирский, основатель нашего театра. И она исчезла... Есть внук — но занимается совсем другим. И дело не в том, что природа отдыхает на детях гениев. Я не знаю, нужны ли творческие династии. На моих глазах это явление становилось все слабее и слабее. Тут уж как выйдет... В роду артиста Глеба Глебова — получилось. Зять — артист Валентин Белохвостик, внучка — Зоя Белохвостик... А теперь у нас играет и дочь Зои Валя Гарцуева.
Н.Кучмель: Династичность помогает карьере, но иногда мешает развитию личности. За исключением тех случаев, когда следовали пословице «Збiрай дзецям розум, а не грошы». Тогда у детей не возникает необходимости опровергнуть ценности родителей.
Г.Овсянников: Конечно, человек, выросший в артистической семье, лучше знает, что и как, чем приехавший из глубинки. Режиссер Виктор Туров вспоминал, как трудно ему, парню из Могилева, приходилось во ВГИКе, в мастерской Михаила Ромма, где занимались Михалков, Тарковский. Конечно же, у тех было больше знаний, связей. Алексей Баталов вспоминал, как у них дома гостила Ахматова, а я узнал, что была такая Ахматова, только на первом курсе института. Но, несмотря на обстоятельства, в которых воспитывается человек, бывает и как у Василия Макаровича Шукшина. Приехал из глубинки, у него свой взгляд на все, и именно это всем интересно.
Н.Кучмель: «Битлз» были обыкновенными парнями.
А.Спрынчан: Просто есть люди, способные ухватить то, что им не дали гены и воспитание. Пусть им и тяжелее, но они настойчивее.
Л.Рублевская: Но ведь, наверное, чтобы что–то новое сделать в искусстве, нужно восстать против авторитета «творческих родителей», перерасти их?
В.Лупасин: А разве Иоганн Себастьян Бах, представитель огромной музыкальной династии, отказывался от авторитета родителей?
Н.Кучмель: А зачем ему было восставать против авторитета таких родителей? В детстве он сначала свой игрушечный набор посуды выбрасывал на улицу, потом — родительскую посуду, и хоть бы они слово ему поперек сказали — умилялись только.
Д.Лёсова: У художника Василия Сумарева была замечательная студия, из которой вышло много художников. И дочь его, Катерина Сумарева, стала хорошей художницей. Преемственность есть. И у вас, Людмила Ивановна, в семье дети творческие, и Аксана Спрынчан в творческой семье выросла, и дочку свою так воспитывает...
Л.Рублевская: Это скорее не династия причиной, а творческая среда.
И.Миско: Да, среда имеет огромное значение. Я был свидетелем, как в «Третьяковке» занимаются с детьми, которые только научились ходить. Выводят за руку на улицу, в осенний парк. Там они собирают листья, играют... Потом их отводят в класс, дают краски, бумагу, у каждого подушечка... И ребенок ложится прямо на пол и рисует что хочет.
А.Спрынчан: В нашем Национальном художественном музее такая студия есть — «В гостях у Тюбика».
Л.Рублевская: Мои дети туда ходили, теперь оба учатся в Академии искусств. Причем дочка — мы ее привели туда года в три — долго рисовала только разноцветных червяков. Теперь нас как умных родителей, которые не ругали ребенка, что рисует не так как надо, руководительница приводит в пример. Потому что были родители, которые становились над своими детьми и заставляли рисовать, чтобы солнце непременно было желтое, а не зеленое...
Г.Овсянников: Больше половины проблем в развитии творческого ребенка — из–за родителей. Если они не понимают, командуют ребенком.
Н.Кучмель: В детстве я сама не давалась, чтобы мной управляли.
А.Спрынчан: Я своей пятилетней дочкой не управляю, она всеми командует... Но влияние среды сказывается. Альжбета думает, что все люди пишут книги. Что все ходят на репетиции — потому что ее папа музыкант. У нее есть друг — Франциск Скорина, она всегда здоровается с его памятником у Национальной библиотеки. Приходит на вечера писателей моего поэтического театра «АРТ.С»... Сама может выступить. Какое еще специальное воспитание нужно?
Ю.Новик: Хорошо, если ребенок имеет дома пример творческой деятельности, — а это может быть просто мама, читающая книгу. Но отличать творчество и реальность нужно. Иначе ребенку, выросшему в творческой семье, будет в жизни тяжело среди обыкновенных людей.
Р.Малаховский: Самая идеальная ситуация — когда твои учителя — твои родители.
Г.Овсянников: Смотря чему они учат... Это как в анекдоте: «Сядзяць бацька з сынам на кухнi, п’юць гарэлку. Сын пытаецца: «А чаму гэта Каця Iванова ўжо ў восьмым класе, а я ўсё ў трэцiм ды ў трэцiм?» «Сынок, не сiвi галаву, налiвай ды пi!»
Необходимо ли в современном искусстве академическое образование?
И.Миско: Я считаю так: в инкубаторе талант не может родиться. Талант надо выращивать индивидуально. Но надо за ним присматривать и не мешать ему.
Л.Рублевская: Один композитор рассказывал, что пятиминутная беседа с Дмитрием Шостаковичем дала ему больше, чем все обучение в консерватории. Но добавлял, что одни ученики попадали под влияние гения Шостаковича, и в этом была опасность, в то время как Свиридов остался собой.
И.Миско: В искусстве без школы нельзя. Сначала получи образование, а потом делай что хочешь. Хоть ногой рисуй, хоть головой. Ведь рецептов нет. Посмотрите на портреты Ленина... Увидите черты и грузина, и калмыка, и белоруса, и прибалта... Когда мы приехали в Эстонию, спросили: почему у изображений Ленина такая толстая шея, крепкие мышцы? Ответ был такой: «Ну он же борец за мир!»
Л.Рублевская: Но хорошо продаются и картины художников, которые нигде не учились...
И.Миско: Да, у нас натурщицы начали писать картины.
Н.Кучмель: Академическое образование нужно хотя бы для того, чтобы с ним не согласиться.
Г.Овсянников: Это беда общества. Везде можно видеть людей, не получивших образования, которые ничего не умеют, но играют первые роли. Во всех жанрах — попса плюс фанеризация всей страны.
Р.Малаховский: То есть виноваты деньги? Если вы говорите о попсе, значит, о шоу–бизнесе.
Л.Рублевская: Молодой поэт может сочинять везде, делать это втайне от окружающих... Но профессиональным художником нельзя стать, если не нарисуешь определенного количества картин с натуры, нельзя стать музыкантом, не отыграв достаточного количества гамм... И если ребенка никто не будет заставлять это делать, его способности могут и не развиться. Пример навскидку — Моцарт и Паганини.
Н.Кучмель: Которых родители воспитывали палками.
Г.Овсянников: А вспомним балет... Куда ты денешься, если с пяти лет этим занимаешься? Тело высохло от нагрузок, мышцы развились. Без насилия над организмом в балете ничего не достигнешь.
Н.Кучмель: Потому в Америке и плохо с классическим балетом, что там считают жестоким такое обращение с детьми. Однако не всегда творчество дается трудом. Иногда кажется, что тебе сверху кто–то диктует.
Л.Рублевская: Ой, с этим «диктажом из космоса» надо осторожно...
Н.Кучмель: Знаю. Приходит в редакцию автор со страшным «хвостописом». И заявляет: «Это не мои стихи, мне их надиктовали из космоса». И интеллигентный редактор, который не может напрямую послать клиента, осторожно говорит: «Простите, а вам не кажется, что вы плохо расслышали, что вам диктовали?»
Р.Малаховский: Не все могут понять, дано им что–то или нет.
Л.Рублевская: И часто старательно трудятся те, кому не дано... С другой стороны, изобразительное искусство вообще долго считалось ремеслом. Мальчика отдавали в учение к мастеру, и хочет он или нет — будет художником.
Р.Малаховский: Достоинство произведения искусства не только в том, что нарисовано и как, а в том, какая идея заложена.
Л.Рублевская: А разве не бывает, что художник, поэт, композитор сам не знает, что вложил в свое произведение? Ему потом все объяснят критики.
Н.Кучмель: Бывает такое. Вы же знаете, что Конан Дойл не любил своего Шерлока Холмса, а считал главным достижением свои серьезные романы. И кто их теперь знает?
В.Лупасин: Многие знают. А Шерлок Холмс действительно гадость.
Н.Кучмель: Я тебе потом объясню, почему Шерлок Холмс не «гадость». Льюис Кэрролл верил, что останется в истории серьезными математическими трудами, а «Алиса в стране чудес» — это просто истории, которые он рассказывал своей крестнице и двум ее сестричкам. Далеко не каждый может адекватно оценивать ценность созданного.
О всеобщей неграмотности
Л.Рублевская: Как–то в консерватории молодой композитор представил романс... Музыка интересная, много чувства... Исполняли хорошо... Преподаватели хвалили. Но стихотворение было такое плохое, дилетантское, что для меня все достоинства произведения померкли... И удивило, что никто в зале не понял, что с текстом что–то не то.
Д.Лёсова: Не разбираются музыканты в поэзии...
Л.Рублевская: Вот о чем я и говорю! По–моему, творческое образование должно быть разностороннее. Когда мы учились в Литературном институте, ходили по студенческим билетам во все театры, на все выставки...
Н.Кучмель: Просто общая грамотность упала. В газете, где я работала, проходила практику девочка, которая платно училась на журфаке. И пишет она о какой–то косметологической лечебнице: «Операции на выступающих конечностях — носе, ушах, молочных железах...» Я спрашиваю: ты перечитываешь когда–нибудь то, что написала? Она удивляется: «Нет. А зачем?»
А.Спрынчан: В издательство писатели приносят рукописи, над ошибками в которых у нас хохочут.
Н.Кучмель: Да, типа «Сланечнiкi цвiлi жоўтымi качанамi».
Л.Рублевская: По крайней мере, такие люди должны знать, что есть те, кто их ошибки высмеет.
И.Миско: Высмеиванием можно человека испортить. Убить желание творить.
Н.Кучмель: Я «гоняю» только тех молодых поэтов, из которых, я вижу, может выйти толк. А с теми, кому не дано, разговариваю вежливо и доказывать ничего не пытаюсь — потому что бесполезно.
А.Спрынчан: Ты не можешь научить всех. Есть люди, для которых ты можешь быть наставником, а есть те, которым нужен другой учитель. А насчет учебы... Когда мы отвели дочь в садик, нам сказали: «Вам не нужно самим учить ее писать, считать... Это все у нас освоят. Учите ее быть человеком». Самое сложное — создать среду для развития индивидуальности. А в школе научат тому, что умеют все.
Н.Кучмель: А вот и нет. Читала Наума Цыписа? Он рассказывает о своей работе в ПТУ для трудных подростков. Пишет о мальчике, которого в обычной городской школе ни разу не вызвали, потому что считали, что он ничего не сможет ответить, и он не умел читать и писать.
Л.Рублевская: Некоторые считают, что у публики нашей занижена планка оценки, она не может отличить, например, одного дирижера от другого, понять, где лучше исполнение, где хуже. Хлопают всем одинаково. Но для оценки нужно хотя бы послушать все варианты.
И.Миско: Профессионализм начинается с нюансов. Как–то мы с дирижером Виктором Ровдо сидели в филармонии на репетиции. И Ровдо в перерыве подходит к молодому певцу: «Слушай, у тебя же голос есть, чего ты кричишь?»
Л.Рублевская: В Литературном институте был такой тест для студентов, на чувство слова. Как, по–вашему, будет сильнее сказать: «Я тебя люблю» или «Я тебя очень люблю»?
Р.Малаховский: Очень люблю...
Л.Рублевская: Вот и неправильно. «Очень люблю» — это уже понижение. Это другой оттенок чувства... Сильнее, чем «я тебя люблю», признания нет. А у нас, к сожалению, пишут, рисуют и сочиняют музыку на этом «очень, очень».
О преемственности
И.Миско: В искусстве необходимо общение учителя и ученика. Чтобы педагог подходил и брал стеку: «Сейчас я покажу тебе, как сделать полутона». Сам такое не поймешь. Вот рисуют мои ученики... И я с расстояния нескольких метров вижу, будет из кого толк или нет. Первое, чему я учил, — не бояться чистой бумаги. А то проведет на ней линию, резинкой стирает... И я заставлял взять чистый лист и проткнуть его насквозь карандашом. Чтобы человек получил какую–то силу, уверенность, что бумага ему подчиняется.
Р.Малаховский: Так и стихи нужно писать, проткнув сразу бумагу?
Л.Рублевская: Ну, Хуан Рамон Хименес сказал же — если тебе дадут разлинованный лист, пиши поперек.
Г.Овсянников: Учителями могут стать не только педагоги. Я всю жизнь работаю в одном театре. С Валерием Раевским, который проработал почти столько же у нас главным режиссером, разные у нас были отношения. Но все самое лучшее и значительное, на мой взгляд, я сделал с ним. Так как я могу к нему относиться, хотя он держал меня, бывало, по два–три года без новых ролей? Другие режиссеры меня задействовали, но с ними почему–то не получалось так. А вот без «Трибунала» или «Страстей по Авдею» обеднел бы афишный лист. Хотя Раевского не могу назвать своим учителем. Но ведь от каждого режиссера, артиста можно чему–то научиться... Правда, в театре ведь как? Если все получилось — сам сделал, не получилось — режиссер не помог.
Ю.Новик: Человек научится, если он хочет научиться. Каким бы ты ни был хорошим наставником, если ученик убежден, что уже все умеет сам, ничего не выйдет. А о родителях — тут есть опасность: часто они хотят, чтобы дети реализовали себя там, где они сами хотели себя реализовать, но у них не получилось.
И.Миско: Просто не с каждым может установиться контакт — и с учеником, и с моделью. Лепил я суворовца... Лепил очень долго. Тот по команде «смирно» стоял. Отличник... Но со мной почти не разговаривал. И чем кончился последний сеанс? Он ушел, я взял его портрет, поднял со станка и бросил в яму с глиной.
Н.Кучмель: Воспитываешь защищенного — убиваешь тонкость восприятия. Культивируешь тонкость восприятия — убиваешь защищенность. И где что–то среднее, никто не знает.
