Нордштрем, который живет на крыше мира

Знаменитый шведский режиссер активно работает в Минске
Знаменитый шведский режиссер активно работает в Минске

Талантливый шведский режиссер Александр Нордштрем ставит много и часто. Его спектакли идут в Стокгольме, Новосибирске, Петербурге, Риге, Красноярске, Казани. Теперь вот и в Минске: на Малой сцене Купаловского театра прошла премьера моноспектакля «Остров Сахалин» по произведению Чехова с молодым актером Романом Подоляко. В июне, если все сложится удачно, в Национальном театре оперы Беларуси состоится премьера оперы Пуччини «Джанни Скикки» в постановке Нордштрема. Нордштрем — бывший питерец, ученик Товстоногова, швед по отцовской линии. Он шьет свое единое полотно из лоскутков разных культур. Швы этого полотна незаметны. Несмотря на кажущуюся разницу менталитетов, духовная общность Минска и Стокгольма, Москвы и Риги для Нордштрема очевидна.

После премьеры «Острова Сахалин» мы поговорили с Александром немного о театре и больше — о деньгах, об особенностях шведского темперамента и отношении шведских студентов к русскому мату, эмиграции и европейской инфантильности.

Есть ли жизнь после ремонта?

— Как в вашей творческой географии возникла Беларусь и, в частности, театр имени Янки Купалы?

— Все началось с совместного шведско–белорусского проекта «Театр в тюрьме». Об этом много писала ваша пресса. Его реализовали общественная организация «N–studio», которую я возглавляю в Швеции, и клуб деловых женщин Беларуси Татьяны Сафроненко. Переговорами как продюсер занималась моя жена. С Раевским я был знаком поверхностно еще в советское время по совместным лабораториям и семинарам.

— А как вас занесло в оперу?

— Я очень хотел поставить оперу! Работаю с этим жанром не впервые и каждый раз испытываю колоссальное удовольствие. Поработать с вашим оперным театром — это полностью моя инициатива.

— А сотрудничество с Купаловским продолжится?

— Да, мы ведем переговоры. На мой взгляд, это самый сильный и самый интересный белорусский театр, во всяком случае, в Минске. С очень хорошей труппой, с сильной молодежью и интересным старшим поколением. Если что–то и делать в драматическом театре, то только с ними.

— А когда вы попали к Товстоногову, он уже был мэтром?

— Да. Это был уже не просто режиссер. Это был мастер. К тому времени он поставил «Холстомера» и без свиты не ходил. Если он появлялся у нас раз в месяц, мы считали, что нам повезло. Сейчас, кстати, когда я преподаю в Швеции и иногда рассказываю студентам кое–что из тех времен, они мне не верят. О многих вещах из моей студенческой юности я им не рассказываю.

— О чем, например?

— Например, о мате. Мы воспринимали это легко. Подумаешь, послали... Главное, чтобы польза была. Для моих шведских студентов это абсолютно немыслимо.

Эмиграция стала для меня загородной прогулкой

— Эмиграция была для вас мучительным процессом?

— Нет, никакого мучительного процесса не было. Я действительно швед по национальности. У меня отец — швед. По документам до 16 лет я был шведским подданным. Работая после окончания института главным режиссером в Петрозаводске, в Театре финской драмы, я уже ездил в Финляндию и ставил спектакли там. Потом мне захотелось съездить в Швецию. Я пошел в посольство и сказал, что хочу посмотреть на родину отца. Это был уже 1990 год. Они сказали: «Замечательно, но нужно приглашение». Я сказал, что родственников у меня в Швеции нет и приглашения соответственно тоже. «Тогда нельзя», — ответили они. «А как можно?» — настаивал я. Они сказали: «Если все документы в порядке, подавайте заявление, вы получите вид на жительство». Жена немного удивилась, потому что это действительно оказалось очень просто. В апреле мы уехали, а в июне я вернулся и уже выпускал спектакль в Новосибирске.

— С психологической акклиматизацией тоже проблем не было?

— Первое время было сложно. Нужно было выучить язык. Я его не знал, использовал в работе английский. Приезжать из России в Швецию, безусловно, очень приятно: чистота, порядок, покой. Я часто езжу со шведскими друзьями в Петербург. Они говорят, что он напоминает им Стокгольм 1960–х: чуть–чуть все разрушено, запущено... И у них начинается ностальгия. Но оттого, что в Стокгольме теперь все вылизано, чисто и стерильно, счастливее они там, поверьте, не живут. Я могу сказать это точно. Самоубийств на душу населения там больше, чем в Беларуси. Наркомании, думаю, не меньше, а «травки» и таблеток наверняка больше.

Двести лет без войны

— Избитая тема, но все–таки: в чем, на ваш взгляд, причина появления в благополучной Европе таких патологических произведений, как «Пианистка» Эльфриды Елинек, нарочито радикальных лент Михаэля Ханеке?

— Мне кажется, сказывается определенная эмоциональная инфантильность и фригидность шведов. Они же 200 лет не воевали. В 2009 году будут отмечать юбилей последней войны. Это накладывает свой отпечаток. У них не было катастрофы Второй мировой войны, не было Первой мировой.

...У меня жена иногда подрабатывает руководителем экскурсоводческих групп в солидном туристическом агентстве. Контингент серьезный — шведы–пенсионеры, очень обеспеченные. Приезжают в Москву или Петербург. Поездка стоит безумных денег. И вот она этим очаровательным, образованным, богатым, по–человечески милым старикам рассказывала о блокаде: «Во время блокады умер один миллион человек. При населении города в три миллиона...» Они это слышат, но эффекта цифра не производит. Она такая огромная, что просто не срабатывает. Хотя свои ассоциации с блокадой, как выяснилось, у них есть. Одна бабушка–шведка, когда жена в очередной раз рассказывала о жуткой блокадной зиме, вдруг сказала: «Да–да, я помню. У нас в том году в саду тоже все яблоки смерзли». Вот что такое для них Вторая мировая война — «все яблоки смерзли»...

У них нет опыта эмоционального страдания. И в этом смысле Швеция — уникальная страна. Потому что соседи — и финны, и норвежцы, и датчане — прошли через войну. Они испытали все эти ужасы. Шведы в этом смысле совершенно невинные люди. И это замечательно. Желать какому–либо народу войны — это грех. Я просто хочу объяснить, в чем наша разница.

Большинство жителей Стокгольма, как и Минска, — в прошлом деревенские люди. Ужасно не любят, когда нарушаешь дистанцию. Эта обособленность тоже накладывает свой отпечаток. За все это время выработалась основная черта шведского характера — желание избежать конфликта. Это передавалось генетически. Не принято делать замечания. В редких случаях. Только если детям. А конфликт необходим человеческому организму. Без борьбы за выживание, без стрессов человек разлагается. У него что–то начинает происходить с мозгами. Отсутствие конфликта внешнего рождает внутренний конфликт. У них внутри черт–те что творится. Идет бесконечное самокопание. В славянской культуре самокопание происходит не настолько болезненно. Скорее, глубже. Оно более целебное. У Достоевского в финале «Преступления и наказания» полное ощущение того, что Раскольникову стало легче, что он выздоровел.

Я, например, более патологической литературы, кроме названной вами дамы, в жизни не читал. И понимаю, почему она получила Нобелевскую премию. Кроме того, что она женщина, а феминизм и гендерное равноправие в Европе очень популярны, она близка шведам по духу. Они это принимают и понимают. Говорю это, потому что вижу ситуацию изнутри. У меня там уже выросла дочь. Она совсем уже шведка.

— Чем занимается?

— К счастью, поступила в лучший технический вуз Швеции. Но при этом уже играет в самодеятельном студенческом театре. Это меня немножко смущает.

— Ваше влияние?

— Ни в коем случае.

— А какие у нее отношения с русской культурой?

— Ну какие... Если папа и мама с утра до ночи только об этом и говорят, это, естественно, нависает у нее на ушах. Она абсолютно чисто говорит по–русски. А также по–шведски, по–английски и по–французски. Английский, знаете, шведские дети как–то даже не учат. Откуда–то он у них сам берется...

— Для вас, художника, важно, чтобы дочь достигла высокого социального статуса?

— Безусловно. Она поступила сейчас в непростое заведение. Да и гимназия у нее была приличная. Для меня это очень важно. Потому что, несмотря на кажущееся равноправие, социальная разница между классами в Швеции огромная. Твой домашний адрес о тебе говорит уже все. Современное общество, к сожалению, очень жестоко...
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter