(Окончание. Начало в №№ 72 – 73.)
Не по Сеньке шапка
— Вячеслав Петрович, вы утверждаете, что идеологическая несостоятельность оппозиции (о чем шла речь в предыдущих частях интервью) — не единственный фундаментальный изъян, из–за которого ее будущее представляется смутным. Что еще, на ваш взгляд, дает основание сомневаться в будущем нынешней оппозиции?
— Оппозиционная гвардия лишена практических, деловых связей с наиболее влиятельными социальными группами, непоправимо испорчена иждивенчеством, необоснованными надеждами на западный экспорт «прогрессивных» политических ценностей, сверх меры заражена проевропейским романтизмом, наивной верой в мудрое и необходимое вмешательство геополитических покровителей белорусской демократии. Чтобы не быть голословным, процитирую председателя Объединенной гражданской партии А.Лебедько. После встречи с помощником государственного секретаря США по делам Европы и Евразии, который 16 августа прошлого года нанес визит в Минск, Анатолий Владимирович с гордостью сообщил прессе: «...Я просил США, конкретно господина Гордона, актуализировать этот вопрос, поскольку внутренний диалог в условиях Беларуси — это очень важно. Он должен вестись с участием, в том числе и оппозиции. Демократические партии должны стать полноценным субъектом политической системы».
— Такое впечатление, будто у г–на Лебедько уже все «просчитано и схвачено». Если белорусская власть, не дай Бог, не внемлет его требованиям, он готов попросить Вашингтон об интервенции. Чтобы США, наконец, навели в Беларуси демократический порядок...
— Ваша ирония понятна. Оппозиционные лидеры надеются на помощь заморского дядьки, больше им не на кого опереться. У оппозиции практически отсутствует собственная — политически влиятельная — социальная база, поскольку ее приобретением оппозиционные штабы никогда толком не занимались. Особо следует остановиться на вопросе, который касается социального состава оппозиционных структур. Для понимания их дальнейшей перспективы этот вопрос имеет столь же принципиальное значение, как и вопрос оппозиционной идеологии. Почему оппозицию почти никто не воспринимает, как контрэлиту, с которой стоит водиться, скажем, хотя бы потому, что завтра она может получить власть? Почему почти никто в такую возможность не верит?
— Вы полагаете, что появлению другой — полезной для общества и государства — контрэлиты, которая бы пользовалась авторитетом у общества, мешает социальный состав оппозиционных структур?
— Дело упирается прежде всего в социальный портрет оппозиционного «командного состава», ключевые места в нем следовало бы занимать политикам, так сказать, иной «группы крови». Одна из причин фатальной беспомощности и неэффективности оппозиционных вождей, политических менеджеров, на мой взгляд, кроется в социальной неадекватности той роли, за которую они ухватились. Оппозиционную нишу, точнее, оппозиционные штабы надо очистить от долгожителей, давно свыкшихся с психологией социальных люмпенов, людей на обочине. Возможно, сами по себе оппозиционные деятели — вполне приличные индивидуумы. Но они не в состоянии выполнить присвоенную ими миссию...
— Чего же им не хватает?
— Во–первых, буржуазных корней и соответственно деловой предприимчивости (хватки). Во–вторых, той степени материальной свободы, которая доступна буржуазии. В–третьих, гибкости в достижении компромисса с находящимися у власти политическими силами. Не будучи предпринимателями, не имея, так сказать, собственной капиталистической ренты, эти господа связаны финансовой помощью со стороны, так или иначе вынуждены «петь» с чужой партитуры.
Кому сколько свободы надо
— Выходит, политический потенциал, альтернативный нынешней демократической оппозиции, есть в буржуазной среде, предпринимательстве?!
— Классик американской политической социологии Баррингтон Мур вывел аксиому: «Нет буржуазии — нет демократии». Присмотримся к оппозиционным рядам (если о таковых еще можно говорить). Их составляют сплошь... разночинцы (под данным термином условимся понимать социальные элементы, не обладающие капиталом, живущие за счет продажи собственного труда). Это и учителя, и врачи, и литераторы, и инженеры, и слесари, и пекари, и другие наемные работники разного чина и звания. Как следует из деклараций оппозиции, она борется за обустройство белорусского социума на основе демократии и свободы индивидуального выбора. Однако в чем заключается неувязка? В том, что свобода как базовая ценность демократического режима правления для разночинца скорее абстрактная категория, чем практическая потребность. Оппозиционер–разночинец берется за политические инструменты, чтобы защищать ценности демократии и свободы, но, говоря откровенно, он плохо знает, что с ними делать, куда и как с пользой употребить, когда речь заходит о такой фундаментальной стороне общественной жизни, как экономическая практика. Носитель разночинного сознания готов отстаивать, скажем, свободу слова, право на уличные демонстрации, митинги, добиваться всевозможных социальных преференций, сокращения рабочего дня, увеличения заработной платы, требовать либерализации политических регламентов, наконец, прокламировать идею приватизации государственных предприятий. Однако в демократическом режиме, расширяющем дорогу индивидуальной свободе как необходимой предпосылке предпринимательской активности в определении этой свободы как своего рода фермента, который сообщает уверенность и энергию рыночной деятельности владельцам обувной фабрики или молочного заводика, разночинец, по большому счету, заинтересован постольку поскольку. Увы, экономическая свобода не вполне корреспондируется с его экономической природой, в каком–то отношении она даже противна ему.
— В каком?
— По крайней мере, в том, в каком выражает интересы предпринимателя (нанимателя), отличные от интересов его — наемного работника.
— Надо ли понимать так, что предприниматель, буржуазный тип оппозиционен по своей экономической природе?
— В той степени, в какой политические порядки стесняют его экономические амбиции. На самом деле демократия интересует бизнес–класс постольку, поскольку она способна расширить поле его возможностей в общественных конфликтах, которые касаются предпринимательских интересов. Предпринимательство требует: уйдите с дороги. Государственная власть, озабоченная решением многообразных регулятивных задач, а также социальными обязательствами перед всеми социальными группами, вынуждена окорачивать капитал (побуждать делиться в интересах большинства общества) и, следовательно, так или иначе выступать в роли, ограничивающей его свободу силы.
Таким образом, как минимум на уровне экономического поведения для разночинца (представителя категории наемных работников) и тех, кто держит капитал, распоряжается средствами производства, свобода имеет различную значимость. Равно как идеалы и институты демократии, в границах которых для одних и других эта свобода реализуется.
Кому она нужнее
— Вы хотите сказать, что в отличие от бизнесмена для разночинца свобода как ценность демократии не представляет жизненной необходимости, так?
— Я хочу сказать, что свобода как базовый аспект демократии ближе и понятнее буржуазии (или бизнес–классу). Этот класс нуждается в ней не абстрактно, а сугубо утилитарно. Предпринимательская деятельность изначально опирается на свободу выбора средств достижения хозяйственных целей и свободу экономических решений владельца капитала. Сталкиваясь с ограничениями, которые в силу понятных причин устанавливает облеченная государственной властью бюрократия, бизнес–буржуазия, хочет или нет, вынуждена спорить с этой властью за свой интерес, который, еще раз повторю, начинается с права (причем с права часто трактуемого эгоистически) на свободу предпринимательской деятельности.
— Как понимать то, что вы сформулировали, применительно к белорусскому контексту? Наш владелец капитала, предприниматель тоже оппозиционен, так сказать, по определению?
— Ничего страшного в этом нет. В любом современном обществе предпринимательство (буржуазный элемент) выступает в роли стороны общественного конфликта, то есть участвует в борьбе за групповые (классовые) интересы. В любом обществе предпринимательство (или какая–то часть его) хочет расширить возможности для своей деятельности, и с этой целью борется за власть, прибегает к оппозиционной стратегии. Однако в западных странах эта борьба протекает в хорошо отлаженных процедурных рамках, регулируется общественными конвенциями, устоявшимся законом (об этом частично мы говорили). Буржуазия, деловые круги не отчуждены от власти, имеют легальные возможности влиять во имя своих интересов на политический и экономический курс государства. Поэтому их отношение к политической системе вполне конформистское. Сознание буржуазии, деловой элиты революционно там, где она изолирована от власти, где предпринимательство не приспособило политический режим к своим интересам...
— Или не приспособилось со своими интересами к политическому режиму?
— И так можно сказать. В общем, где не сложились устойчивая традиция и практика регулирования общественных конфликтов. Это особенно хорошо видно на примере государств бывшего социалистического блока. По большому счету, так называемые демократические революции современности, получившие название «цветных», в основном инспирированы национальной буржуазией стран, где они произошли.
— А как же геополитические импортеры революционных проектов?..
— Разумеется, без их вмешательства не обошлось. Однако сейчас речь не об этом. Кто делал «цветные» революции, представители каких социальных групп были их душой и мотором? Разночинцы? Ничего подобного, в основном они, образно говоря, подносили снаряды.
Взять, к примеру, события в Кыргызстане. Кто организовал и возглавил массовые выступления против режима Аскара Акаева пять лет назад? Как известно, высокопоставленные номенклатурные деятели, которые занимают отнюдь не последние места в списке киргизской национальной буржуазии. По мнению наблюдателей, именно они сделали тогда Курманбека Бакиева президентом. Когда выяснилось, что Бакиев не спешит защищать их групповые интересы, они организовали в нынешнем апреле государственный переворот. В результате Бакиев оказался в изгнании, а «обиженные» им буржуазные элементы наводят в Кыргызстане свои революционные порядки.
Как показывает опыт других стран — бывшей Чехословакии, Польши, Венгрии, Болгарии, Словении, государств Балтии, Грузии, Украины — роль основного агента «цветных» революций в этих странах напрямую или опосредованно играла буржуазия (или протобуржуазия). В результате революционных пертурбаций, обычно венчаемых сменой политических режимов, именно она приходила к власти и расширяла границы своей экономической (предпринимательской) свободы. В частности, поэтому «цветные» революции вполне уместно определять как буржуазные...
Белорусский опыт
— В чем проявляются функции буржуазии как агента «цветных» революций в современных транзитивных обществах?
— В этом вопросе сошлюсь на точку зрения известного белорусского философа А.Зеленкова, (заведующий кафедрой философии и методологии науки Белгосуниверситета, профессор). Во–первых, буржуазия выступает как общественный генератор, ретранслятор и адвокат демократических идей, как пропагандист либерально–индивидуалистических ценностей. В силу собственной потребности в свободе она является естественным возбудителем буржуазно–демократических настроений, направленных на поиск политической альтернативы социалистическим моделям устройства социума, которые фактически отрицают ее (буржуазию) как класс.
Во–вторых, буржуазия наиболее эффективна в плане налаживания политической коммуникации и взаимодействия между различными социальными группами, которые в той или иной степени заинтересованы в политической и социальной трансформации общественной жизни.
В–третьих, когда дело доходит до практики «цветной» революции, буржуазия выполняет особую (коммуникативную) функцию. Она выступает как политический менеджер оппозиции, пытается активно вербовать на свою сторону представителей элиты (в том числе правящей), объединяет их вокруг курса на построение новой политической системы и нового экономического порядка, которые среди прочего призваны более полно выражать интересы бизнес–сообщества.
— Вячеслав Петрович, все–таки как насчет «оппозиционности» нашего владельца капитала, предпринимателя?
— В условиях Беларуси предпринимательская деятельность регулируется рамками того договора, который неформально существует между государством и бизнесом. Чтобы лучше понять, о каком «неформальном договоре» идет речь (почему он вообще стал возможен), целесообразно несколько слов сказать о специфике белорусской модели общественно–политической организации. Процитирую А.Данилова (член–корреспондент НАН Беларуси, заведующий кафедрой социологии Белгосуниверситета, профессор). «Основным элементом белорусской институциональной системы, — по мнению маститого социолога, — является доминирующее государство, ориентированное преимущественно на административно–правовые методы управления. При этом рычаги рыночного регулирования функционируют как вспомогательные. В результате возможности проведения модернизации экономики за счет предпринимательской активности ограниченны. Основным источником технического перевооружения в этих условиях остаются средства государственного бюджета...» Иными словами, ключевым аспектом специфики белорусской модели является доминирующая функция государственной власти. Будучи сильной и консолидированной, она обнаружила способность принципиально влиять на алгоритмы поведения различных общественных субъектов, в том числе предпринимательства.
— Как давно это проявилось?
— Еще в середине 90–х годов белорусское руководство поняло природу и социологию политического конфликта и ту роль, которую способен играть в нем бизнес–класс. Предприниматель был поставлен перед жестким условием: хочешь заниматься бизнесом — не лезь в политику. Если ты желаешь играть в оппозиционные политические игры — пожалуйста, однако не надейся, что политическая система будет равнодушно взирать на то, как под нее делают подкоп. Путем нормативно–правового и административно–бюрократического регулирования деятельность бизнес–структур, не лояльных политической системе, была поставлена под строгий контроль или даже серьезно ограничена. Предприниматели, выбравшие конфронтацию с властью (не пожелавшие сотрудничать с ней), оказались в проигрыше. Деловая инициатива перешла в руки той части белорусского бизнес–класса, которая поняла и приняла условия негласного договора. Сегодня именно эта часть отечественной буржуазии, сумевшая найти общий язык с властью, наиболее успешна в своих экономических инициативах, способна прибыльно развивать свое дело. Несомненный выигрыш политического режима заключался в том, что он, заняв принципиальную позицию относительно возможного участия делового сообщества в политической борьбе на стороне традиционной белорусской оппозиции, лишил последнюю организационно–кадровой и материальной поддержки потенциально самой влиятельной социальной группы...
Украинский опыт
— Вячеслав Петрович, я правильно понимаю вас, «оранжевый» туман не накрыл Беларусь потому, что белорусская власть вовремя заблокировала смычку оппозиции и какой–то части национальной буржуазии (протобуржуазии), вполне вероятно, имевшей намерение с помощью демократической революции максимально расширить поле маневра для своей предпринимательской деятельности?
— Именно представители этой национальной буржуазии должны были возглавить процессы, которые, по идее, могли придать белорусскому политикуму демократический дизайн. Как, например, в соседней нам Украине (еще пару лет назад политические события 2004 года в этой стране некоторые готовы были рассматривать как образец революционно–демократических преобразований на постсоветском пространстве). Там ведь социальный портрет оппозиционного руководства был совершенно очевидно буржуазным. Главные герои «оранжевой революции» Ющенко, Тимошенко, их оппонент Янукович — люди весьма состоятельные. Однако они представляли только верхушку айсберга, за ними стояли (и стоят) фигуры и группировки, контролирующие значительную долю национального капитала и стремившиеся к тому, чтобы с помощью власти эту долю увеличить. Разумеется, украинские разночинцы тоже делали «оранжевую революцию» 2004 года, но в качестве статистов на майдане.
— В чем проявилось преимущество революционно настроенной украинской буржуазии перед аналогично настроенными украинскими разночинцами?
— Оседлав, не без помощи западных коллег, украинскую оппозицию, она быстро и достаточно эффективно отстроила оппозиционные ряды, в которых отсутствовало единство, велись споры за приоритеты и лидерство. Особенно динамично пошло дело после гибели в 1999 году лидера партии «Народный рух Украины» Вячеслава Чорновила, буржуазные лидеры смогли быстрее освободиться от некоторых застарелых и малопродуктивных идей... Украинская революционная буржуазия изначально не была отягощена проблемами материального выживания в такой степени, как оппозиционные разночинцы. На жизнь сегодня и завтра у нее хватало, поэтому ее меньше одолевал соблазн растаскивать по собственным карманам материальные ресурсы, направляемые на политические цели. Но главное — буржуазные элементы, пришедшие в украинскую оппозиционную политику, в силу естественных причин (социальной близости) могли быстрее договориться с правящими кругами о той или иной форме своего участия в системной политической жизни.
— Как вы считаете, революционный опыт украинской буржуазной оппозиции, если рассматривать его в контексте современного политического и экономического развития, следует признать успешным?
— Украинские «оранжевые революционеры» добились того, что политический процесс в Украине приобрел демократический дизайн. Это факт. Но политическая стабильность в этой стране за прошедшие после майдана годы заметно ухудшилась, ее раздирают споры между бизнес–элитами, соперничающими за власть. Экономика украинского государства откатилась назад, промышленность и сельское хозяйство переживают острейший кризис, социальный уровень жизни украинского народа падает, Украина не стала ни членом НАТО, ни тем более членом Евросоюза, как обещали «оранжевые» лидеры. Это тоже факт. И, судя по итогам недавно состоявшихся в стране президентских выборов, украинское общество в массе своей серьезно разочаровано революционным экспериментом прозападно и либерально ориентированной части украинской буржуазии. Победу Януковича многие склонны рассматривать как своего рода реванш противников «оранжевой» идеи.
Номер не пройдет
— Тем не менее белорусские оппозиционеры, наверное, были бы рады повторить украинский опыт...
— Даже если представить, что белорусская власть начнет равнодушно взирать на подготовку революционного проекта в стране, все равно ничего не получится. Белорусский бизнес–класс не пойдет на радикальный политический эксперимент. Во–первых, потому, что белорусская оппозиция, занимающая соответствующую нишу, не является авторитетной политической силой. Во–вторых, в глазах белорусов идея «оранжевой революции» серьезно подмочена. В–третьих, наиболее влиятельные и успешные слои бизнес–класса научились сотрудничать с правящей элитой, в определенном смысле они стали причастны ей, инфильтрировали в ее ряды. В–четвертых, сегодня буржуазия уже участвует в политической и экономической модернизации белорусского общества под руководством правящего класса (поскольку отчасти она сама — этот класс), поэтому нуждается не столько во власти (революционном приобретении ее), сколько в более строгом и легитимном определении своего места в системном политическом процессе. Правящий класс, надо полагать, понимает неизбежность структурного усложнения политической жизни, сознает необходимость направить общественный конфликт по поводу групповых интересов в русло контролируемой и регулируемой борьбы.
— Как это понимать?
— Полтора десятка лет процесс партийно–политического структурирования общественной жизни страны шел главным образом снизу. Его направляли и вдохновляли силы, которые в основном были нацелены на конфронтацию с политическим режимом, на его разрушение. Сегодня ситуация поменялась, силы эти крайне слабы, их внешнеполитические партнеры и покровители в них разуверились, отказываются кредитовать проекты оппозиционных партий. Думаю, наступило время партийно–политического строительства сверху. Правящий класс действует осторожно, с оглядкой, но все же действует. Одно из свидетельств этого — развертывание структур республиканского общественного движения «Белая Русь». Полагаю, в конце концов, белорусский средний класс, номенклатура, бюрократия, настроенные на диалог и сотрудничество с политической системой элиты, обретут свою партийную организацию.
— И на этом партийное строительство сверху заканчивается?
— Нет, оно только начинается. Важно, чтобы создаваемая «сверху» партийная структура не оказалась, образно говоря, гермафродитом, как «Единая Россия».
— Что вы имеете в виду?
— Российская партия власти стянула под свои знамена почти все значимые политические силы: и левых, и правых, и консерваторов, и либералов. При таком охвате (или захвате) размазывается значение партийно–политического структурирования общества. В общественном конфликте, который появляется и существует в силу разнообразия и несовпадения групповых интересов, партии выражают и защищают на политической арене интересы вполне определенных групп (классов). Партия, претендующая на универсализм, на выражение интересов многих групп, неизбежно будет заниматься профанацией.
Политическая рациональность требует формирования альтернативных системных структур (оппозиции). Не случайно в российских верхах идет поиск решения этой проблемы «единороссов». Создана партия «Справедливая Россия», которая претендует на роль некой системной оппозиции (конкурента «Единой России»). Она даже пытается критиковать В.Путина. Российские политики поговаривают о возможном разделе «Единой России» на две партии... В Беларуси партийно–политическое строительство «сверху» тоже может столкнуться с подобного рода проблемами (хотя и необязательно). Но главное не в этом. Если судить по действиям правящей элиты в последнее время, белорусский средний класс, буржуазия обретают (и, надо полагать, обретут) свой системный голос, легальную возможность быть причастными власти. Обретают без революционных эксцессов и апелляции к улице. Таким образом, скромный опыт революционной борьбы за власть, накопленный нынешней политической оппозицией, останется невостребованным.
Все равно не обломается
— А если по каким–либо причинам нынешнее руководство страны уйдет с политической сцены?
— Даже если представить, что подобный сценарий осуществился, оппозиции ничего, говоря языком просторечия, не обломается, политический кризис, чреватый революционными событиями, в белорусском обществе маловероятен. Сложившаяся политическая система способна к самовоспроизводству, в случае кризиса высшей власти поддерживающие ее элиты, бюрократия, электоральные силы не разбегутся в разные стороны, как думают некоторые. В Беларуси сложился и вполне консолидированно действует правящий класс. К нему примыкает, в него (и из него) все больше прорастает экономическая элита. Предпринимательская свобода без особой демократической шумихи пробивает себе дорогу. Приватизация пусть медленно, не так как хотелось бы либералам–рыночникам и западным проповедникам демократии, но продвигается, бизнес получает все больше преференций.
— Вы считаете, что основные элиты Беларуси не хотят революции?
— Зачем им революция? Все видят, как сложно, противоречиво и опасно развивается политический процесс в Украине после «оранжевой революции». Все понимают, что именно в результате революционных событий политическое поле этой страны было монопольно оккупировано конкурирующими между собой бизнес–группировками, что эгоистическая борьба взошедших на вершины государственной власти представителей капитала подрывает экономическую, политическую, социальную стабильность украинского общества и в конечном счете может поставить под вопрос его целостность. Думаю, сегодня основные элиты вряд ли согласятся на демократическую ломку существующих устоев, их больше устраивает запускаемая «сверху» эволюционная модернизация белорусского общества и сохранение конституционного контроля над ситуацией. Угрожать белорусской политической системе могут внешние факторы, связанные с ее геополитическим и экономическим положением, идеологическим и ценностным выбором. Все–таки недовольных белорусским политическим режимом хватает как среди соседей, так и в некоторых дальних странах, озабоченных глобальным управлением. Но это — особая тема.
— Нынешняя оппозиция может быть хоть как–то востребована?
— Разве что в качестве, так сказать, бэушного строительного материала. Например, можно как–то по–новому использовать партийные брэнды, еще что–нибудь...
Господа, читайте Чехова
— Получается, у оппозиционных вождей безвыходное положение...
— Если взглянуть на ситуацию, как говорится, без истерики (с некоторой долей иронии), выход как раз найдется...
— Какой?
— Надо тех немногих, кто еще не утратил застарелых оппозиционных иллюзий, свистать наверх и вести на столичную площадь Бангалор. Там устроить последний парад. Прощальный. По окончании зачехлить знамена, закрыть офисы, явки и разойтись по домам. Сходить в парилку, хорошенько отоспаться. Затем внимательно перечитать (или почитать) русского классика Антона Чехова, его знаменитую пьесу «Вишневый сад». И постараться понять смысл чеховского предуведомления. О том, что придут новые люди и посадят новые сады... Ей–богу, финал сочинения написан как будто о драме проигравшей белорусской оппозиции. Буржуазный тип по фамилии Лопахин надумал вырубить старый вишневый сад в усадьбе, которую купил у обанкротившейся дворянской семейки. Критики и читатели, взявшиеся судить чеховского героя, правы: новоиспеченный собственник дворянского гнезда — бессердечный чурбан, нувориш, лишенный культурных корней. Это — сермяжная правда. Но есть и другая правда: в тени старых и больных деревьев не может вырасти новый сад, приносящий здоровые плоды. Социально–философский подтекст сказанного писателем достаточно прозрачен: пока разросшееся старье занимает место, у новой посадки нет будущего. Новый — буржуазный — уклад жизни, олицетворяемый Лопахиным, требует очистки ниши... По–моему, нашим оппозиционерам стоит углубиться в Чехова.
— А если формулировать проблему политической оппозиции без литературных аллюзий?
— Тогда получается примерно следующее. Нынешним борцам за демократию не поможет ни перезагрузка, ни апгрейд, ни дистанцирование от самих себя, ни переодевание в одежды правдоискателей, ни любой иной капитальный ремонт на ходу. Без полной остановки мотора и его замены не обойтись. Чтобы стать общественно полезным и политически влиятельным явлением, политическая оппозиция нуждается в... деконструкции. Под этим термином аналитики обычно понимают разрушение чего–либо и воссоздание, сборку на основе нового конструктивного решения.
Короче говоря, пришло время размышлять о новой оппозиции (новой архитектуре оппозиционного строения). Вопрос этот явно назрел и даже перезрел.
