Николай Кириченко: «На меня рухнул небоскреб»

Известный актер назначен директором Купаловского театра

Это случилось всего несколько недель назад. До этого тридцать лет заслуженный артист Николай Кириченко служил в Купаловском актером, а в последние годы — помощником художественного руководителя. Кресло директора главного театра страны, после того как Геннадий Давыдько, тоже совмещавший актерство с администрированием, стал депутатом, пустовало почти полгода. Теперь ситуация разрешилась и все облегченно вздохнули: у руля опять есть кормчий. Но означает ли назначение Кириченко на пост директора начало новой страницы в истории театра, повлечет ли оно за собой революционные изменения на национальной площадке номер один, мы и попытались выяснить.

— Николай Михайлович, как вы отреагировали на предложение занять кресло директора?

— У меня был шок. Я растерялся. Думал: «Зачем мне это надо?» Я вполне нормально существую как актер, как помощник художественного руководителя. Буквально накануне мои бывшие студенты — актеры нашего театра — обращались ко мне: «Николай Михайлович, но уж вы–то знаете, кто будет директором?» Я честно отвечал: не знаю. А через два дня меня вызвали в Министерство культуры. Я даже не предполагал, по какому вопросу. Когда выяснилось, было чувство, что у меня буквально отнимают сцену. Я говорил: «Как же я уйду? Для меня сцена — это жизнь. Я на ней с 1969 года!» Слава Богу, в министерстве меня поддержали и высказали пожелание, чтобы я продолжал свою актерскую и даже преподавательскую деятельность. Ведь я еще преподаю в Белорусской академии искусств.

Хотя сейчас с трудом представляю, как это все будет совмещаться. Сегодня, например, я репетировал с десяти тридцати до двух часов. А когда ко мне подходили коллеги с какими–то рабочими вопросами, я говорил: «Нет–нет. Сейчас я не директор, а актер».

— Как отнесся коллектив к вашему назначению?

— Многие меня поддержали. Я надеюсь, что за эти годы в театре сложилась хорошая команда. Но, наверное, все же будет трудно. Я всем говорю, что еще не понял, какой небоскреб рухнул на мою голову.

— Собираетесь что–то менять в репертуарной политике?

— В должности помощника художественного руководителя я мог настаивать на каких–то вещах или против чего–то протестовать. Теперь же считаю, что художественную политику театра должен определять художественный руководитель. Диктовать как директор я просто не имею морального права. А свою точку зрения я всегда смогу высказать на обсуждении как член художественного совета.

— Вы будете требовательным директором?

— Мои требования к человеку, который приходит в театр, просты. Он должен быть профессионалом. Это минимум. А уже дальше все зависит от данного Богом таланта либо приобретенного успеха — сможет ли он стать популярным, любимым у зрителя и в коллективе.

— Купаловский, по–вашему, сегодня в хорошей форме?

— Был такой момент, когда все растерялись... Ощущение, будто почва из–под ног ушла. Сейчас, я бы так сказал, кризис прошел, но болезнь еще не вылечена. Трудно решаются многие финансовые вопросы. Но я понимаю, что все проблемы проистекают не от чьей–то злой воли. Просто время изменилось и театр должен активно работать.

Мне бы очень хотелось, чтобы Купаловский театр занял достойное место в культурном ряду Беларуси. Я считаю, что это — первый театр республики, театральные ворота нашей страны. Здесь все должно быть на высоком уровне. Это объективно. Купаловский — это как в Тбилиси театр Шота Руставели, а в Киеве — Ивана Франко.

— А первое место еще не утрачено?

— В некотором смысле. Потому что сейчас все театры находятся почти на одной плоскости финансирования. В отдельных театрах материальное положение даже лучше, чем у нас. Но Купаловский не может существовать так же, как Дом культуры тракторного завода! Что получается? У нас жесткий план и жесткие требования по его выполнению. Чтобы заполнить зал, мы приглашаем какой–то класс или школу на спектакль, зрителя, который не всегда понимает разницу между театром и дискотекой. А наш зритель, который не хочет смотреть спектакль в такой ситуации, может просто уйти из театра.

— Главный театр страны в заложниках у тинейджеров?

— Я бы не стал говорить так категорично. Не в заложниках... В отношении Купаловского я не хочу применять слова «элитный», «светский», «тусовочный». Пусть все приходят в наш театр. Но я бы хотел, чтобы это были люди, которые пришли на конкретных артистов, на конкретную драматургию, в конкретный зал.

— Возлагаете надежду на молодых режиссеров?

— На талантливых. Так же, как и на актеров.

— А на ваш взгляд, в 2005 году может появиться такой смелый спектакль как когда–то ваша «Кровавая Мери»?

— Конечно, может. Почему нет? Я думаю, это был один из лучших спектаклей. Я помню, какой фурор был в Румынии, когда мы играли этот спектакль. Маститый румынский критик после спектакля нам сказал: «Вы сегодня совершили две победы: во–первых, преодолели языковой барьер, а во–вторых, показали всем, что такое сегодняшний театральный язык в сочетании с вашей классической эмоциональной белорусской школой театра». Такой успех, кстати, нельзя запланировать. Это всегда риск страшный. На моей памяти это был единственный случай, когда после показа спектакля худсовету мы зашли в театральный буфет и коллеги вдруг стали нам аплодировать. Это было неожиданно и очень приятно.

Поэтому я не люблю говорить о спектакле до премьеры. Это мои, если хотите, актерские «забабоны». Вы, кстати, когда–нибудь видели, как у актера падает роль?

— Нет. Но наслышан — надо на нее сразу сесть.

— Да. А после, не вставая с нее, вытащить из–под себя.

— Вы сколько раз садились?

— Много. Один раз даже в метро пришлось. Повторял роль на скамейке, сумка стояла на коленях, и папка с ролью как–то соскользнула. Ничего не оставалось, как сползти со скамьи и сесть на нее. Народ вокруг смотрел очень удивленно.

— Николай Михайлович, вы же еще и преподаете. Вам удается привить студентам отношение к театру вашего учителя Дмитрия Орлова, выражение которого вы любите повторять: «Если по дороге в театр вас сбила машина, позвоните и извинитесь»?

— К сожалению, наверное, уже нет. Не потому, что они плохие, а я хороший. Просто время, отношение к театру и критерии профессии изменились. Лавина уже сошла. Сегодняшней молодежи приходится крутиться и всюду успевать: и в театре, и на радио, и на телевидении, и в кино. Они крутятся, и это хорошо. Я это понимаю. Но странность нашей профессии состоит в том, что она сочетает в себе художественную свободу творца и воинскую дисциплину. Всякое опоздание невозможно.

— А не боитесь, что в повседневной суете хозяйственник в конце концов выживет из вас творца?

— Конечно, боюсь. Боюсь, что у меня появится взгляд хозяйственника и, когда я буду идти на сцену, буду прислушиваться к тому, работают ли штанкеты, а на сцене думать не о том, как сыграть роль, а как поправить свет или кулису. Я боюсь и честно говорю об этом. Хотя сроки контракта, конечно, выдержу. Но если почувствую, что хозяйственник съедает во мне актера, я должен буду сделать выбор. Сегодня он представляется мне однозначным — в пользу сцены.