Корреспондент СБ побывала в Мариуполе и узнала о трагедии, устроенной неонацистами, из первых уст

Несломленный Донбасс

По телевизору война в Донбассе, как в музее-панораме. А в соцсетях — синдром попугайной речи: «русские напали на Украину», «белорусы помогли напасть», «люди гибнут ни за что», а «донбассовцы — сплошь террористы». Хочется вернуться, рассказать и показать, что все не так, все — наоборот. За плечами белорусского прозаика Николая Гаврилова не один десяток поездок в эту горячую точку с гуманитарной помощью. Я напросилась с ним в ДНР волонтером. 

Пекло 

Вдоль продавленных танками и бэтээрами дорог — блок-посты и черные от копоти изможденные люди. А еще сотни, тысячи беженцев, пропитавшихся кострами и пожарами, в местах временного размещения и на фильтрационных пунктах. По обочинам российские военные несут к технике мирных раненых. Так встречает донецкая земля. О том, что мы не внутри картины о Великой Отечественной войне, напоминает колонна современных израненных легковушек. Это из пекла Мариуполя выходят жители. Мы в пекло заходим. 

Чем ближе к фронту, тем громче эхо артиллерии и ярче над степью всполохи огня.

— Если увидишь, как поднимается в воздух «Искандер», загадывай желание — сбудется, — верит в примету водитель Егор. 

Администрация Новоазовска везет в освобожденные районы Мариуполя хлеб, воду, медикаменты. В нашей машине тоже лекарства и предметы личной гигиены. 

У Юрия, теперь военного медика, в России было свое дело. Бросил все и почти поселился в Мариуполе. Зачем? 

— Я в Чечне служил, Осетии, но там не били детей головой о стену. А здесь сколько во дворах похоронено за блокаду. 
В подвалах кислый запах адреналина, малыши синие. Жители выходят на свет — руки дрожат. «Азовцы» — звери. Насилуют женщин. Расстреливают показательно детей. Готов их зубами рвать на куски.

Но Юра достает людей из-под завалов, раздает гуманитарку — человеческое в человеке перевешивает. 

Нас догоняют хлопки — отзвуки боевой работы. 

— Молись, — советует Николай. — И относись к ситуации философски: если надо, твоя пуля тебя нагонит.

Боец из конвоя не философ и не фаталист, он — реалист. Снимает бронежилет и передает мне: «Вернешь потом, личный». Мы даже незнакомы. 

Пробитые купола церквей. Груды переработанных орудиями зданий на перепаханных военной техникой улицах. Редкие люди-призраки в городе-призраке. Мы на улице Курчатова. Рядом улица Машиностроителей. Здесь еще не было ни волонтеров, ни журналистов. Силы республики и России освободили коридор — приехал первый хлеб. В соседних кварталах продолжаются бои. Стрекочут автоматы, щелкают винтовки, где-то работает тяжелая техника. Звуковой фон войны постоянный и однообразный, порой вводящий в транс…

«Позвоните сыночку, я выжила»

Растерянные слабые женщины и старики бредут за помощью. В глубоком мужском кашле западают отдельные звуки: «Я буду ждать компенсации за дом!» Жители наперебой просят передать родным, что живы. 

Почерневший парень Виталий — черный тут вообще основной цвет, цвет людей, домов и трагедии: 

— Обращаюсь к Александру Свирину. Папа, как только найду маму, сразу тебе сообщу. 

Виталий передает привет отцу.

Бабушка с Машиностроителей протягивает листок с номером.

— Позвоните сыночку, я выжила, как обещала, — Анна Викторовна Мазуренко плачет. Я вместе с ней. — Оля, нас ни за что. — Гремит часто. Местные бранятся в сторону грома войны, значит — прилет. Брань — это все, чем мирные могут ответить тяжелым дальнобойным орудиям. — Я тут одна. Как-то лежу в кровати, выглядываю из-под одеяла, а стенку как вроде кто рукой смел. С тех пор в подвале. Олечка, буду молиться за вас. 

В эту минуту мне кажется, что даже мама так за меня еще не молилась.

Петр Плахотник пытается включить телефон, чтобы найти контакт родственников в Комсомольске-на-Днепре: 

— У меня там сестричка Лариса. Сел мой аппарат. 

Сообщить о себе просит беременная Валерия Кучеткова с улицы Курчатова, 41. Любовь Киринис передает в Запорожье, что здорова. 

Высохший молодой человек прижимает буханку к сердцу. Кажется, только глаза остались, помутневшие: 

— Я постараюсь этот хлеб четыре дня есть. Я ж не свинья, чтобы опять заказывать. А если неделю не появитесь, взял бы еще.

— Папа, пойдем, — тянет его за руку девочка лет шести. 

— Потерпите, будем ездить, жизнь наладится, — успокаивает глава администрации Новоазовска.

Знакомимся с Ириной Охрименко. Ее квартира была по улице Машиностроителей, 86. В один день жуткий звук налетел — и темнота упала. Посыпался бетон. Голову накрыла — и в подвал. Как дало опять — плита рухнула, пожар начался, но выбралась. Мама после инсульта осталась в другом районе. Забыла ее номер, а телефон расплавился. 

Позже узнаю от брата Иры из России, что телефон их мамы, которая жила в сторону «Азовстали», замолчал навсегда. Соседи, уезжая, зашли покормить больную женщину и нашли ее умершей. 

Мама Светланы Литвиновой с внуками на левом берегу. 

— Мы с братом здесь. Офицер сказал подождать. Заминировано там. 
Тут очень страшно было. Украинские солдаты бегали по квартирам. Из домов людей выгоняли, стреляли. Вроде защитники, а какая защита. От них не было ни хлеба, ни покоя. Нам не давали уйти. Вот это все из-за них. 
У Светы всегда с собой Библия. Она уверена: их спасает Бог, а сейчас и освободители. 

«Мы не такие, чтобы мараться»

К конвойному подходит женщина, просит сходить на другую улицу к раненой. Срезаем дворами.

Остовы снесенных снарядами домов. Глазницы окон на обожженных фасадах. Высотки, смятые в хлам. Скелеты сгоревших машин. Разлетевшиеся останки зданий. 

На осиротелых улицах встречаются смотрящиеся сюрреалистично единичные горожане: проезжающий велосипедист, бормочущая прохожая, собирающая хворост женщина. 
На стихийном кладбище лежат в ряд наспех прикрытые тела. Из-под покрывала видны культи. Пожилой мужчина роет могилу для сестры. 
Соседка жильцов по указанному адресу говорит, что ребенка и женщину с осколком в голове увезли в Новоазовск. Конвойный подозревает засаду, командует уходить не оглядываясь. Медик Юра на всякий случай оставляет детское питание и лекарства. 

Под ногами хрустит стекло, звенят осколки снарядов, режут подошву куски шифера. У военных автоматы на взводе. 

Идем к машинам. Возле подъезда мужчина средних лет на костре кипятит воду. 

— Чай нужен? — спрашивает на ходу писатель Николай. Конвойный запрещает останавливаться — обстановка непредсказуемая.

Огибая взрывную воронку, местный догоняет и рассказывает: 

— За хлебом стояли, военный подошел: «Укроп вам нужен?» Думаю, зачем зелень. А он: «Да корректировщик, «укроп», который на ваши дома оружие направлял». Мы ж не такие, чтобы мараться. Спокойно дождались ребят. Уже легче. Самое главное, хлеб есть и вода. 

Женщина в тапочках и халате поверх кофты ищет медика. У дочки ранка нагноилась — средства нет. Извиняется за внешний вид. Одежду дали люди. Остатки своей выбросила после взрыва в драмтеатре: 

— В драмтеатре были в бомбо­убежище. Бомба попала. Меня слегка зацепило. Дочери осколок в больнице достали, а ночью больницу разбомбили. Мы к брату в подвал перебрались. Еще в 2014 году в Сартане почувствовали ВСУ. Хамло. Муру водили, оружием бряцали перед детьми в песочнице. Ни одна падла не помогла возле драмтеатра.

А ведь когда слухи о Холокосте расползались по миру, люди тоже не верили, пока сами не увидели. 

— Твари, — подхватывает жительница из соседнего дома. 
— Зашли в нашу квартиру, застрелили зятя в висок, а брата — в живот. Вся квартира в гильзах. Внук постоянно кричит, где папа. Я сказала: на заработки уехал. Папочка для него всем был. Соседка от них еле вырвалась. К другой одинокой с новорожденным ломились. Та кричала, чтобы не трогали. Беспощадные. 
Спасибо ребятам, что приезжают. 

Жадно смотрит на воду худощавая повитуха: 

— Стреляли тут, крали наши жизни. Солдатик, плесни в ладошку, я хлебну, — военный отдает ей свою бутылку. Отпив, женщина просит Юру осмотреть ребенка в подвале, минут десять ходьбы. Она сама принимала роды. 

Конвойный узнает по рации: 

— Там прострел, прямая линия. Если мы сейчас туда пойдем, завтра везти лекарства будет некому. Возьмите детское питание. 

Горячий хлеб

Едем в частный сектор. Там тоже ждут хлеба для целого поселка. Вынужденная остановка. Прижимаемся к стенке киоска, пока конвой осматривается. 

Безлюдный, но неугомонный проспект. Почти не переставая бранятся пулеметы. Кажется, перебранка оружия слышится из каждого оконного проема. Обугленные высотки будто взяли в плотное кольцо и уставились потерянным взглядом безжизненных орбит, из которых того и гляди брызнет огонь. Ухает артиллерия. Удары частые и громкие. Рядом. «Заметили, что много людей, и начали», — военные решают двигаться дальше.

Выходим по адресу и тут же приседаем — прожужжала, как муха, пуля. 

Мужчины спешно разгружают хлеб, чтобы опередить оружие. 

Свистит металл. Боец, отдавший мне свой бронежилет, прильнул к биноклю: 

— Снайперы работают в много­этажке на краю. 

Хозяева отстреливаются ругательствами. Крыльцо уже в решето. Фасадная стенка поточена осколками — снаряд разорвался близко. 
Я ищу пятый угол во дворе и молюсь за военного, который сейчас «голый»: защищает нас без защиты. За всю команду, которая, подгоняемая звуками войны, разгружает еду, чтобы мариупольцы, брошенные украинской армией и властями, могли жить ­дальше. 
Впереди еще многострадальный голодный левый берег Мариуполя. 

— Дай булочку, — просит водитель. 

Николай: 

— А мне чаю. 

Я не хочу ни есть, ни пить. 

— Отпустит тебя, может, только под Таганрогом, — философствует Егор. 

— Зачем вы приезжаете в горячую точку снова и снова? — только испытав на себе, понимаю, насколько это опасная миссия. 

— Мы возвращаемся, чтобы быть там, где больше всего нужна помощь.

За время поездки увидела, для многих в ДНР они стали родными. Восемь лет делили с дончанами горе войны. Помогали восстанавливать больницу, церкви, эвакуировали жителей, привозили гуманитарку. 

За плечами кадыровцев

На воротах дворов надписи: «дети», «люди». Судя по разбитым и сгоревшим домам, нелюдей они не остановили. По острию одной из крыш ходит не птица — пес. Похоже, если надо жить, судьба даст крылья и собаке. 

По Новороссии ROKS-включение: российские и чеченские военные призывают славянских братьев сложить оружие — город окружен. 

Столбы бывшего заслона. На одном: «Слава Украине». На другом: «Ахмат — сила. Аллаху акбар». Заходили кадыровцы. 

«А ты знаешь, чеченцы — звери», — вспоминаю слова приятеля, который судит о народе по нацистским роликам. Знаю теперь — даже собаку не обидят. 

Староста из поселка, приехавшая с нами на Морской бульвар, 58, гладит белого ретривера. Хочет забрать.


— Стоп, женщина, Аврора из моего подъезда, — вступается кадыровец, что на охране.

Выясняется, хозяева уехали. Сосед, присматривающий за собакой, с радостью передает ее в семью. Одним бездомным существом стало меньше. Решили вместе: трофейная Аврора будет символом общей победы. 

Судя по разрушениям, эту часть города помяло еще больше. Но люди живее, чем на Курчатова. Чувствуют защиту. 

— Хорошо нас приняли, — говорит чеченский военный. — Мы пока не появились, они вообще не выходили. А теперь смотрю — и откуда столько жителей взялось. Сейчас хоть в свои квартиры попасть могут. 

На фоне раскатов рождается нарастающий шелестящий звук. Что-то высоко в воздухе набирает высоту. 

— Бух, — предвосхищает итог траектории прохожая женщина с кубышкой. Что-то набравшее высоту с грохотом ударяется о землю. 

— Не бойтесь, просто ракета, — успокаивает со знанием дела прохожая. 

— Правильно, что надела броник, — большие глаза немолодого горца видят дальше из глубины боевого опыта. — Тут самое опасное место. Еще много снайперов. 

Его брат по службе глазами дает понять: очень напряженно. 

— Страшно? — спрашивает.

— Страшно. А вам? 

— Сплю два часа в сутки, автомат на мне. Люди еще вчера вас ждали, — печется о своих подопечных кадыровец. — В основном хотят питания. Трубы перебило — беда с водой. 

— Садись, руки погрей, — махает другой чеченец девушке возле первого подъезда.

Скоро по графику приготовление ужина. Костер тут по расписанию — экономия дров. Кастрюля, чайник черные от гари. Некоторые жители, как эти чайник и кастрюля.

Быть добру!

Пока мои друзья достают коробки с лекарствами, прохожу в дом. Стены создают ложное ощущение безопасности. На входе тумба с книгами, зеркало, стол — порядок нетипичный для подъезда. Для подъезда военного времени еще нетипичнее. А как иначе убить время бесконечного ожидания тишины. Заглядываю в открытую дверь. Уцелевшая комната на фоне массовых разрушений выглядит причудливой. На кровати раскрытая книга. Хочется верить, хозяева уехали, прячутся или вышли за хлебом. 

— Мама, когда перестанет греметь? 

— Тише, — успокаивает сына поднимающаяся по лестнице женщина.

В помещении мариупольская катастрофа удушает еще сильнее. Бегу на воздух. 

В углу между стенкой подъезда и здания две девушки из дальнего дома. Пристраиваюсь. 

— Лекарства привезли? — интересуется одна. — А у меня лоперамид есть, да все диарея не берет. Хлеб взяли и воду, ребята чеченские нас домой не пускают — пока опасно.

Девушка приехала к родственнице на день рождения. Тут и застала ее спецоперация. Мама с детьми в другой части города. Муж в Волновахе. Без своих эвакуироваться не хочет. 

Рядом навязчиво кружится вокруг себя овчарка Вася и с остервенением кусает хвост. От безостановочной карусели перед глазами меня укачивает. 

— Кормим ее, это от обстановки, — объясняет названная хозяйка. — К нам прибилась. А еще я пригрела двух хомяков. 

Люди спасают животных, животные людей от безумия. 

— Нам хоть спокойнее теперь с кадыровцами. Порядок наладился. Понимаем, как себя вести, — говорит девушка, одергивая овчарку. 

Уходя, с нами прощается соседский парень: 

— Быть добру! — и тут грохает. Закладывает уши. 

Позже поодаль обнаружат воронку. К счастью, в ту минуту рядом никого не оказалось. Чеченцы вовремя придержали девушек, а молодой человек еще не успел отойти. Все-таки быть добру!

Друзья зовут раздавать лекарства. 

Одни кадыровцы относят больным детям препараты. Другие открывают коробки с медикаментами, оттесняют напирающую очередь и поддерживают: «Не бойтесь». Странное ощущение. Брат из Волгоградcкой области воевал в Чечне в 1996 году, а теперь нас охраняют чеченцы. Не зря воевал. 

Взрывная волна ударяет по верхним окнам рядом стоящего дома. Падает стекло. Женщина, протянувшая руку за лекарством, замерев, поднимает глаза и выдыхает: «Мои окна целые». 

— Слышала, хлеб привезли, — проходит жительница средних лет. У нее в эту минуту другая забота. 

— Ага, хороший, мягкий, — советует пожилой сосед. — Гады, скорей бы их отсюда выгнали, — ругается он в сторону прилета и вытирает давно немытыми руками слезы. — Почку недавно удалили, все болит, внучеку полтора годика. 

Малейшее скопление привлекает огонь. Поэтому жителей эвакуируют постепенно. 

— Ты поняла, зачем тебе броник, видела, как летало, — подбегает хозяин бронежилета. 

Когда летало, переживала: бронежилет нужнее военному. Логично, что противник целится в первую очередь в человека в форме. Но у той стороны на этой войне другая логика: действовать по беспределу, когда любой человек — расходный материал.

Вспоминаю выжившую в драмтеатре:

— Стояли, когда взорвало бомбоубежище. Украинские военные ехали мимо. Мы кричали: «Остановитесь, помогите людей вынести!» Они объезжали, и ни один не подошел.

На войне понимаешь, христианин — не значит пацифист. Грибницу всепожирающего зла, которая ветвилась в Украине годами, едва ли можно заговорить красивыми речами о мерзости оружия. 

Не каждый может схватиться с нацистами на фронте, но любой в состоянии помочь фронту и тылу: передать гуманитарку, приютить беженцев, пожертвовать на восстановление больниц. Или хотя бы не лить ушатами грязь в мессенджерах на тех, кто сегодня на краю, когда сам не видел края, потому что все наоборот. 

Группа, с которой мы ехали в горячую точку, советовала взять успокоительное. Волонтеры купили много сердечных лекарств для гражданских. Но жители их спрашивали реже, чем парацетамол. Наверное, люди устали бояться или весь адреналин вышел в подвалах. Валерьянка мне не пригодилась. Повидавшие больше, чем может вместить зрение, глаза мирных, военных, чеченцев, волонтеров успокаивали сильнее самых сильнодействующих средств. 

Я не увидела в Донбассе взлетающий «Искандер», который по примете исполняет желание. Сомневаюсь в сверхъестественных способностях ракеты, но верю в чудотворную силу молитвы мариупольской бабушки. Мы вернулись домой. Уверена, ее главная молитва о мире сбудется. 

Донбасс измучен взрывами. Этим людям хочется помочь. И в этом смысле ДНР не отпускает. Туда тянет вернуться. А с другой стороны, хочется напитаться несгибаемой мощью донецкой земли и ее исполинов, готовых отдать жизнь за случайного человека и даже малой силой отстоять георгиевскую ленточку — символ всенародной победы над фашизмом. Такой Донбасс, как в песне, стоит несломленный и будет стоять.

kosiykova@sb.by

Фото РЕЙТЕР и Ольги КОСЯКОВОЙ.

Полная перепечатка текста и фотографий запрещена. Частичное цитирование разрешено при наличии гиперссылки.
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter