Глядя на эту удивительную элегантную женщину — Гулуеву Неонилу Кирилловну, никогда не скажешь, что ей исполнилось 90 лет. В глазах — молодой блеск, улыбка на лице, и взгляд такой, что проникает прямо в душу. О причудливых изгибах своей судьбы она не любит кому–нибудь рассказывать. Ведет диалог со своей памятью. А память — это непотухающий костер. Что же видит в его отблесках Нила Хабенко?
— Мое появление на свет в марте 1926 года не принесло в семью радость. Скорее, наоборот: после родов с мамой случилась беда. Она надолго слегла в больницу. А когда наконец ее выписали, то из–за трофических язв мама обезножела. Из дому не выходила до конца своей жизни...
А жили мы на улице Ивановской. Хозяин дома В.Ф.Лоскат сдавал нам две маленькие комнаты с отдельным входом. Отец работал в группе Наркомзема при Совнаркоме БССР. На второй день войны ушел на работу в Дом правительства и как «ценный специалист» был немедленно эвакуирован. Не успел даже попрощаться с нами. В тот же день немцы бомбили аэродром. А 24 июня — первый массовый налет на Минск. Мама упросила меня и старшую сестру Клаву не ночевать дома. Рядом воинская часть. Немцы ее не пропустят. А вокруг деревянные постройки. Они вспыхнут как факелы... В чем были одеты, ушли в ближайший лес. А там людей больше, чем деревьев. Самолеты укрыли все небо над городом, когда только начало светать. Посыпались бомбы.
Панические крики «Десант!» «Десант выбросили!» подхлестнули людей, наэлектризованных страхом. Бросились бежать к Могилевскому шоссе. А по нему уже двигалась лавина беженцев. Шли несколько дней. Бежали от смерти. Но здесь не было от нее спасения. С жутким воем на головы людей пикировали самолеты с черными крестами. Бросали бомбы. Расстреливали из пулеметов. Голодные, грязные, с пересохшими от жажды губами (от увиденного и пережитого, казалось, внутри все обуглилось), мы стали совсем не теми, кем были несколько дней назад. Но если бы знать, какие потрясения мне предстояло еще пережить...
А навстречу нам уже катила другая лавина: веселая, вооруженная, для которых мы — пыль придорожная. Путь был отрезан. И мы повернули назад. Проходили те же деревни, где — проси не проси — крестьяне уже ничего не могли дать съестного. Шли мимо трупов на обочинах шоссе, и ненависть к врагам закипала в сердце.
Вошли в город. Над ним как смог висел дым и запах гари. От пятой части построек остались лишь головешки да руины. В городе хозяйничали оккупанты. На каждом шагу указы: «Ферботен», «ферботен»... Сплошные запреты. За нарушение — расстрел. На меня и сестру в замызганной, грязной одежде, еле волочивших ноги, никто не обратил внимания.
Увидев нас, мама заплакала: «Зачем вы вернулись, девочки? Что вас здесь ждет?» О себе, как всегда, мама не думала...
Как жить? Что делать? Где заработать кусок хлеба? Сестра устроилась уборщицей. А мне–то всего 15 лет... Хозяин дома, работавший на заводе Ворошилова мастером литейного цеха, обещал поговорить с директором. Он хорошо был с ним знаком. И вот я в директорском кабинете. «Будешь мыть полы на втором этаже. В коридоре и в кабинетах заводоуправления. В том числе и моем, — заявил директор. — За это в столовой ежедневно получишь порцию супа. А в конце месяца — четверть хлеба».Как–то, убирая в кабинете директора, заметила в углу на крышке радиоприемника пистолет. Обошла стороной. «А почему в том углу не делается уборка?» — несколько дней спустя спрашивает у меня директор. «Там — оружие, господин директор. Я не смею к нему прикасаться». Я понимала, что меня проверяют. И когда поручили разносить по цехам конверты с зарплатой — это тоже была проверка. Ни одна марка не прилипла к моим рукам.
Когда нет уверенности, доживешь ли до утра, о какой радости может быть речь? Но юность брала свое. И даже в самом мрачном и беспросветном она умела найти капельку солнца. Вот такой каплей радости стала для меня встреча в начале ноября 41–го с Мишей Шпилевским. Мы учились с ним в одной школе. От этого красивого парня веяло спокойной доброй силой. С ним хотелось быть рядом. Ничем не уступал старшему брату Джон, годом моложе Михаила. До войны оба работали на заводе имени Кирова. Братья Шпилевские не раз бывали у нас дома. Мне с ними было интересно. Однажды Миша спросил, смогу ли я вынести из заводоуправления писчую бумагу, копирку и ленты для печатной машинки.
«А зачем это тебе?» — отвечаю вопросом на вопрос. «Да не мне. Моей тетке Ядвиге Михайловне Савицкой. Она — журналистка. Намерена писать книгу о войне». — «Попробую. Думаю, что получится».
Получилось. Страха не было. Разве что немного волновалась. Как всегда, улыбнулась охране. А те в ответ: «О, фрейлейн Нила!» Меня никогда не обыскивали. Познакомилась с Савицкой. Ядвига Михайловна поблагодарила за бумагу и подробно расспросила о заводе, рабочих, военнопленных, строивших там какой–то объект, молодежи. Посоветовала сойтись с ними поближе. С одним военнопленным, инженером из Москвы Константином Аркадьевичем Вестфалем, у меня сложились хорошие отношения. Оккупанты, очевидно, считали его полунемцем. И позволяли ему то, что другим строго воспрещалось. Отвечая за отопительную систему завода, он имел доступ в любой цех. А при столовой у Вестфаля была своя каморка. С молодым рабочим Леней Рабцевичем, моим сверстником, я дружила еще до войны. Давно знала Женю Антоновича и Купрейчика Леню. Так что, когда Савицкая поручила мне распространять на заводе листовки, а позднее и газету «Звязда» (после гибели редактора Владимира Омельянюка газету редактировала Ядвига Савицкая), я знала, как это сделать. Вот так и началась моя подпольная работа.
Очередное задание (я получала их от Миши Шпилевского) показалось мне невыполнимым. Нужно было регулярно поставлять сводки о выходе готовой продукции завода. И получать информацию, куда она направлялась. Как это сделать? Выручила Вера Кохомская, работавшая в конторе завода. Она переводила с немецкого на русский язык и печатала пояснительные тексты поступавших заказов. Вместо двух экземпляров Вера делала три. Обобщив данные, передавала их мне. Когда на заводе стали ремонтировать танки, мне поручили добыть чертежи для ремонта тяжелых танков. Мыслимое ли это дело для семнадцатилетней девчонки?
Видя мою подавленность, Константин Аркадьевич поинтересовался, что со мной происходит. Я рассказала ему все без утайки. Он задумался, а потом и говорит: «Чертежи я достану. А тебе, Нила, надо пришить изнутри к платью большущий карман...» Чертежи я вынесла благополучно и вручила Шпилевскому. Михаил передал их командиру партизанского отряда «За Родину!». Из отряда они были переправлены за линию фронта.
Операция с чертежами убедила меня в том, что мне доверяют взрослые опытные люди. Это окрыляло. В подбитых танках, доставляемых на завод для ремонта, было многое из того, в чем нуждались партизаны. Я предложила Константину Вестфалю добывать для них патроны. Он согласился без колебаний. Ночью, когда отсутствовала охрана, Константин Аркадьевич изымал из танков пулеметные ленты, автоматные диски, гранаты, бикфордовы шнуры, медикаменты и переносил ценные трофеи в тайник. Но это было полдела. Главное — вынести боеприпасы за ворота завода.
Заведующая столовой Ольга Самуиловна Дубровская, бывшая учительница, подавала мне знак: можешь заходить. С ведром в руках, как будто шла в столовую за горячей водой, я направлялась в каморку Константина Вестфаля. Извлекала из тайника боеприпасы и в ведре доставляла их в подсобку уборщицы первого этажа Ольги Фоминичны Дирибо. Тоже бывшей учительницы. О том, что обе Ольги возглавляют на заводе подпольные группы, мне стало известно далеко не сразу. (Ольгу Дубровскую арестуют в октябре 1942 года. Отправят в концлагерь во Францию, а потом на угольные шахты в Германию. Там Ольга Дирибо погибнет.)
В конце рабочего дня Ольга Фоминична в подсобке опоясывала меня пулеметными лентами. В сумку с широким дном укладывала боеприпасы, медикаменты, а сверху насыпала картофельные очистки. Ружейное масло я выносила в посудине для похлебки. Наверное, и правда у меня сильный ангел–хранитель. На проходной немцы ни разу меня не остановили.
Все, что мы добывали на заводе, я передавала братьям Шпилевским. А когда они ушли в партизанский отряд, приносила боеприпасы домой и прятала под крыльцом. Квартира, где мы жили, стала явочной. Хозяин дома даже не подозревал об этом. В определенные дни из отряда приходили связные и забирали наши трофеи. Сколько всего я передала им — кто ж это считал... Связной партизанского отряда «За Родину!» бригады имени Фрунзе в Вилейской области стала и я. Выполняла задания командования отряда. Переправила к партизанам молодых рабочих Л.Рабцевича, Е.Антоновича, Л.Купрейчика...
28 октября 1943 года меня арестовали. Как раз в этот день должны были прийти связные из отряда. Они видели, что меня повели в гестапо... Донос был как на машинистку Милу, передававшую подпольщикам секретные данные. Если бы гестаповцы знали, чем я занималась на самом деле, то сразу повесили бы или расстреляли...
Камера № 20 в тюрьме на Володарского. Допросы. Пытки. Очные ставки. Мадам Фишер, заведующая машбюро заводоуправления, подтвердила, что не знает такую машинистку Милу. Меня перевели в башню смерти. Но вместо казни в конце декабря 1943 года вместе с другими заключенными погрузили в телятник — и в концлагерь Майданек. Оттуда — В Равенсбрюк. Этот лагерь смерти, расположенный в 80 км от Берлина, называли адом для женщин. Ад — еще мягко сказано.
Когда начинаю вспоминать те черные дни и ночи, в памяти как будто опускается темная шторка. Наверное, чтобы от тех воспоминаний не сойти с ума...
В Минск я вернулась в августе 1945 года. Мама жива. И с сестрой все в порядке. А вскоре из Москвы прибыл отец. Все было бы хорошо, но... Над Минским коммунистическим подпольем висело страшное обвинение, что, дескать, немецкая разведка создала в нем подставной центр партизанского движения. Что во главе горкома партии гестапо поставило своих людей. И в этом — «причины» провала. Что первый секретарь подпольного горкома партии И.К.Ковалев — провокатор и пособник гитлеровцев... После войны было арестовано более 120 подпольщиков (113 из них реабилитированы)...
А ведь Минское подполье самое героическое. И самое народно–патриотическое. Оно возникло не сверху под давлением, не по принуждению, а снизу. По зову совести и долга самих минчан. Понадобилось почти полвека, чтобы разобраться во всем. И снять ярлык предателя с организатора подпольного горкома партии И.К.Ковалева. И как обидно, как несправедливо было молчать годами и не признаваться, что была участницей антифашистской борьбы. Первое удостоверение участницы подполья и связной партизанского отряда я получила через 35 лет после Великой Победы. А высшая моя награда, что я живу на свете. Потому и встречаю каждый день с улыбкой.
Советская Белоруссия № 106 (24988). Вторник, 7 июня 2016
