Судьба и сцена через грустную призму юбилея
«Меньше всего хочу выглядеть в глазах ваших читателей деревенским пижоном. Простите, иногда вижу по телевизору самодовольных коллег–актеров, произносящих банальности с сигаретой у зеркала». Примерно так отреагировал на предложение о встрече актер Национального академического театра им. Я.Купалы заслуженный артист Беларуси Владимир Роговцов. Даже несмотря на то, что в начале апреля Владимир Митрофанович собирается отметить ни много ни мало — 65–летие, на беседу согласился почти нехотя. Не потому, что рисуется. Действительно много работы.
— Владимир Митрофанович, можете назвать удачный спектакль по классике за последние три года?
— Мне кажется, у нас сейчас получился очень удачный спектакль в театре — «Дети Ванюшина». Вы смотрели?
— Да.
— Не нравится?
— Мне кажется, он немножко опоздал по времени. Лет на 15.
— А мне нравится. Театр возвращается хоть немного к психологии. Сцену заполонили попсовые спектакли. Это не очень приятно. Конечно, люди хотят смеяться, мы идем им в этом навстречу. Боимся лишний раз их напрячь, заставить подумать. Но театр не может оставаться только развлечением. Для этого есть цирк или «Аншлаг» Регины Дубовицкой.
Наверное, наше послевоенное поколение просто по–другому воспринимало и жизнь, и театр. Мы застали страдание, разруху, голод. У нас была какая–то своя особая нервная организация. Люди любили поплакать на спектакле, получить ощущение катарсиса. А нынешние — на всем готовом. Впрочем, я говорю это не в осуждение.
— Что–то уходит из профессии?
— Пушкинская формула «Над вымыслом слезами обольюсь» начинает блекнуть и исчезать. Хотя в Купаловском у нас замечательные ребята. Я недавно был на «Старшем сыне» в СХТ, там, по–моему, тоже большинство — из нашей труппы. Мне очень понравилась в спектакле такая нефорсированная органика. Они, правда, молодые — не знают, что такой простой кинематографический вариант игры и мышления на сцене был в «Современнике» в 60–е годы и у Эфроса, когда начиналась «оттепель». Его ругали, называли это «шептательным реализмом». Пусть молодые через это пройдут, чтобы потом делать что–то острее и ярче.
— Многие современные театры сейчас отказываются от элемента зрелищности, театр пытается слиться с публикой, отказываются от костюмов, профессионального света, спектакли играются на площадях, в ночных клубах.
— На квартирах...
— Это хорошо или плохо, не могу понять.
— Я не могу понять тоже. Сейчас так все перемешано. Очень много подделок под школу психологического театра. На Западе говорят, не подражайте нам. Вы умеете делать то, что мы не умеем. Все голливудские звезды учились на системе и методологии Станиславского. А мы начинаем кривляться, делать зачем–то «театр представления». Обратите внимание, сколько сейчас пластики в спектаклях, даже на сцене.
— Перебор?
— Мне кажется, да. Если режиссер не может выстроить в спектакле точные психологические взаимоотношения героев, чтобы публика не заснула, часто внедряют такие танцевальные приемы. Сейчас, конечно, и зритель изменился. Вы же все воспитаны на клипе. Вы слушаете песню, и вам тут же дают разрушение образа. Иногда в клипе показывают не то, о чем поют, а что–то совершенно противоположное. Оксюморон так называемый. Сочетание несочетаемого. К тому же вы не читаете! Вам дают сериалы, экранизации. Опять картинки. А чтение будит воображение, а воображение — это работа души. А когда уж без воображения и напряга — на все готовое, срабатывает просто потребительское начало. Нет процесса внутренней работы.
Мои студенты за эти годы стали менее одержимы — я вижу... Московские театры страдают от этого, у нас такое происходит в меньшей степени, мы все–таки относительная провинция, да простят меня все: молодой актер за день съемок в сериале может получить месячную зарплату в театре. Наши советские гонорары на радио и телевидении в свое время не так баснословно отличались от театральных зарплат. Сегодня же — разница колоссальная. А жить хочется хорошо. Журналы красивые везде. Девчонкам раньше запрещали выходить замуж ради ролей. Нам говорили — все ради театра, только для театра! А оказывается, можно просто жить, рожать, делать что–то для себя. А одинокий актер, отдавший всю свою жизнь театру, умирает, как нищий, остается без семьи и детей. Умирает в страшном одиночестве. Меня всегда это волновало.
— Мне кажется, Купаловский театр все–таки помогает своим старикам?
— Ну да, мы все пенсионеры работаем в театре. И слава Богу.
— А в Москве звезда фильма «Летят журавли» Татьяна Самойлова в это время пытается отравиться.
— Выскажу только свое мнение. На Востоке очень чтится старость. А у нас, у славян, другое к ней отношение. Могут продать мамин дом в деревне, забрать ее, старушку, в город и мучить здесь, чтоб она поскорее померла. Это какое–то славянское безобразие. Почему–то мы забываем, что сами будем стариками. Все же возвращается по принципу бумеранга. Что–то сломалось в наших людях. Может, это воспитание советской власти, которое убило нравственное начало, разрушило и разорило церкви, уничтожило религию и вырастило такой особенный тип людей — советский? У которого все вроде бы свое, но на самом деле ничего нет и в душе пусто. Потому что, если вспомнить дореволюционные семьи, все знали свои родословные, детей было побольше.
Сейчас девочки наши сразу хотят выйти замуж за принца, стать топ–моделью. И столько их бедных бегает... Вы меня опять как–то спровоцировали! Разболтался по–старчески... Сделали из меня какого–то диссидента.
— Но ведь семья — это действительно очень важно.
— Да. И для актера тоже. Моя дочь, например, всегда говорит: «Папа, твоя самая лучшая роль — это я». Мне это нравится.
— Как будете встречать 3 апреля?
— Работать буду. Это же не юбилей. В молодости мне все помпы эти нравились. А сейчас смотрю на наших белорусских звезд эстрады. Они вызывают улыбку. Джордж Клуни, замечательный артист американский говорит: «Звезда — это когда крупный счет в банке, дорогая спортивная машина и немножко сексуальной загадки в глазах». По–моему, из наших под это определение мало кто подпадает.
Фото Артура ПРУПАСА, "СБ".
