Композитор Геннадий Гладков — о музыке и химии, крупных формах и жирной точке в романе с кинематографом
«Ничего на свете лучше нету», «Я на солнышке лежу», «Расскажи, Снегурочка, где была», «Белеет мой парус, такой одинокий», «Нелепо, смешно, безрассудно, безумно — волшебно!», «Уно моменто», «Бабочка крылышками бяк-бяк-бяк-бяк»… Вряд ли можно найти человека, который не смог бы напеть одну из этих песен. Эти мелодии давно и всенародно любимы и известны, впрочем, как и многие другие из популярнейших кинофильмов «12 стульев», «Обыкновенное чудо», «Формула любви», «Джентльмены удачи», «Собака на сене», мультфильмов «Бременские музыканты», «Малыш и Карлсон», «Голубой щенок». Всего более чем к пяти десяткам кинофильмов и четырем десяткам мультфильмов написал музыку народный артист России Геннадий Гладков. Однако только этим список сочинений композитора не ограничивается. На днях его балет «12 стульев» был представлен в Минске на сцене Белорусского государственного академического музыкального театра. Премьера прошла в присутствии приехавшего из Москвы автора. Находясь под впечатлением от увиденного и услышанного и воспользовавшись лексиконом незабвенного персонажа Ильфа и Петрова Эллочки-людоедки, Геннадий Гладков охарактеризовал спектакль одним словом: «Блеск!» За кулисами нам удалось побеседовать с легендарным композитором.
— Геннадий Игоревич, для кого-то, возможно, удивительно услышать, что вы, композитор, которого больше знают как создателя музыки к фильмам, еще и автор балета.
— «12 стульев» не единственный мой балет. Есть еще «Вий» по Гоголю и недавно законченный «Возвращение Одиссея» по произведениям Гомера, то есть три разных балета: комический, мистический и эпический. Есть и опера «Старший сын» по Вампилову. Премьера ее была в Москве в театре Станиславского. Спектакль шел около 80 раз — это очень много для советской оперы. Сейчас работаю над новой оперой по сказке Гоцци «Зеленая птичка».
Вообще, учась в консерватории, я задался целью освоить все, написал сочинения и для народного оркестра, и для духового, симфонию, хоровые произведения, вокальные циклы. Я старался научиться всему. Так что подготовка у меня серьезная. Мало того, я еще и аспирантуру при консерватории закончил, при этом еще преподавал и там, и в Гнесинке, и в хоровом училище, и в педагогическом институте. У меня очень много учеников, всех даже не вспомню.
— Любопытно, что в консерваторию вы поступили, будучи уже дипломированным химиком и поработав год по специальности на заводе.
— Там, кстати, очень жалели, когда я собрался в консерваторию. Говорили, мол, понимаем, что ты талант (я же отличную самодеятельность организовал, музыкальные вечера проводил), но если вдруг не получится, возвращайся. Карьеру хорошую обещали. К тому времени я уже работал начальником смены и учился заочно на химическом факультете в институте. Но в Московскую консерваторию на композиторское отделение я поступил, и дальше в профессии все пошло по музыкальной стезе.
— Выходит, взяли свое гены. Вы же из музыкальной семьи.
— И папа, и дедушка, и дядька — музыканты. Отец — пианист и аккордеонист, играл в джазовом оркестре Цфасмана, солировал. Кстати, во время исторической встречи Сталина, Черчилля и Рузвельта в Тегеране он аккомпанировал артистам Большого театра и гениальному скрипачу Леониду Когану. Там не было рояля, и папа быстро организовал аккомпанемент на аккордеоне. Он славился как мастер читки с листа и перевода партитур. Папа работал в джазе, но дома играл только классику. Звучали дома и народные песни, которые собирал дедушка, он был гармонистом, аккомпанировал Лидии Андреевне Руслановой. Так что с детства я впитывал и классику, и джаз, и народную музыку. За пианино сидел уже с 5 лет, четыре класса, пока не бросил, учился в музыкальной школе при консерватории. Вообще, рояль, аккордеон всегда были у меня под рукой, от музыки я никогда далеко не уходил.
— Но музыкальную школу, говорите, бросили. Почему?
— Это было так мучительно — «гонять» гаммы, учить сольфеджио, когда на слух я уже мог на аккордеоне с ходу сыграть любую из известных тогда песен. К тому же развелись родители, нужно было помогать маме. Потому и в химический техникум после 7-го класса пошел, там платили стипендию. С 14 лет подрабатывать начал, ездил в пионерские лагеря музработником. И позже, учась в консерватории, зарабатывал деньги. Мы создавали джазовые коллективчики и тайно — джаз тогда запрещали — играли на вечеринках, носясь по всей Москве. Приглашали нас охотно и неплохо платили. Хватало и самому на жизнь, и маме помочь.
— А когда появилась в вашем творчестве музыка к фильмам, театральным спектаклям?
— Мне было 22, когда в 1957 году мой друг детства Василий Ливанов заканчивал Щукинское училище и попросил написать музыку к его дипломной режиссерской работе «Три толстяка» по сказке Юрия Олеши. Впервые поработать над телефильмом меня пригласил профессор Владимир Георгиевич Фере, у которого я учился в консерватории. Это была картина для детей, каждый из нас писал по пять песен. Кстати, здорово тогда получилось, никто отличить не мог, где работа ученика, а где учителя, настолько все в едином духе выдержано. С 3-го курса начал писать для кино. Первой работой была картина «Тайны минувшего» — научно-популярный фильм о том, как создают облик Ивана Грозного по его черепу. Словом, как-то сразу я, еще студентом, пошел в дело.
— Знаменитым на весь СССР вы проснулись после выхода в 1969 году «Бременских музыкантов». Мультфильм стал сенсацией, а пластинка с вашей музыкой, которая в нем звучала, была издана рекордным 28-миллионным тиражом.
— Успех был действительно бешеный! Пластинки расходились влет. Хватали по нескольку штук, потому что от частого прослушивания они быстро запиливались. На «Бременских музыкантов» публика отреагировала мгновенно. В персонажах мультфильма, изображавших заезжих иностранных гастролеров, зрителям виделся намек на легендарную четверку «Битлз», которых у нас тогда не любили и топтали. Да еще эти слова «Нам дворцов заманчивые своды не заменят никогда свободы» наводили на мысли… Если бы это был художественный фильм, его, наверное, «зарезали» бы. А раз мультфильм, то какой спрос, разве можно серьезно относиться к тому, что поют какие-то осел, пес, кот и петух.
Между тем сошедшую с экрана музыку стали использовать везде — и в балете на льду, и в цирке, и в фигурном катании… Интерес к ней не стихает до сих пор. Пройдет какое-то время, и — новая волна.
— В фильмах ваши песни звучат в исполнении многих известных артистов — Миронова, Папанова, Анофриева, Абдулова и Фарады, Караченцова, Боярского… Как складывались с ними отношения?
— Боярский и сейчас мои песни в концертах поет, я знаю Мишу уже около 40 лет. С Андрюшей Мироновым мы учились в одной школе, только он младше. Позже с ним мы быстро сошлись, оба любили американский джаз. У Абдулова сначала петь вообще не получалось, но потом ничего, освоился, и выходило вполне прилично. Вообще, со всеми хороший контакт был. Леонид Серебренников в фильме «Обыкновенное чудо» пел за Юрия Соломина, а начинающая тогда Лариса Долина — за Екатерину Васильеву. Муслим Магомаев. Его ругали «наверху» за то, что главную партию в продолжении «Бременских музыкантов» исполнил. Гениальная Алиса Бруновна Фрейндлих пела в нескольких спектаклях. Я люблю актерское пение. Оно, может, музыкально не всегда чисто, но зато сыграно всегда. Для меня в песне важны драматургия, смысловой текст, а не просто слова.
— Кому из авторов вы отдаете предпочтение?
— Юрию Энтину, Юлию Киму, Юрию Ряшенцеву, Дмитрию Сухареву. А теперь еще и сам пишу для себя. Иногда некогда ждать поэта, вот и бегу вперед. У меня даже есть один сборник авторский. Но я очень придирчив к стихам. Для пения они должны быть особые. Не все стихи поются. Я и свои стихи переделываю, не жалея, в угоду музыке.
— В чем, по-вашему, рецепт успеха песни?
— Работая над музыкой к тому или иному фильму, я никогда не рассчитываю на большой успех и, если он приходит, воспринимаю его как некий подарок судьбы. Считаю, самое главное — делать свою работу честно и аккуратно, чтобы самому было за нее не стыдно. Отдельно песен я не пишу, они все откуда-то. Потому для меня главное — интересный сюжет и стихотворное решение. Я не могу писать, как теперь это делают: песенка на двух-трех нотах, с расчетом, что сзади будут подплясывать 15—20 девочек или мальчиков. А если убрать всю эту мишуру, мигания и сверкания, обнажить мелодию, она ничего из себя не представляет. Песня должна быть искренняя, душевная. А если модная и холодная, она меня совершенно не волнует.
— Правда ли, что свой роман с кинематографом вы давно закончили?
— Да уж лет 10 назад. Не стало хороших картин, понимаете. Пошла чернуха, грязь. Для кино это, может, и интересно, но мне там делать нечего, не хочется выдумывать банальные мелодии. Меня не устраивают сценарии, которые мне предлагают, — это или дешевые комедии, или переделка старого. Вот сейчас собираются снимать «Малыша и Карлсона». Вроде будут задействованы, как их называют, медийные лица. Попросили использовать мою музыку — пожалуйста, она уже написана. А вот насчет новых песен я пока в стадии решения, надо ли? Сегодня я счастлив тем, что исполняются мои произведения, давно написанные. Они приносят авторские отчисления, на которые я могу жить и сочинять то, что мне нравится: новые балет, оперу.
Я много работаю в театре. Вот в Москве премьера предстоит в Театре музыки и драмы Стаса Намина — мой мюзикл «Пенелопа, или 2+2» по пьесе Сомерсета Моэма. Элегантный английский водевиль, легкие джазовые композиции в стиле 30-х годов ХХ века. Спектакль будет сопровождать живой квартет — рояль, контрабас, ударные и саксофон, он же кларнет. Премьера назначена на 28 сентября. С волнением жду. А то, что ушел из кино, так это во благо.
Фото: Валерий ХАРЧЕНКО
