Корреспондент «БН» листала семейный альбом народного поэта Беларуси вместе с его сыном — Максимом СКУРКО.
2012-й, уже вошедший в историю как Год книги, богат юбилейными датами. Отпразднуем 130-летия Якуба Коласа и Янки Купалы, 125-летие Тишки Гартного, 120-летие Зоськи Верас, 100-летие Максима Танка, 95-летие Пимена Панченко… Но мы открываем новый цикл в «БН», не просто зацепившись за россыпь юбилеев, чтобы вторить сухим строчкам из энциклопедий. Биографии известных писателей и поэтов давно изложены. Интересно знать об окружении знаменитых литераторов, и не только юбиляров этого года. Какими они были в быту, семье, как складывались их отношения со знакомыми и незнакомыми людьми? Что любили и ценили, с кем дружили классики? Как сложились судьбы их близких? Любопытно узнать о встречах, поездках, а также наблюдениях писателей и поэтов, которыми они делились с окружающими. И все это — из уст их родных. Так что послушаем рассказы детей, племянников, внуков известных литераторов… Открывают цикл воспоминания Максима СКУРКО (на снимке), сына Максима Танка (Евгения Ивановича Скурко) — народного поэта Беларуси. А еще — лауреата Ленинской и Сталинской премий, академика Академии наук Беларуси, председателя Верховного Совета БССР, депутата Верховного Совета СССР, Героя Социалистического Труда, почетного гражданина Минска.
Похороните в родной деревне…
Историю семьи Максима Танка хорошо иллюстрируют черно-белые снимки. Они хранятся в многочисленных фотоальбомах в доме его сына, который почти как две капли воды похож на отца. В столичной квартире на стене — большие фотопортреты народного поэта и его мамы — Домны. Она жила в деревне Пильковщина Мядельского района, где и родился Максим Танк…
— Меня назвали Максимом и мой сын Максим. А внука зовут Женя, в честь прадеда, — рассказывает Максим Скурко, открывая первый фотоальбом. — Мой отец, Максим Танк, был крайне скромным человеком. Он написал завещание, в котором просил, чтобы его ни в коем случае не хоронили на Московском кладбище в Минске. А упокоили в родной деревне Пильковщина Мядельского района, рядом с родителями. И чтобы никаких памятников не ставили, не называли его именем школы, университеты, улицы, не вешали мемориальных досок. А если нужно, то на стеле матери, которую он установил, можно дописать его фамилию…
Максим Танк и его жена умерли в один год.
— Мама, Любовь Андреевна, — 17 марта, а родитель через несколько месяцев — 7 августа 1995 года. Урну с прахом мамы отец держал дома. Договорились так: когда он уйдет из жизни, урночку опустят в его могилу.
Завещание Максима Танка выполнили. Его похоронили в Пильковщине.
— Поскольку отец писал, чтобы никаких памятников не ставили, то все думали со скульпторами, что делать. Сначала мне предложили очень знаменитого — Ивана Миско. А он такой мемориал изготовил — едва не меньше Брестской крепости! Я сказал: не такой надо. И Миско согласился: «Ладно. Дам тебе другого скульптора, молодого. Что хотите, то и делайте». И мы поставили на могиле родителей два металлических креста. Один чуть выше второго. А внизу лежит металлический венок.
И на простом сельском кладбище, где похоронены деды и прадеды Скурко, такой скромный памятник хорошо вписался.
Близкая родня
…Улыбается в кадре многочисленная родня Скурко. Конечно, в альбомах сохранились очень старые снимки, их героев уже нет на этом свете… Тут и дед нашего рассказчика. Звали его Иван Федорович. Бабушка Домна, два брата деда, даже бабушка и дедушка Максима Танка! И совсем маленький симпатичный мальчик. Это — Максим Танк. И снимок из Москвы, куда родители поэта уезжали на заработки…
Кроме сына, который появился на свет уже во время войны — 13 июля 1941-го, у Максима Танка и его жены Любы были еще дочки-близнецы Ира и Вера. Родились они 1 июня 1945 года, в Международный день защиты детей.
— Ира живет в Минске, — повествует Максим Скурко. — Вера умерла от рака легких. Она была химиком, как и я. До пенсии работал ученым секретарем Института биоорганической химии Академии наук Беларуси.
А как сложилась судьба внуков Максима Танка? У Веры был сын, его тоже не стало. Сын Ирины живет в Минске, а дочка уехала в Великобританию. Сын собеседника работает в столице в автосервисе.
— Вот и хата на Мядельщине, где родился отец. Она и теперь стоит. Раньше была покрыта соломой, а сейчас дранкой. В землю врастает. Ей сто лет! На одной половине когда-то жил брат деда, который уезжал в Америку, — листает альбом Максим Евгеньевич. — А это родная сестра моего отца — Вера. Ее вместе с ребенком убили немцы на нашем хуторе во время войны. Сестра отца Людмила окончила мединститут, работала врачом в Мяделе. Вышла замуж за Язепа Семежона. Их познакомил Максим Танк… А брат отца Федор работал в Минске на тракторном заводе. Братья и сестры отца уже умерли. Последним ушел в прошлом году дядя Федор, который переехал на хутор и жил в родительском доме.
На хуторе
— Знаю каждую пядь земли на хуторе Пильковщина, потому что часто там бывал. Очень красивое место! Кругом леса. До мелиорации даже в самое сухое лето на грядках стояла вода, и их делали высокими. А когда осушили болота, торфяники начали гореть...
Когда я был маленьким, дедушка с бабушкой держали несколько коров, быка, лошадь и овец. А когда стали совсем старенькими, отец предложил, чтобы они «забили» хутор и на зиму переезжали в Минск. Но те ни за что не соглашались. Потом договорились так: дедушка с бабушкой станут приезжать к нам на месяц по очереди. Но в городе на стариков было жалко смотреть! Они сидели у окошка, выглядывали во двор. Ничего их не радовало. Как птички в клетке!
Затем отец начал уговаривать родителей избавиться от коровы. Около нее ведь натопчешься! Договорился, чтобы в колхозе старикам давали молоко. Но бабушка и дедушка не соглашались. Корова же — как член семьи.
А еще на хуторе была пасека. Ульи — словно игрушечные домики, сделанные руками деда. И колхоз отдал своих пчел, чтобы он за ними приглядывал. Но получилась удивительная история. Колхозные начали «драться» с нашими пчелами. Вся земля на хуторе была усеяна их тельцами. За один день деда ужалили 110 пчел! Посчитали, когда жала удаляли. А деду хоть бы что: только покраснел и все. А я в Пильковщине боялся больше всего именно пчел. Когда приеду, обязательно меня хоть одна ужалит. Тогда хожу с заплывшим глазом или раздутой губой. Пчелы различали своих и чужих!
На все руки мастер
У деда Максима Скурко, Ивана Федоровича, были золотые руки! Он и сапоги шил, и пасекой занимался, и земля у него была. И столяр, и слесарь просто великолепный! Дом построил сам.
— А так как у моих родителей с близнецами было много хлопот, то меня на все лето отправляли к деду. Когда я приехал на хутор, он смастерил мне маленькие косу и грабли. И мы с ним по утрам шли в поле. Дед говорил: «Сколько внук не наработает, но будет при деле». Тогда мне было лет шесть-семь. Вместе трудились, вместе за столом обедали. Притом вся семья ела из одной миски. Еда была нехитрая: вареная картошка в мундирах. А в другую миску всякой «травы» накидают, молоком закрасят, так и сербали…
Максим Танк, кстати, перенял навыки от своего родителя.
— На даче отец плел корзинки. Да не из лозы, а из корня сосны! Для этого его расщеплял на две части. И плетение было таким плотным, что можно воду носить!.. Отец все умел. И мне это передалось. Все, что нужно, могу починить, построить. Я ни разу за всю свою жизнь не вызывал сантехника, электрика…
Аргентинский родственник
Максим Скурко хорошим был учеником на хуторе. На коне умел ездить, запрягать в телегу. Часто с братом деда — Фадеем — ездил по деревням.
— А я его называл дядька Фадей. Хороший был мужик! Я с ним много времени провел. Часто на сеновале ночевали. Он был ветеринаром, и к нему ходили люди со всей округи. У дядьки было много книг по ветеринарии, химии, медицине. И когда я на химфаке учился, он проверял мои знания. Задавал вопросы. Отвечу, так он: «А, ну немного знаешь!..»
Дядька знал испанский, чешский, немецкий. Он по заграницам поездил, 10 лет жил в Аргентине. Эмигрировал во время Первой мировой войны. Рассказывал: «Приходишь в порт, показываешь руки. Если они в мозолях, тебя брали на корабль, там отработаешь. Руки и были твоим паспортом, пропуском в Аргентину».
В Буэнос-Айресе Фадей работал на автомобильном заводе, был таксистом, трудился на ферме. Объезжал настоящих мустангов! Знал хорошо сельское хозяйство. Заработал там много денег, а потом вернулся в Пильковщину. Хотел землю купить, но тут пришла советская власть…
— Мы ездили с ним из Пильковщины на дачу на Нарочи. Это километров сорок пути. И что интересно: лошадью не надо было управлять. Она знала, как вернуться домой. А еще в километрах двадцати от хутора есть озерцо, к которому конь всегда сам подходил, пил воду и только тогда шел дальше.
А еще дядька умел гипнотизировать! Сначала демонстрировал сеансы на курице. Смотрю: он на нее поглядит, и вот она уже лежит ногами кверху. «Такое и в цирке показывают!» — говорю. Тогда дядька подошел к лошади, смотрел-смотрел на нее, а она брык — и упала... Он лечил гипнозом коров, свиней. И был здоровенный, крепкий. Как снимет рубашку — ни капельки жира, одни мускулы! В 70 лет ставил бидон с молоком на грузовик!
Почитатель молока
— Кстати, о молоке. Мой отец любил по базарам ходить. За границей первым делом шел туда. Говорил: по рынку можно судить, как живет народ. И с мамой на машине ездил на базары в Поставы, Вильнюс и даже в деревни. Так вот, отец по рынку ходит, ходит, и вдруг ему молока захотелось. А он его очень любил. Подходит к бабке, хочет купить трехлитровку, а она: «Куда налить?» — «Куплю с банкой». — «Не, сынок, у нас с банками плохо. Ее не продам». — «А, ну не надо». Выпил три литра и пошел дальше!
А еще на базаре он любил с людьми поговорить, расспросить их о житье-бытье.
Любовь неземная
…Следующий снимок — воспоминания о Вильнюсе, где до 1939 года жил Максим Танк. Учился в университете. Потом его отчислили за революционную работу, посадили в тюрьму… Но были в Вильнюсе и счастливые эпизоды, свидетельство тому — очередное фото с пометкой «1937 год». На нем еще совсем молодые родители Максима Скурко.
— Мама и папа всю жизнь очень любили друг друга. Ромео и Джульетта блекнут перед ними!
Их любовь проявлялась в постоянной заботе друг о друге. Например, дома обед приготовили, покушали. Пока мама оглядится, отец всю посуду вымоет! Если она затеяла котлеты, он уже прикручивает мясорубку к столу. После этого ее вымоет, высушит и положит на место. Я не видел, чтобы мама хоть когда-нибудь чистила картошку. А когда рыбы наловим, отец приносил ее на кухню очищенную, порезанную, только жарь...
Вера ГНИЛОЗУБ, «БН»
Фото Павла ЧУЙКО, «БН», и из архива Максима СКУРКО
(Окончание следует.)
