«Я хочу стрелять»
Семнадцатилетнюю Валю из Сибири на войну не брали. «Конечно, вес 41 килограмм был, живой скелет», — сегодня Валентина Павловна прекрасно понимает логику работников военкомата. Но тогда она не сдавалась и требовала отправить ее на фронт. Валя хотела стрелять и убивать захватчиков. «Я сказала им, что эшелоном уеду», — моя собеседница ударяет ладонью по столу. Ее решимость не вызывает сомнения. Задумала — сделала. А чтобы допустили к оружию, отправила письмо Сталину:
— Написала, мол, неужели я, дочь героя Гражданской войны, ушедшего на фронт, и женщины, которую убили кулаки, должна сидеть телефонисткой в штабе, как мне предлагают. Телефонная трубка стрелять не может. А я хочу стрелять. Я должна убить немца — за маму, за папу, за Родину.
И вот Валентина — командир оружейного расчета 388-го отдельного зенитного полка.
— Что я чувствовала, когда стреляла из зенитной пушки? Злость я чувствовала. Отомстить хотела за все, что видела, за всех, кого закопали, за мечты наши несбывшиеся. Мы прикрывали мосты, аэродромы, военные склады. Помогали нашим летчикам, танкистам.
Интересно, как единственную девушку — командира орудия на фронте воспринимали мужчины?
— О! Да ты что, не успеет трава по весне вылезть, как они мне несут букеты: «Валечка, сержантик, ты за меня замуж выйдешь?» — «Выйду, выйду, только живыми надо остаться». Я так, наверное, всему фронту обещала замуж выйти. Всем врала. Какая любовь, когда надо немцев стрелять?
«Мы держим небо»
1942 год. Калининский фронт. Зенитчицы охраняют огромный артиллерийский склад. Как снаряд упала тяжелая, гнетущая натянутым молчанием ночь. Валя заступила на дежурство начальником караула батареи. Развела всех на посты. Последней выходила Сашенька, оставив недописанное письмо.— Просит: «Допишите за меня домой. Три брата и папа ушли, а мама одна осталась. Переживаю». Я ей: «Саша, зачем ты мне поручаешь? Я тебя пораньше сменю, допишешь сама». И увела на пост к складу. Саша красивая была: глаза с поволокой, ресницы, пепельные волосы. Мы ей говорили: «Сашка, кончится война, все мальчишки твои». Зашла в землянку. Приклонилась, вроде забытье какое-то пришло. И слышу: стрельба, жужжание орудий, бомбы, — Валентина Павловна зажмуривается и прижимает ладони к ушам, чтобы приглушить музыку смерти, зазвучавшую из далекого прошлого.
— Слышу: «Воздух!» Думаю, ну ушли же, ушли, рассвет скоро, куда опять летят. А это «Юнкерсы» — легкие бомбардировщики, начиненные зажигалками. Видно, их разведка доложила, что тут оружейный склад, а поднять его на воздух — все равно что открыть дорогу на Москву. Мы как на лезвии бритвы были. Подбегаю к своему орудию. Смерть перед тобой, а ты не имеешь права ни спрятаться, ни согнуться, ты держишь небо. Самолет перелетел нашу линию огня, и пошли зажигалки. И вот одна из них падает прямо около Сашки. Она прижимает боеприпас к полушубку. Горит все — шапка-ушанка, горит лицо, горят руки. Спустя год ее привез к нам командир дивизии. Один глаз навечно закрыт, второй едва смотрит, культи вместо рук. Ее родная мать после госпиталя не признавала, выгоняла, мол, не моя дочка, что вы мне прислали! И только увидев родимое пятно на левом плече, с ужасом поняла, что перед ней ее Сашенька.
Потерять косы — не к добру
Валя всегда носила с собой оберег — свои девичьи косы. Их обрезали, чтобы не завелись вши. Валентина свои спрятала в карман, она верила, что, пока косички с ней, ее не убьют. Но однажды Валя не нащупала в шинели талисман.Лютует февраль. Взрывная волна отбрасывает Валентину на минное поле. Девушку живую находят собаки. Ноги как бревна. С обморожением ее доставляют в ярославский госпиталь.
— Зайду, бывало, в землянку, а там девочки сушат портянки и валенки. А как я, командир орудия, откину их обувь и стану сушить свою? Где ж человечность? Так и в тот недобрый час ноги были мокрые и быстро замерзли.
Забрала война у Вали косы, а теперь отнимает и ноги. Чувствительность к конечностям не возвращается. Восемнадцатилетнюю девушку готовят к ампутации. К тому, что свою войну с фашистом она уже отвоевала и отныне ей предстоит война с той частью себя, которая не желает признавать, что никогда не встанет на ноги, потому что их больше нет. Овдовевшая мачеха, узнав о решении врачей, от падчерицы отказывается. Отказывается от себя самой и Валентина.
— Я попросила у санитарки тети Маши большое полотенце, — во взгляде ветерана мелькнул след безысходности. — Думаю, девчонки уснут, а я задушусь, кому нужен чурбан? А она по глазам моим догадалась: «Ой, девка, что ты задумала?!» И не дала, спасла меня от позорной смерти. И не зря — тут отменяют мне операцию. Палатный врач вычитал, что нужно пускать подкожно кислород, и решил попробовать вылечить мои ноги. Первый раз я встала спустя полгода после обморожения. Училась стоять, потом ходить. Ну а потом снова на фронт.
Героиня повестей, стихов и пьес.Освободителей встречали сахаром
Горящий, гниющий, хрипящий, испепеленный — таким увидела Валентина Минск 1944-го.— Мы прикрывали танкистов, — моя собеседница говорит все громче, будто сейчас в воображении готовится открыть огонь по врагу. — Они шли с Товарной. А город весь горит. Ничего живого нет. Запах ужасный стоит. Обессилевшие, изможденные евреи из Минского гетто просят воды. Погрузчики подъезжают к колючей проволоке и грузят одного за другим. Бездыханных тел — не счесть. Кричу тягачам: «Разворачивай орудия!» Восемьдесятпятки могли в случае чего все в щепки разнести. Жара стояла невозможная. Вдруг из калитки выбегает женщина, наполовину седая. Оказалось, это девушка 22 лет. Дает нам кусочек сахара. Этот гостинец она приготовила тем, кто придет освобождать Минск.
Январь 1945-го. Река Висла. Понтонщики наводят мосты. Зенитчики готовятся их прикрывать. Ветер пробирает. Снег колет будто иголками. Валя укрывается от непогоды за быком моста. И эту промозглость взрывает «Воздух!».
— Фашисты идут средь бела дня на понтонщиков. Бегу на позицию: «Миша, подай снаряд!» Хватаю. В этот миг бомба разрывает бык, где я только что сидела. Держу снаряд и смотрю на Мишу, — глаза Валентины Павловны расширяются. — А у него вместо головы фонтан крови. И он еще идет так ко мне по инерции, а голова катится к моим ногам. Эта картина преследует меня до сих пор.
Трое суток Валя пролежала без сознания. От пережитого шока не могла ни говорить, ни есть.
— Зубы разжимали ножом, капали что-то. Когда пришла в себя, еще какое-то время не говорила, только котелок просила. Мы тогда его скоблили и смотрелись, как в зеркало. Девчонки остаются девчонками и на фронте. Не успеет старшина дать портянки, а мы их на подворотнички. Хотелось нравиться мальчишкам, жизнь ведь продолжалась. Мне говорят: «Сержант, не снимай шапку». Сняла, а там половина головы белая.
Валентина Чудаева прошла Калининский, Карельский, 2-й Белорусский фронты, а в день победы от счастья разрядила в небо орудие. Выдохнула: отстрелялась!
— Командир полка уехал в штаб дивизии, — Валентина Павловна заговорщицки улыбается. — Кругом разносится: «Победа!» А я и говорю: «Девчонки, давайте выпустим все снаряды в воздух. Войны же больше не будет. И устроили «салют». Командир вернулся сердитый: «Кто это сделал?» — «Я». — «Будешь отрабатывать после войны». — «Как? Зачем? Войны же больше не будет!»
kasiyakova@sb.by
