Интервью с певицей о судьбе в полосочку, о жизни на пороховой бочке, о связях нужных и недужныхПредставляя читателям солистку Театра оперы, лауреата международного конкурса Елену Сало, я поступлю, возможно, старомодно, но, на мой взгляд, убедительно — в преамбуле я предоставлю слово знаменитым мужчинам, которые ценят, а то и восхищаются ее творчеством. И пусть меня за этот явный сексизм осудят соплеменницы, но когда о певице и женщине говорит противоположный пол, пушки злословия умолкают. А это именно то, что так мешает талантливым женщинам... Итак,
— Ты задумывалась о природе голоса? Можно ли, развивая голосовые связки с детства, научиться хорошо петь каждому?
— Знаменитая в прошлом наша певица Лидия Ивановна Галушкина говорила, что можно петь, а можно заниматься звучкодуйством. Верно подмечено. Децибелы издавать каждый может — громче, тише.
— То есть настоящий певец — это миссия?
— Мы на сцене, как голенькие, а когда открываешь рот, вообще все становится очевидно. Недаром говорят: молчи, сойдешь за умного. Вокалист начинает петь, и становится ясно не только, какой он артист, но и какой человек. Кстати, люди порочные очень быстро лишаются красивого голоса, не замечали?
— Кроме белорусской консерватории ты нигде больше не училась?
— Я поступала в Петербург. Понравилась педагогам, но они спросили: «А где будете жить? Мы общежития не даем!» Это было в конце 1980–х. В результате я вернулась домой и получила отличное вокальное воспитание в Минске у народной артистки Ирины Шикуновой. Она вложила в меня такие титанические усилия, что они просто не могли не оправдаться. Я горжусь, что являюсь ученицей Ирины Семеновны.
— Как правило, певцы жалуются на консерваторию, на недостаточную вокальную школу...
— Если бы я не попала к Шикуновой, я бы тоже жаловалась. Это просто подарок Бога, потому что в начале учебы у меня ничего не получалось, я сильно переживала, мучилась, мысли были о самом худшем: если не петь, то зачем топтать землю?
— Вот даже так?
— Вот так. Вопрос стоял о жизни и смерти. Я столько жутких рук прошла до Ирины Семеновны. Учебу у нее я называю реанимацией.
— Успех в оперном театре тоже пришел не быстро, так? Директор театра Сергей Кортес отдавал должное твоему таланту, а главный дирижер Александр Анисимов был поначалу сдержан... Чтобы молодой певице взойти и заблистать, нужно что?
— О чем вы? Звездности, блеска — у нас этого нет в принципе! То ли народ не настолько любит оперу, как в прежние времена, то ли просто период такой в обществе — накопление материальных благ, всеобщая девальвация культурных ценностей.
— Настроение, смотрю, у тебя не очень...
— Отнюдь, судьба ведь в полосочку. Летом ездила в США — это была культурологическая поездка, а не гастроли. В штате Нью–Мексико мы слушали оперу «Кармен» — такой высочайший уровень!.. Если бы я хотела придраться к чему–то, то нашла бы лишь две шероховатости: низковатая нота у одного исполнителя — одна–единственная, и чуть киксанул валторнист в оркестре. Все!!! Для нас — немыслимый уровень. Не знаю, может, оттого, что у нас идет ремонт, что театр не живет, а выживает... Впрочем, общий уровень театров СНГ и даже Большого снизился. Всякого «около» теперь столько набилось на самые престижные сцены... Куда подевались мастера? Не знаю, но когда оказываешься среди них, испытываешь высшее счастье.
— Ты говорила, что недавно в Минск на «Кармен» приезжал английский импресарио. Это будет иметь какие–то последствия для театра?
— Это надо у руководства спрашивать. Слышала, что она — это была дама — вроде бы хорошо отнеслась к спектаклю.
— А у тебя собственного агента нет?
— После конкурса в Турции, где я заняла 1–е место, был. Но я потеряла его по глупости. Я только–только попала в труппу, было страшно оторваться от театра.
— У нас кто–нибудь имеет своих импресарио?
— Считанные люди. Вернее, один–единственный... Разрешите без персонализаций.
— Но наш театр имеет возможность на европейском рынке продвигать своих лучших солистов?
— О нашем театре сейчас вообще сложно говорить. Из–за ремонта, постоянной текучки состава. Старшего поколения почти не слышно, а опыт–то нужен. Я по себе сужу: смотришь на мастера день за днем и многому учишься — как он подает звук, сравниваешь манеру, следишь за тем, как он двигается. Без мэтров мы, как чертики в табакерке крутимся... Это если в переносном смысле, а в прямом — сейчас вообще в опере тенденция быть гимнастом: выкручиваясь, петь. Когда наш главный режиссер Маргарита Николовна Изворская ставила «Кармен», я со многим не соглашалась. Ну как делать перевороты и петь?! В общем, дергалась, пока в ту же Америку не попала.
— А там?
— Вот насколько важно ездить и на все смотреть своими глазами, и как жаль, что мы ограничены в средствах! Но я хочу сказать, что даже если слушать мировые оперы по «тарелке» с канала «Меццо», и то убеждаешься, что вокалисты вытворяют такое... Берта в «Севильском цирюльнике», как каратистка, с разгона падает на колени, скользит и при этом шикарно берет верхнюю ноту! Когда мы репетировали «Кармен» Изворская требовала движений, и я поначалу была очень недовольна. Трудно ломать стереотипы. Ведь у нас было десятилетиями: вышел, «доложил» арию, поклонился. Теперь же оперные дивы делают сальто, кувырки. И стыдно отставать от времени. Раз они могут, значит, человеческие возможности это позволяют. Я посмотрела американские мюзиклы, посчитала количество сольных арий у артиста, количество его переодеваний, диалогов, танцев, ансамблей — для нас подобный уровень профессионализма запределен.
— Елена, я месяц ждала, пока у тебя среди гастролей и спектаклей появится время для интервью. Выходит, востребована?
— Я в жизни себе сама никогда не делала рекламы, у меня до сих пор нет даже афиши со своим портретом. Можете удивиться, но, сидя дома, без агента, я — востребована, да. Стоит один раз показать уровень и... Теперь меня часто стала зазывать Москва. Я пела в одном концерте с Образцовой, Синявской, даже успела с покойным великим Штоколовым раззнакомиться (он ведь недавно умер).
— То есть московские мэтры приняли тебя без снобизма, высокомерия? А как же законы рынка, конкуренция?
— Законы рынка так отличаются от человеческих законов... Время проходит, и все становится на свои места: кого из звезд «раздували» ради денег, а кто ценен благодаря таланту. А еще большие певцы, как правило, большие люди. Елена Образцова, например, однажды сама подошла ко мне с комплиментом: «Хорошая девочка!» У народного артиста СССР, знаменитого баса Большого Александра Ведерникова (не путать с его сыном, главным дирижером Большого) я даже была дома в гостях. Буквально с порога обрушился на меня с критикой всего театра — ему не понравилась наша «Хованщина». Но тут же по–отечески стал давать мастер–класс, делиться секретами. (На удивление, я их знала, потому что мой педагог Шикунова тоже стажировалась в Италии в «Ла Скала».) Собственно, я о чем? Мэтры потому и мэтры: ругают и тут же берутся помогать, исправлять. И еще знаешь, о чем подумала: надо время от времени уезжать из дома, из гнезда, а то можно возомнить о себе... Мы ведь все приглаженно друг о друге говорим, комплиментарно... Вот Ведерников. Поставил меня у рояля, заставил петь и каждую «блоху», которую можно было найти, при мне тут же разобрал. Я была в шоке. По правде говоря, «блох» было мало, а в шоке потому, что Александр Филиппович предложил брать уроки, заниматься у него, «поискать творчества», как он выразился. А его критику я восприняла спокойно и поработала над замечаниями.
— Кстати, надо все–таки пролить свет: почему ты ушла из театра? А потом вернулась?
— Я не ушла, я покинула театр на полгода, потому что не хотела подписывать контракт на полставки. Что такое полставки в театре? Все равно вся работа, которая должна быть выполнена артистом перед спектаклем, будет оставлена тебе. И ты ее выполнишь, если человек ответственный. Утром придешь на спевку, в обед посмотришь кассету, а вечером будешь репетировать танцы. Все равно полная загрузка. У актера день ненормированный, творческий человек сидит и долбает нотку за ноткой, проверяет, точит, смотрит новые и новые записи на DVD. Работать на полставки — вполсилы — я не согласна! Но вернулась в театр, потому что мне пообещали восстановить полную. Но обещание пока не выполнили.
— Значит, ты снова можешь оказаться свободной?
— Я этого не боюсь. Жизнь на пороховой бочке, возможно, не сахар, но это дает стимул к творчеству, к поиску новых перспектив. Зато нет рутинной работы, как, например, исполнение в 180–й раз арии Ольги из «Евгения Онегина». Мне очень полезна в этом смысле была поездка по Америке. Я поняла, во–первых, что у нас различается даже отношение к деньгам. Мы зачастую думаем, что большие деньги нельзя заработать — они просто сваливаются на голову сами собой, то есть легко достаются. Вот малые, их трудно заработать. А большие — шах и притянулись. Да, солистам на Западе платят 10 — 15 тысяч долларов за один спектакль, но, простите, я посмотрела в Санта–Фе оперу: все идет без сокращений, без купюр — трехчасовые спектакли, люди пришли отдыхать, артисты — работать. И как работают, выкладываются... Впрочем, я уже говорила об уровне исполнения.
— Что труднее дается в жизни — профессиональный успех или личное счастье?
— Периодами. А если возникают трудности, я молюсь, чтобы этот период быстрее закончился и засветило солнце. А я знаю, что оно обязательно засветит.
— А какая черта характера, по–твоему, необходима для удачной карьеры?
— Не одна — набор черт. Когда поступала в консерваторию, то приходила домой и смеялась: «Ты не поверишь, мама, нас выбирали, как коней, даже зубы рассматривали». Смотрины! На 2 места, кстати, было 27 претендентов. Для взрослой певицы же нужнее всего человеческое обаяние.
— В Театре оперы сегодня есть творческая конкуренция? Или все решает администрация?
— Творческой — нет, и это очень плохо. Ее сейчас, мне кажется, и в Москве нет: там все решают либо деньги, либо связи. Была не так давно на Сицилии, в Палермо, там также говорили: «Ты должен быть либо родственником (мафия всегда жива!), либо богачом». Примитивно. И я боюсь, что мы на дороге к этому.
— Ты быстро переключаешься с персонажа или «приносишь» его образ домой? Театр накладывает отпечаток на восприятие реального мира?
— Я отношусь, во–первых, очень избирательно к самим персонажам. Например, Марфу («Хованщина») я не пою до сих пор. Потому что все, что человек делает, он должен делать с умом. Дело в том, что есть такие тонкие сферы... Я хочу сказать, что не могу заигрывать с грехом, — Марфа по сюжету занимается спиритическим сеансом. Ведь изображать грех — это значит ходить по тонкой грани, отделяющей добро и зло.
— Но ты же себе сужаешь репертуар!
— Да. Но опера не просто искусство, вернее так: всякое искусство вдохновлено либо одним чувством, либо другим — либо с одним знаком, либо с другим. У образа во время исполнения огромная взаимосвязь с артистом. Я не могу так рисковать собой.
— А «Кармен»? Тоже ведь далеко не образцовая история.
— Зато назидательная. Кармен пою и объясню почему. Да, она воплощает всю женственность мира — от кошки и до царицы, и при этом еще и Мария Магдалена, в ней сонмище грехов. Кармен использовала людей так, что разрушала их до основания. Но разрушена была и сама, и ей в конце уже ничего не оставалось, как только броситься на нож Хозе. Она уже смерть ждала, искала... В произведении есть четкая мораль. А в русских образах накручено столько темного, без всякого урока: полюбил — подсыпал отраву, да перепутал, умирает невинный... Ну нет, нет того, что хотелось бы мне сказать людям!
— Убедительно. Но ведь музыка — красивая!
— А кто сказал, что дьявол страшен? Он — красавец. О, если бы вся музыка была божественной... Я берегу свою душу. Это мое право.
— А как ты готовишься к спектаклю? Как начинается с утра твой день?
— На самом деле больше всего голос устает от разговора, поэтому в этот день беседы по телефону исключаются. Еда — нормальная, но, разумеется, не орехи или минералка с бурболками... И не молоко. Знающие фониаторы не советуют — оно вырабатывает слизь, не прокашляться. День должен быть бодрый. А все остальное перед спектаклем сделает Маргарита Николовна. Перед «Кармен» настроит так... Мне нравится, как она в этот образ вводит артисток, я без ее настройки не могу.
— Чего бы тебе положа руку на сердце хотелось еще в творчестве?
— Я буду считать, что моя карьера сложилась, если, наконец, наш театр найдет деньги на постановку оперы «Золушка».
