ЕСЛИ вы не читали Наума САНДОМИРСКОГО, то этот и следующий номера нашей газеты отчасти восполнят пробел
овинции. Хотя не только. Но жителю райцентра и сельского поселка — особенно. Потому что во всех его десяти, если не ошибаемся, книгах, правдиво, талантливо, иронично и тепло рассказывается именно о людях и событиях этих территорий проживания. Мало кто из нынешнего писательского племени вообще уделяет внимание подобной категории героев. А Сандомирский и живет там, в Глуске, всю свою сознательную и фактическую жизнь, и не устает, как настоящий журналист и писатель, подмечать всю полноту белорусской провинциальной жизни на примере своей малой родины. После его пера слово «провинциал», кстати, всегда хочется произносить с особой гордостью. И огромное спасибо Науму Борисовичу за это! «Белнива» уже публиковала журналистские и писательские работы бывшего главного редактора глусской райгазеты, этого своеобразного «Бабеля из Глуска», как называют его разные издания, откликаясь на творчество несомненно богато одаренного человека. Сегодня мы предлагаем своему читателю лишь несколько эссе из новой его книги «Казанова» и горячее мороженое», которая вышла в 2012 году. Надеемся увидеть на своих страницах и его новые работы! «Секунды, минуты, часы, месяцы, годы… Что остается от них, когда, как растекающийся след от реактивного самолета, они исчезают в загашниках времени? Осколки! Слов, этюдов, фактов, мизансцен… Но, к счастью, и мыслей тоже. И мысли эти, рифмуясь с жизнью, высекаются чаще всего от наиболее ярких ее эпизодов. Тех, что запомнились, взволновали, «зацепили», вызвали ответную реакцию… А уже вслед за всем этим появлялось то, что условно можно назвать комментарием к ним...» Так Наум Сандомирский сам для себя определил неотвратимость и необходимость своего литераторства. Разве вы с ним не согласны?.. «БН»
Вторая скворечня
Сначала был звонок:
— Елена Васильевна, через две недели мы хотели бы видеть вас в городском кинотеатре. Уверены, кое-что на мероприятии окажется для вас сюрпризом.
— Кто это — мы? — вежливо поинтересовалась она.
— Перечислять едва ли стоит... Заметим только: мы — портрет коллективный.
— А не лучше ли играть в открытую. Для неожиданных сюрпризов уже скромно «оборудована».
— Не волнуйтесь, они из разряда приятных.
— Вы плоховато знакомы с психологией: чрезмерные эмоции иногда тоже могут оказаться губительными. У Рабле Гармагелла от радости даже умерла.
Но тут же себя одернула. Мол, не слишком ли много эрудиции для случайного телефонного разговора, поэтому перевела диалог в конкретную плоскость.
— В моем возрасте трудно обещать твердо. Скажу только: вы меня заинтриговали. Почему бы и не «прогулять» свою жизнь. Во сколько начало?
— В десять... О числе сообщим дополнительно. В плане общего представления заметим: это будет встреча с известными земляками.
Уже положив трубку, тут же еще раз подбодрила себя, почти не сомневаясь в позитивности решения.
Недавно случайно познакомилась с цветовым определением человеческой сущности. Исходя из него, у нее, старушки, напрочь отсутствует желтый, символизирующий интерес, поиск. Болезнь вообще выпадает из спектра. И если сейчас жизнь подбрасывает бывшей учительнице такую «красочку», то глупо не воспользоваться случаем. Сюрприз так сюрприз.
...И вот она в большом зрительном зале. Представитель власти наполнил душевными интонациями обращение к присутствующим. Ловко пробалансировав на грани между лирической взволнованностью и официальной торжественностью, передал микрофон ведущему. И тот с места в карьер пустился в забег отрепетированной, но очень убедительной душевности.
К микрофону поочередно стали подходить виновники действа. Доктор наук, лауреат Госпремии, профессор, прославленный поэт, писатель... С каждым из них зал сливался в едином экстазе. Провинциальное ухо, непривычное к громким званиям, впитывало их с таким наслаждением, как слизистая желудка сок экзотического фрукта. В небольшом городке, где даже среднезвеньевые начальники на виду, все это некоторыми воспринималось как визит инопланетян.
...В сценарном порядке представили слово художнику. И вдруг что-то похожее на слуховую галлюцинацию. Показалось, что назвали ее фамилию. Причем не просто озвучили, а пока в какой-то непонятной связи с этим живописцем.
Боже мой!.. Да как же она сразу не поняла, не догадалась, не почувствовала... Конечно же, это он, бывший ученик. Хотя изменился настолько, что ее промах становится простительным.
Высок, строен, красив... Богемный человек! А тот был маленький, худенький, невзрачный. Впрочем, такое ли уж продуктивное занятие — сравнивать желудь с дубом.
А тут общее ощущение такое, будто на ней сфокусированы взгляды всего зала. Аудитория всегда «стреляет» по предложенным ей целям. Сейчас «цель» — она, идущая по направлению к сцене.
И вот думай сейчас, что сказать в состоянии цейтнота, осложненного непривычностью ситуации. Ни Цицерон все-таки. И не один из словоохотливых героев Бабеля, у которого в запасе всегда есть «этих пара слов».
Только зря волновалась. Нужные слова нашлись буквально в тот момент, когда бывший ученик подошел, обнял, как-то радостно и ожидающе посмотрел в глаза.
Обращаясь не столько к залу, сколько к нему, сказала:
— Сейчас весна, и, судя по погоде, скоро вернутся скворцы.
И пока зал пытался понять, при чем здесь эти скромные пернатые, учительница продолжала:
— Много-много лет назад скворцы прилетали и в мой двор, поселяясь в скворечне, прибитой на одном из деревьев твоими руками. Для тебя, возможно, это было просто задание на урок зоологии, а для меня на всю жизнь осталось символом памяти. Не одну весну подряд думала об этом, вспоминая и тебя, и других ребят. Только вот постарел, почти рассыпался птичий домик, опустевший без обитателей. Не ждала скворцов и в нынешнем году. Но произошло гораздо большее — прилетел ты сам. А это такая громадная радость!
Она говорила что-то еще. Потом вдруг почувствовала: мешают говорить слезы. А зал, вошедший в режим искреннего сопереживания, взорвался аплодисментами. Причем аплодировали стоя. С каждой минутой становилось ощутимей, как обещанный первоначально сюрприз выходит за пределы жанра, стремительно перерастая в событие.
...Но все же самое главное произошло назавтра. Находясь в доме, пожилая учительница услышала во дворе стук молотка. Под старой грушей лежала старая скворечня. Совсем не старый еще человек прибивал новую. И человеком этим был известный в стране художник. Визитный профессор одной из европейских Академий художеств. Мастер, чьи картины не раз экспонировались на престижных выставках, а также «разбежались» по частным коллекциям в США, Италии, Голландии, Израиле, Югославии, Греции, Германии...
Только в тот момент это для нее не имело ровно никакого значения. А имело его только то, что этот самый мастер прибивает к дереву новую скворечню. Жизнь, совершив виток по спирали, вернулась на исходную позицию. Позицию, куда оба возвратились далеко не теми, какими были много лет назад.
Она вышла во двор и тихонечко наблюдала за «юннатской» работой бывшего воспитанника. Он же, увлекшись процессом, пока ее не замечал.
Но сколько времени нужно, чтобы прибить скворечню?.. Минутное дело. Всей-то и работы — залезть да слезть.
Лет около двадцати пяти назад ученик сделал это еще быстрее. Вот только зоология теперь уже совсем ни при чем. В этом эпизоде птичий домик прибивался совсем по иным человеческим законам. Законам гуманности и добра.
Кстати, именно они выдали накануне очередного учебного года на «монитор» памяти эту не такую уж давнюю трогательную историю. Ту, которая не только фиксирует, но и учит.
Случайных окон негасимый свет
В реальной жизни неплохо бы желания сбалансировать с возможностями. То бишь устойчивее чувствует себя тот, у кого мечтам противостоит уравновешивающий их прагматизм. Иначе они, почувствовав силу, могут незаметно завести жизнь в эдакий созерцательный тупик.
Но и постоянное пребывание на сквозняках бытия наводит на нас горизонтальную тоску. Вот и клюешь порой на любую, хотя бы частичную, кратковременную самоизоляцию от действительности. Тем более что дороги слепой судьбы не пролегают через кабинеты окулистов. В подобных случаях немножко «халявной» надежды никому не помешает.
А тут как раз астрономы обильный метеоритный дождь пообещали. И люди, давно поверив в симбиоз загаданного желания и упавшей звезды, тут же вспомнили о залежалых чаяниях. С тем, чтобы случайно узрев свою, обратиться с заветной просьбой к вдруг так щедрому на посылы августовскому небу.
Автор этих строк тоже неожиданно для себя оказался в плену романтических искушений. Отчего же, мол, не пополнить ноосферу еще одной, адресованной в межгалактическое пространство надеждой. Сбудется — хорошо, нет — без метафизической обиды отложим до очередного звездопада.
И вообще, о чем уж тут жалеть, если вечер выдался таким чудесным, достойным бунинского пера. Он будто еще раз взялся доказать, что у природы, как у зрелища, нет соперников. Если нарисованный пейзаж, даже самый классический, по меньшей мере умилит, то она ошеломит небрежной продуманностью буквально каждого штриха. В ней не было и нет отрепетированности организованных зрелищ. В большинстве своих проявлений все неожиданность, все экспромт.
Что же касается падающих звезд, то тут для меня все оказалось гораздо скромнее. При количестве желаний почти равном количеству звезд предстояло определиться всего лишь с несколькими. Да только и тут «облом». Если этой ночью звезды и падали, то явно не для меня. Хоть и вертел задранной вверх головой по всему диапазону неба, увы, не узрел ни одного трассирующего светлячка. Мои звезды были словно приколочены гвоздями. При таком пасьянсе мечты, быстро угомонившись, отправились по старым адресам, так и не встряхнув авгиевы конюшни душевной залежалости.
Что ж, мои мечты в данном конкретном случае оказались с короткой условной точкой возврата. Даже несколько грустновато подумалось: да, от самого себя далеко не убежишь. И все же вечерняя вылазка не оказалась напрасной. Оторвав взгляд от не оправдавших ожидания холодных звезд, гораздо больше увидел в более привычной горизонтальной плоскости.
Знаю, никогда не считалось приличным заглядывать в чужие окна. Даже в чем-то предосудительно. Но до чего же одновременно и интересно, и соблазнительно, когда они так уютно освещают изнутри. Где-то мощной люстрой, как минимум в три лампочки. Где-то более интимными настольной лампой или настенным бра. А перед тобой не небоскребы, а в основном оконные соблазны одноэтажной по преимуществу провинции, которой еще только предстоят свои Ильфы и Петровы.
Взгляд, другой, третий... И мне даже стали понятнее и ближе голландцы, не знающие, что такое ставни, а окна первых этажей не имеют представления о занавесках, жалюзи. Открытая жизнь, открытый вид с улицы. Тоже своего рода окно в Европу, но совсем не то, которое хотел «по-плотницки» прорубить российский император Петр Первый.
Ты уже глядишь не в окно, а как бы примериваешься к чужой жизни. Вот за этим, к примеру, вижу несколько картин, телевизор. А ведь это тоже своего рода окна. Одни — в культуру, другое — в огромный мир земного социума. Сегодня это еще и компьютерный монитор, Интернет, доставляющие тебе в квартиру информационное эхо огромной планеты. И когда смотришь на все это со стороны, появляется ощущение чьей-то жизни как прямой трансляции.
А взять окна детства! Боже мой, сколько мог бы про них рассказать. Про сезонно-цикличные двойные рамы зимой с украшенной блестками, елочными игрушками ватой между ними. Про помидоры с грядки, дозревающие на подоконниках. Про стариков в оконных «бойницах», чей жизненный горизонт в пожилом возрасте нередко определялся глубиной объема при взгляде из окна. Про всевозможные вазоны, фикусы, превращающие их в импровизированную оранжерею. Согласитесь, при таком раскладе они уже не функциональное приложение, а нечто приобретающее автономность и самоценность. Особенно понимаешь это, когда узришь в них личики детей, для которых заоконная панорама — первое знакомство с миром, подаренное бытийной лотереей.
Кстати, чтобы понять, насколько маняще открытое окно, достаточно увидеть в иной деревне десятки заколоченных окон. За ними нет жизни, нет перспективы. Лишь стылая пустота. Поэтому так хорошо, что «живых» гораздо больше и в них можно соблазнительно заглянуть.
Тут, пожалуй, совсем нелишне вспомнить и известное окуджавское, когда «из каждого окошка, где музыка слышна, какие мне удачи открывались». И не только вспомнить, но и готовы согласиться. Пока есть у людей вот это, по-человечески так понятное ощущение музыки из окошка, ничего еще не потеряно. Ни у тебя, ни в том доме, откуда она звучит.
...Поздний вечер. Загораются звезды в небе и огоньки в окошках. И настоящий космос не там, в бездонной высоте невообразимо огромного неба, а в этих скромных оконных «светлячках». Большой космос человеческих судеб, чаяний, надежд, ожиданий, желаний... И пусть мои в этот обещанный звездопад не дождались своего метеорита. Но если хоть чьи-то сбылись, хоть кто-то дождался, оказавшись терпеливее, то это уже хорошо. Ведь не бывает перманентного счастья. Просто приходит день и вечер, когда наступает и твоя очередь.
В контексте лирического отступления вдруг вспомнилась одна очень давняя песня, где есть такая строфа:
И пока за туманами
Видеть мог паренек,
На окошке на девичьем
Все горел огонек.
Заметьте, не где-нибудь, а опять-таки на окошке как образе веры, надежды и любви.
(Окончание следует.)
