ЕСЛИ вы не читали Наума САНДОМИРСКОГО, то этот и следующий номера нашей газеты отчасти восполнят пробел
ЕСЛИ вы не читали Наума САНДОМИРСКОГО, то этот и следующий номера нашей газеты отчасти восполнят пробел. Его почитать стоит! Особенно человеку из провинции. Хотя не только. Но жителю райцентра и сельского поселка — особенно. Потому что во всех его десяти, если не ошибаемся, книгах, правдиво, талантливо, иронично и тепло рассказывается именно о людях и событиях этих территорий проживания. Мало кто из нынешнего писательского племени вообще уделяет внимание подобной категории героев. А Сандомирский и живет там, в Глуске, всю свою сознательную и фактическую жизнь, и не устает, как настоящий журналист и писатель, подмечать всю полноту белорусской провинциальной жизни на примере своей малой родины. После его пера слово «провинциал», кстати, всегда хочется произносить с особой гордостью. И огромное спасибо Науму Борисовичу за это! «Белнива» уже публиковала журналистские и писательские работы бывшего главного редактора глусской райгазеты, этого своеобразного «Бабеля из Глуска», как называют его разные издания, откликаясь на творчество несомненно богато одаренного человека. Сегодня мы предлагаем своему читателю лишь несколько эссе из новой его книги «Казанова» и горячее мороженое», которая вышла в 2012 году. Надеемся увидеть на своих страницах и его новые работы! «Секунды, минуты, часы, месяцы, годы… Что остается от них, когда, как растекающийся след от реактивного самолета, они исчезают в загашниках времени? Осколки! Слов, этюдов, фактов, мизансцен… Но, к счастью, и мыслей тоже. И мысли эти, рифмуясь с жизнью, высекаются чаще всего от наиболее ярких ее эпизодов. Тех, что запомнились, взволновали, «зацепили», вызвали ответную реакцию… А уже вслед за всем этим появлялось то, что условно можно назвать комментарием к ним...» Так Наум Сандомирский сам для себя определил неотвратимость и необходимость своего литераторства. Разве вы с ним не согласны?.. «БН»
(Окончание. Начало в номере за 29 августа.)
Наум САНДОМИРСКИЙ
«...И матери сердце, упав на порог...»
Не скажу, чтобы стихотворение Дмитрия Кедрина о матери в свое время поразило меня поэтическими новациями. Скорее всего, это была некая зарифмованная притча или легенда о непреходящей силе материнской любви. Великого чувства, даже на черную сыновнюю неблагодарность отвечающего той же любовью. Будучи пронзенным его неблагодарной саблей, сердце, уже упав на порог, тревожно обеспокоилось состоянием слегка оступившегося на крыльце великовозрастного чада. Даже понимая творческую «сгущенность» образности, буквально трагически воспринимаешь две последние строчки. Строчки, в которых квинтэссенция беспредельной самоотверженности всех настоящих матерей. «...И матери сердце, упав на порог, спросило его: «Не ушибся, сынок?»
И это сынку, не успевшему обтереть кровь с холодного оружия, при помощи которого исполнил злую волю своей коварной пассии-ведьмы. Уж что-что, а красавицами прикинуться они умеют.
Литературная ассоциация вызвана газетной заметкой о том, что в одной из деревушек области утонула в совсем небольшом водоемчике почти 80-летняя женщина. В тот момент, когда спешила к своим двоим взрослым сыновьям. Вдруг испугалась, что они, здоровые мужики, не отличающиеся трудолюбием, буквально пропадут без ее заботы.
Дальнейшие действия полностью адекватны объему тревоги. Проигнорировав все настояния дочери, у которой всего-то пару дней погостила в соседней деревне, в третьем часу ночи тайком ушла в пугающую других темноту.
Домой так и не вернулась. Ценой материнской заботы стала смерть. Случайная, нелепая, но от этого не менее трагичная. Так неожиданно для меня «зарифмовавшаяся» с хрестоматийно известным кедринским произведением.
И не только с ним. Логически замкнулась тема, но никак не проблема. Пропустив все это через сердце и душу, вспомнил совсем недавний случай из журналистской практики. Причем тут же загрустив, как перед вешалкой в стоматологический кабинет.
Дело в том, что одна девочка стеснялась пойти в школу назавтра после того, как в газете появилась зарисовка о ее маме. Очень уж не хотелось, чтобы одноклассники узнали, что «родительница» — рядовой колхозный животновод в пригородном хозяйстве. Это же непрестижно. Вот если бы врач, учитель, психолог, художница, модельер... Тогда — сколько угодно! Кто возражает... И материал в газете, и фото девять на двенадцать. А доярке или там санитарке, если она твоя мать, и заметки много. Сказанное вовсе не шутка: в семье на этой почве едва не созрел конфликт.
Тут впору патетически воскликнуть: «Боже, сколько же нравственных ошибок совершаем мы из-за такой конъюнктурной суеты». Ну прямо тебе тема шекспировского Лира, выросшая из по сути его маразматического вопроса о силе любви дочерей к его царственной особе. Оказывается, даже «руководителей» такого ранга волновала проблема взаимоотношений отцов и детей. Что уж тогда говорить нам, смертным!? Мы обычно не так требовательны к детям по этой части. Чаще всего ограничиваемся своей любовью к ним.
Впрочем, какая уж тут ирония. Разве мы не любим мать только за то, что она мать. Любим безоговорочно, радостно... А тем более без соблюдения ею определенных условий, как бы повышающих степень нашего дочернего, сыновнего самоуважения. Того, которое формируется не за счет своих реальных качеств, а социального статуса семьи. Как будто это и не родители вовсе, а породистые миттельшнауцеры с хорошей родословной и медалями за участие в международных собачьих выставках. Обидно, печально, больно...
Ведь кто нам дал жизнь? Кто тревожно вскакивал по ночам при любом нашем шорохе или вздохе? Болел и выздоравливал вместе с нами? Не уставал в сотый раз перечитывать любимую сказку? Кто сопровождает нас всю жизнь с ежеминутной готовностью к самопожертвованию? Как и в том случае, с которого начал.
Когда старушка-мать буквально посреди ночи «катапультировала» себя из постели, она меньше всего озаботилась социальным и всяким прочим статусом сыновей. Ей в тот момент было абсолютно все равно, кто они в своем профессиональном измерении. Или какой у них там «айкью» по интеллектуальной шкале. В какой степени могут стать предметом материнского тщеславия... Важным в каждую секунду последнего трагического маршрута оставалось только то, что они — ее дети. Смысл и основа ее материнской миссии на земле.
У нас же порой, почти как в одном из чеховских рассказов получается. Молодожены несколько дней суматошно и препротивно ломают друг перед другом комедию из-за того только, что стесняются предъявить в качестве «козыря» своих не ахти каких престижных родственников. Вот и выходит, что иногда нелишне классику почитать, дабы не наступать на одни и те же грабли. Но главное, ориентироваться не на показное, а на чистое нравственное чувство, которое обязательно должно вызреть в нас.
В общем, случай из газетной заметки в который раз заставляет подумать о том, что есть вещи и понятия нравственно вечные, безусловные. Они — не магазин уцененных товаров. И если кто-то для себя совершил некую понижающую общие критерии переоценку, то это вовсе не значит, что снизились общие же параметры. А тем более такое высокое и святое понятие, как мать.
Тому, кто в этом сомневается, посоветовал бы почитать у известного поэта строки о том, что «мамы всякие нужны, мамы всякие важны». Прежде всего именно как МАМЫ, а не штатные единицы тех или иных заведений, предприятий, учреждений, офисов...
А чтобы не было совсем уж больно, сошлюсь на другой, тоже свежий, но уже телевизионный пример. Мальчишка-чечеточник в российской программе «Минута славы» после прекрасного выступления сразу принародно объяснился в своей любви к маме. Тут же без толики смущения заметив: «Она у меня уборщица, папа — рабочий». Школьник уже с детства живет не по выгоде, ставя на выигрышное для себя. А по душе и сердцу, выбрав любовь, добро и милосердие.
...Появляясь на свет, мы с первых же сознательных шагов застаем его увешенным ярлыками. У каждой вещи — своя же конъюнктурная значимость, свой номинал. Затем по мере взросления происходит (во всяком случае, должна происходить) переоценка ценностей. Но только при том условии, что некоторые из них остаются непреложными. И на первом месте среди них была, есть и остается МАТЬ.
И, наконец, еще... Несмотря на свою условную быстротечность, жизнь, в общем, штука долгая. Не исключено, что будут в ней вольно или невольно обманутые нами мужчины, женщины. Только среди них никогда не окажется обманутых нами матерей. Прежде всего, в своих благих ожиданиях и непреходящей вере в лучшее в нас.
...Вот такой вот Баден-Баден
В санаторий передового механизатора отправляли чуть не силой. Нет-нет... Путевка не «горящая». Всегда находятся и уставшие, и заболевшие больше других, когда вдруг появится такая возможность.
Но председатель профкома на сей раз проявил алмазную твердость. Мол, определенная им кандидатура — человек более чем достойный, а до сих пор в смысле курортов даже областного профилактория не понюхал. И вообще смутновато себе представляет, что такое отпуск. То отсейся, то отработай, то убери... Специалист же он универсальный. Ему что на машине, что на тракторе, что на комбайне...
Домой придешь — вторая смена. Подсобная... Корова, поросята, пернатая живность... Опять же находится куда гвоздь вбить. С молотком да топором по двору не походишь, завтра, гляди, имеешь несколько пизанских объектов на приватном уровне. Да и жена ситуационно встрепенулась. Целый день стучит, будто дятел:
— Едь, Коля... Сколько ж будешь горбатиться. Глядишь, и здоровье чуток поправишь. Сам же говорил, что в грудях притискает.
Словом, как умела, дала понять, что жизненный тонус — абонемент на хорошую жизнь.
А разве оно не так? Время, вопреки общепринятому мнению, — лекарь никудышный. Косметолог еще худший.
В общем, к вечеру того же дня разжились чемоданом у более мобильного соседа. Своего по причине невостребованности давно уже не было.
Бросила в него сердобольная супруга что-то там из непритязательного гардероба. Опять же поесть на первый-второй случай собрала. Порционных судачков а натюрель не было, но зато компенсированы хорошим шматом сала еще из весеннего забоя. Хорошее же мясцо, копченое.
Вечером упаковали, а утром отбыл. Главный инженер как раз в райцентр ехал, так прихватил.
Николай забыл, когда последний раз со своей Надькой прощался. При любом раскладе из него не получалось Гектора, из нее — Андромахи. Поэтому, когда инженерский «уазик» к дому подрулил, вдруг понял потенциальный отдыхающий, что не знает, как с женой прощаются. Вот и получилось нечто среднее между поцелуем и случайным касанием, тычком в плечо. Много в их совместной жизни давно было по преимуществу функционально, и ежедневные лобзания в «прейскурант» не входили.
...В санатории Николай заскучал почти сразу. Переключение жизненных скоростей получилось слишком резким. Это все равно как вчера ты был приемщиком грибоварочного пункта, а сегодня тебя поставили заведовать отделом кадров трикотажной фабрики.
Только и дел, что процедура за процедурой. То оденься, то разденься. Проигнорировал и соблазны боковых амурных эмоций, хотя мужик из себя был видный. Высокий, статный, прическа к пятидесяти годам — как у допризывника. Вот только волосы поседели заметно, что, в общем, шло к его продубленному ветром и солнцем настоящей мужской лепки лицу. Да и душа, как у всякого честного, доброго человека, на несколько размеров больше тела.
Скукотища невозможная! А тут еще не октябрь тебе, а сплошное бабье лето. Если для горожанина погода только фон, то для крестьянина — активное действующее лицо. То страдательное, то торжествующее, но никогда не безразличное.
Не потому ли вдруг со всей отчетливостью понял механизатор, что просто не умеет ни лечиться, ни отдыхать. Без привычного конкретного дела все казалось каким-то несерьезным. Ну прямо тебе пионерский лагерь для взрослых детей.
Дней девять крепился, а на десятый почувствовал: больше он здесь не выдюжит. Как говорят у них в селе, надо «тикать».
Мысль была быстрой, неожиданной, всепоглощающей и объемной, как заднее колесо его трактора «Кировец». И тут же все, что привез с собой из нехитрого гардероба, опять вброшено в соседский чемодан. Дальше проще: вокзал, билет, пересадка, попутка, родная деревня... Хоть отсутствовал чуть больше недели, а чувствовал себя так, как гомеровский Одиссей после долгих странствий. Ноги не шли, а буквально бежали.
Но ошибется тот, кто решит, что домой. На этот раз Пенелопе, то бишь супруге санаторного дезертира, пришлось маленько погодить со вторичной репетицией в первый раз не задавшихся объятий.
Когда ей сказали: «Надя, твой Колька из санатория сбежал», то не поверила.
— Если сбег, то где ж он тогда? Дома не объявлялся...
— А ты, Надька, на мехдвор сбегай.
И тут же подумалось: а ведь и впрямь на такого чудака похоже. Ему без колхоза, без работы, что ей без чугунка суп сварить. С него станется.
С такими мыслями и понеслась на мехдвор, где такую картинку узрела. На старой резиновой покрышке чемодан лежит, а рядом из-под трактора ноги торчат. А чьи они, не составляло большого труда догадаться без дедуктивных талантов сыщика Шерлока Холмса.
— Колька, дурак ты эдакий, чего срок-то не добыл, а?
Под аккомпанемент этих слов муж вылез, обтер руки и, как в известной русской песне поется, «широко-широко улыбнулся». Той самой улыбкой, перед которой не смогла устоять когда-то в молодости. Все это сопроводил сверхлаконичным:
— Ну здорово, Надя!
И опять же, как при расставании, неуклюже исполнили партию поцелуя. Больше похожего на эскимосский, когда целуются посредством носа. Он не столько фиксируется, сколько обозначается.
...А в деревне еще долго посмеивались:
— Расскажи-ка ты, Колька, как в санаторию съездил.
Он же в ответ только понимающе улыбался.
Честно говоря, до сих пор затрудняюсь как-то четко для себя определить имевший место случай. С одной стороны — похвальное трудолюбие. Но опять же — «не хлебом единым». Никто этого щадящего принципа не отменял.
И правильно... Жизнь хороша не столько своим единообразием, раз и навсегда выработанным, заданным алгоритмом. Она еще и в широте своих проявлений. И тем интереснее, чем больше существует вещей, с которыми ты и физически, и душевно резонируешь. Только при таком подходе получается «меню» с богатым событийным ассортиментом. В таком вкусном пироге, как жизнь, любая крошка на учете. А в застоявшейся воде много ли этих самых «крошек» соберешь. Тут же желательнее выбрать за ориентир осетра с его предпочтением воды проточной.
То, что люди умеют хорошо, самоотверженно работать, конечно, здорово. Это наш безусловный актив.
Но и в отдыхе, на мой взгляд, нельзя быть неприхотливым, как жены Абдуллы в известном, почти уже легендарном фильме. Но то кинолента, а тут жизнь. Совершенно разные исходные позиции. Ведь пока ты более-менее молод, то как-то по касательной обращаешь внимание на такой «пустяк», как здоровье. А зря... Особенно в том случае, если хотите, чтобы при забеге на жизненную дистанцию она была марафонской.
Да и нетрудно заметить, как любой возраст в каждой своей фазе, каждой своей точкой на графике настораживает направленностью.
Но это так, попутный комментарий на полях эпизода. В целом же после него, несмотря на некоторый явный шукшинско-чудаческий подтекст, механизатор, которого я и раньше знал неплохо, стал мне еще симпатичнее. И, думаю, нетрудно догадаться, почему.
