С появлением у меня прекрасной собаки по кличке Моряк я все свое свободное время проводил с ним в дебрях уссурийской тайги и пойме реки Тудагоу.
В основном без оружия, что, конечно же, не очень нравилось моему другу, поскольку наивысшим счастьем для него были походы в тайгу для настоящей охоты, когда была возможность не только найти зверя и подогнать его к хозяину, но даже потрепать его сзади во время погони, если это кабан. А что это за прогулки, если вокруг столько прекрасных запахов всевозможных зверей, а он только и слышит: «Туда нельзя и туда нельзя! Мы сегодня не на охоте и не нужно зверей попусту беспокоить!»
Чуял он и запахи тигров, от которых только злобно рычал и ощетинивался. Слишком свежи были в его памяти воспоминания о том, как этот могучий зверь в одно мгновение убил его мать прямо во дворе пасеки, где они раньше жили, и унес ее в зубах, как мышонка. Неоднократно пытался и его достать лапой через прорез в двери сеней.
Вероятность встреч с этим хищником нас не страшила, поскольку о тиграх-людоедах в этих краях уже несколько десятилетий никто не слышал даже. А нападать на собаку в присутствии даже безоружного человека этот мудрый зверь никогда не будет.
Особенно осенью, когда зверья разного вокруг предостаточно. Так мы и уживались мирно с тиграми и другими обитателями тайги. Моряк никогда не нарушал звериного покоя в такие дни.
Но однажды, в начале октября, когда после нашего похода по сопкам мы пересекали поздним вечером пойму реки, мой милый друг, не спеша трусивший впереди, внезапно метнулся в кусты и спустя короткое время призывно забрехал неподалеку.
Услышав лай, я бросился к нему, так как понял, что мой песик поймал и придушил енотовидную собаку, что не составляло для него никакого труда. Этих толстых и медленно бегающих обитателей пойменных зарослей и болот там превеликое множество. Особенно по ночам.
Я пушным промыслом никогда не занимался, и призывный лай Моряка меня только расстроил. Но все же поспешил, потому что очень надеялся на то, что, может быть, жертва моей собаки еще жива. Свой путь освещал фонарем. Но когда подбежал, то увидел Моряка возле мертвого енота. Положил его в рюкзак, а своего бесхитростного друга пожурил за самовольство. Но так как наши верные друзья прекрасно разбираются в любых интонациях речи своих хозяев, то этот небольшой выговор он воспринял как завуалированную похвалу и радостно бросился в луговые заросли, откуда почти сразу же раздалось его рычание и хрипение очередной жертвы.
Не ожидая призывного лая Моряка, я в несколько мгновений преодолел разделяющее нас расстояние, но опять увидел мертвого енота, и теперь уже сердито отругал своего азартного друга, а его очередную жертву тоже загрузил в свой рюкзак.
Придя домой, оставил добычу прямо в рюкзаке на веранде, чтоб утром снять с них шкуры и отдать кому-нибудь из своих приятелей на шапки. Шкуры снимать с енотов, нагулявших для зимней спячки толстый слой жира, — занятие невероятно сложное и кропотливое, легче дикого кабана ободрать. Но не выбрасывать же их на свалку.
Рано утром следующего дня я вынес рюкзак во двор, посадил Моряка на цепь, чтоб не мешал мне работать, отошел от него на несколько метров и, развязав горловину, вывалил мертвых зверей на землю. Но как только они приземлились, мгновенно ожили и дружно бросились в таежную чащу, находящуюся от дома метрах в пятнадцати.
От такого чуда я на секунду опешил, но тут же пришел в себя и, догнав одного из енотов, накрыл его рюкзаком, хотя, зачем это сделал, и сам не знаю. Мне они как добыча никак не нужны были.
За вторым беглецом гнаться не стал и Моряка, просто ревущего от обиды и возмущения, тоже не отвязал, поскольку даже рад был тому, что звери оказались живы.
Быстро соорудил из имеющейся у меня проволочной сетки небольшой вольерчик и, вытащив из рюкзака снова «мертвого» енота, бережно опустил его в это сооружение. Назвать нашего нового питомца решил Кешкой.
Полежав немного на земле, он приоткрыл глазенки, встал во весь рост и, увидев вокруг себя ограждение, видимо, сообразил, что убежать из него невозможно, но в то же время понял, что теперь это его личная территория, защищающая его от врагов. Не обращая внимания на меня и рвущегося к нам Моряка, Кешка стал очень внимательно обнюхивать вольер по всему его периметру.
Через некоторое время я отвязал Моряка с привязи, но взял его на поводок, подвел к вольеру, дав команду «Нельзя», которую он всегда и беспрекословно выполнял.
Когда мы приблизились к еноту, тот отбежал в противоположный угол и оттуда начал угрожающе кыркать на нас и рычать. Но мой мудрый друг совсем не рассердился на Кешку за его угрозы. Он прилег возле вольера и уже с симпатией стал его рассматривать. Видя его миролюбие, я освободил Моряка от поводка, но все же повторил, что теперь Кешка тоже наш друг и мы должны даже защищать его.
После этого ушел в дом завтракать, откуда вернулся уже вдвоем с шестилетним сыном Костей, восторг которого при виде этого толстого симпатичного зверя даже невозможно передать.
Кешка при нашем приближении уже не рычал и не кыркал, но на всякий случай все же отбежал в угол, а когда я зашел в его вольер и попытался погладить его голову, он ощерился, сморщив верхние губы и обнажив клыки, застыл на месте. А Моряк даже хвостом завилял от восторга, видимо, одобряя строптивость енота.
Я снял с головы фуражку и поднес ее к Кешкиной мордашке. Он схватил ее за краешек и зажал зубами, а я взял его за шиворот и приподнял до уровня своего лица. Затем разжал вцепившиеся в фуражку зубы и стал гладить.
Кешка «умирать» не стал. Только немного прикрыл глазки и из-под дрожащих век внимательно и покорно смотрел мне в лицо.
Костя тоже начал гладить его лоб и чесать за ушами, при виде чего наш милый песик даже заскулил от ревности, поскольку у него с моим сыном были особые взаимоотношения. И наконец он сам решил понюхать Кешкин нос, да так усердно, что прислонился к нему своим. И енотик мгновенно «умер» снова. Таким я его и занес в дом, чтобы накормить. Оказавшись рядом с завтраком, состоящим из кусочков сырого мыса и супа с кусочками вареного мяса, Кеша снова воскрес, чтобы никогда больше при нас не умирать, резко вскочил и с аппетитом принялся уплетать угощение. Сначала сырое мясо, затем суп с вареным мясом. Как будто с самого своего рождения только этим и занимался.
Так этот милый и мгновенно приручившийся зверь и стал жить у нас. На ночь мы его определяли в вольер, и Моряк неотлучно находился с ним рядом. А днем Кешка был полноправным хозяином квартиры. Часто залезал на постели и спал, спрятав голову под подушку. Но больше ему нравилось спать на коврике возле дивана. Свое имя освоил дня через три, и стоило только кому-нибудь произнести: «А где это наш Кеша?» — как он мгновенно оказывался возле того, кто его позвал.
Во дворе гулять мы ему не позволяли, опасаясь того, что убежит и не вернется. Поближе к холодам хотели перевести его на постоянное жительство в квартиру, но недели через три Кеша сделал ночью подкоп под сеткой вольера и убежал в свою родную стихию. И было это для нас большим горем. А Моряк даже не ел дня два. И когда мы по ночам бродили с ним по пойме реки, он усердно рыскал по зарослям в поисках Кешки, но других енотов уже никогда больше не обижал.
