Наровля, что над Припятью-рекой

«У каждого из нас на свете есть места, что нам за далью лет все ближе и дороже» Почему в подзаголовок этих заметок я вынес строки из известной песни Игоря Талькова, расскажу чуть позже, а сейчас, собственно, о Наровле. В небольшом, но таком милом и уютном городке, что стоит прямо на берегу Припяти, я был в прошлом веке, до страшной еще аварии – тогда, помню, гостиница была забита отдыхающими со всех концов необъятного Союза, а розы на набережной, сотни кустов, пахли просто одуряюще. Был в этом веке, после аварии уже, и порадовался, что город, пусть и людей в нем стало куда меньше прежнего, такой же чистый и ухоженный. Здесь, в отличие от некоторых других чернобыльских райцентров, не видел я нигде — ни в центре, ни на окраинах — брошенных, зияющих пустыми окнами домов, сиротливых печных труб на сгоревших усадьбах. Это, мне показалось, дорогого стоит – ведь в смутные девяностые, когда еще никто толком не знал, быть или не быть самой Наровле, горожане, которые не снялись с насиженных мест, делали все, от них зависящее, чтобы жить на израненной своей земле красиво и достойно, – две победы в областных и одна в республиканском конкурсе по благоустройству тому зримое свидетельство. То, что я знаю о Наровле, это практически ничто в сравнении с тем, что знает о ней местный учитель истории Василий Чайка. Сомневаюсь, можно ли так сказать, но Василий Васильевич, мне кажется, куда большая здешняя достопримечательность, чем имение Горватов или альтанка-маяк, – он живая визитная карточка города. Слушаешь его буквально раскрыв рот – в его словах такая страсть, убеждение и знание предмета, что кажется, будто он сам лично две с лишним тысячи лет назад плавал по здешним местам с самим Геродотом в поисках загадочного племени нервов, от которого, по одной из версии, и пошло название Наровля. Что сам он ходил походами вместе с Богданом Хмельницким, гетманом Мазепой, полковником Палеем, Северином Наливайко, Небабой, Кривоносом...

«У каждого из нас на свете есть места, что нам за далью лет все ближе и дороже»

Почему в подзаголовок этих заметок я вынес строки из известной песни Игоря Талькова, расскажу чуть позже, а сейчас, собственно, о Наровле. В небольшом, но таком милом и уютном городке, что стоит прямо на берегу Припяти, я был в прошлом веке, до страшной еще аварии – тогда, помню, гостиница была забита отдыхающими со всех концов необъятного Союза, а розы на набережной, сотни кустов, пахли просто одуряюще. Был в этом веке, после аварии уже, и порадовался, что город, пусть и людей в нем стало куда меньше прежнего, такой же чистый и ухоженный. Здесь, в отличие от некоторых других чернобыльских райцентров, не видел я нигде — ни в центре, ни на окраинах — брошенных, зияющих пустыми окнами домов, сиротливых печных труб на сгоревших усадьбах.

Это, мне показалось, дорогого стоит – ведь в смутные девяностые, когда еще никто толком не знал, быть или не быть самой Наровле, горожане, которые не снялись с насиженных мест, делали все, от них зависящее, чтобы жить на израненной своей земле красиво и достойно, – две победы в областных и одна в республиканском конкурсе по благоустройству тому зримое свидетельство.

То, что я знаю о Наровле, это практически ничто в сравнении с тем, что знает о ней местный учитель истории Василий Чайка. Сомневаюсь, можно ли так сказать, но Василий Васильевич, мне кажется, куда большая здешняя достопримечательность, чем имение Горватов или альтанка-маяк, – он живая визитная карточка города. Слушаешь его буквально раскрыв рот – в его словах такая страсть, убеждение и знание предмета, что кажется, будто он сам лично две с лишним тысячи лет назад плавал по здешним местам с самим Геродотом в поисках загадочного племени нервов, от которого, по одной из версии, и пошло название Наровля. Что сам он ходил походами вместе с Богданом Хмельницким, гетманом Мазепой, полковником Палеем, Северином Наливайко, Небабой, Кривоносом, отметившимися кто хорошими, кто злыми делами в этих краях. И если мне, взрослому человеку, пообщавшись с Василием Васильевичем, хочется бросить все и остаться в Наровле навсегда, представьте себе, как его рассказы действуют на учеников, как рвутся они в походы по родным местам, которые их учитель организовывает каждое лето и из которых в свой школьный музей они приносят поистине уникальные вещи. На первый взгляд абсолютно обычный домотканый рушник, в узорах которого, тем не менее, зашифрована вся, от рождения до смерти, жизнь человека. Древний фрагмент рукописной Торы, уникальная, одна из лучших в Беларуси, коллекция наконечников стрел скифских, сарматских, славянских племен. «Чертовы пальцы» — выкопанные в каком-то карьере окаменелости… динозавров, бивни мамонта. Как признается сам Чайка, есть в его коллекции экспонаты, которые посчитали бы за честь иметь у себя крупнейшие музеи мира.

И я, и тем более Василий Васильевич многое бы, наверное, отдали, чтобы в здешней экспозиции не было одного экспоната недавних совсем времен. Но он есть, этот листок бумаги, на котором написано: «Мама, я хочу, чтобы вы продали корову и кур. Они зараженные, вы их не используйте. Забивайте хату и езжайте к тете Нине. Мама, пусть Сережка сделает ящик и закопает все ценное, особенно духовную литературу, возле печки».

Это письмо солдата своим родным датировано маем 1986 года и тоже является фактом новейшей истории Наровлянщины. Вот и получается, что постчернобыльское направление в исторических изысканиях Василия Чайки выходит, увы, на первое место.

— Я и сам птица, что без гнезда осталась. Чернобыль взорвался, когда я служил на Камчатке в морских пограничных частях. Вернулся домой, а дома нет, моя родная деревня Тешков осталась только в памяти ее жителей, — говорит Василий Васильевич.

Для Наровли, и так теперь будет всегда, история сейчас четко делится на «до» и «после». Чернобыль не абстракция, потому что страшное это событие или краем задело, или вообще тяжелым катком проехалось по судьбе каждого здесь живущего.

Пожарному Ивану Шаврею, например, до сих пор снится страшный огненный шар, который 26 апреля 1986 года вспух над четвертым блоком АЭС, никогда не забудет он лиц своих друзей-пожарных, с которыми тушил блок. Они все, увы, погибли, а Иван Михайлович, схвативший запредельные шестьсот рентген, слава богу, жив. Весной, на Радуницу, мы были с ним в его родных, ныне и во веки веков уже нежилых, Белых Сороках, и я видел, как он нежно, бережно и надежно прижимал к груди дочку Ангелину, что родилась уже после аварии.

Работает, по-прежнему лечит детей педиатр Галина Ермаленок, через заботливые руки которой прошли тысячи ребятишек. Двадцать четыре года прошло, а она помнит, как будто вчера это было, как в первые дни мая того самого 86-го вывозила из района шесть с половиной тысяч детей, 280 беременных женщин, семь новорожденных и трех рожениц из роддома. Галина Феликсовна радуется тому, что все родили благополучно, все дети живы, а у одной тогдашней новорожденной сегодня уже две свои дочери.

В Наровле я знаю многих и, поверьте, мог бы рассказать о чернобыльском следе в жизни и судьбе каждого. Есть среди них и человек, который не только хорошо помнит страшные те годы и события, непосредственным участником которых был сам, но и хорошо знает, «что же будет с родиной и с нами» в ближней и дальней перспективе. Знакомством и хорошими отношениями с ним я дорожу, искренне его уважаю. Приехал он (давайте немного поинтригуем), парень из петриковской деревни Старая Рудня, в Наровлянский район по распределению в 1976 году, вместе с женой Людмилой учил детишек в Буда-Головчицкой школе. Несколько лет спустя здесь родился их сын Андрей, а еще через некоторое время глава молодой семьи стал заместителем председателя Наровлянского райисполкома. Случилось это 25 апреля 1986 года. А завтра, как в таких случаях говорят, была война, и молодой руководитель оказался на передовой невидимого радиационного фронта.

Тогдашний зампред, тридцати трех лет от роду, и сегодняшний председатель Наровлянского райисполкома Валерий Шляга – один и тот же человек. И все двадцать четыре года, прошедшие со времени аварии, он здесь, с людьми. Персональная ответственность за их судьбы, здоровье и благополучие, уровень жизни, социальное самочувствие – на нем. Насколько тяжек этот крест, Валерия Васильевича не спрашиваю: если уж в обычном, во всех отношениях благополучном, райцентре председательский хлеб легким не назовешь, то здесь его цена другая. И горчинка в нем есть. Та самая, чернобыльская, к которой мы снова возвращаемся.

— Уже второго мая мы начали эвакуацию детей из тридцатикилометровой зоны, с четвертого по шестое вывозили отсюда все население и производства. На следующий день новая вводная: вывезти из района всех детей, а в августе—сентябре уже отселялись целые хозяйства. Вы представляете, на каком эмоциональном фоне все это происходило? Работали сутками, никого не интересовало, спал ли ты, ел ли. К началу девяностых нас, наровлянцев, осталось чуть больше десяти тысяч, более семнадцати тысяч из этих краев уехали навсегда. Опустели улицы в райцентре, целые деревни. Но страшнее всего была пустота, которая вползала в души тех, кто остался. Жесткий психологический прессинг, тогдашние СМИ нас чуть ли не смертниками называли, массовый отъезд кадров. Что делать? Как жить? Будем ли мы здесь вообще жить? Эти вопросы по десятку раз на дню мне задавали люди, спрашивал об этом себя сам, — вспоминает Валерий Васильевич.

Сегодня я знаю, что эти тяжкие раздумья, любовь непритязательных и скромных полешуков к своей малой родине выкристаллизовались в то, что здесь с гордостью называют наровлянской национальной идеей. «Что это такое?» — спрашиваю опять же у Валерия Васильевича.

— Давайте по порядку. Сегодня, как известно, никаких персональных льгот у нас нет, и все мы, здесь живущие, работаем за идею. Безопасно ли это? Да, если не злоупотреблять дарами лесов, соблюдать известные правила и ограничения. Что касается нашей национальной идеи, то ее суть в сохранении самой Наровли и района. Шли ведь разговоры о нашей ликвидации. Несколько лет назад с экономической точки зрения это, может быть, и было оправданно, хотя в последнее время, когда принято и четко финансируется столько госпрограмм по развитию села, малых городов, Припятского Полесья, мы видим отличную динамику в социально-экономическом развитии. Как нужно было поступить с людьми, которые решили здесь жить? Снова ввергать их в стресс, от которого только что оправились? Поэтому мы, наровлянцы, в 2004 году прямо спросили у Александра Лукашенко, будет ли наш район существовать? Президент ответил: «Да». Мы живем. Развиваемся. К нам едут люди, молодые специалисты. Для нормальной жизни у нас есть все: работа, жилье, социальная сфера, объекты культуры и досуга. Есть наш главный наровлянский принцип: если ты остался жить здесь, сделай все, от тебя зависящее, чтобы жить достойно. А жить здесь будем не только мы, но и, а я в этом уверен, наши потомки, близкие и далекие.

Надо ли говорить, что человеку, который Наровлю в трудную минуту не бросил, который живет здесь, ходит по здешним улицам, покупает продукты в здешних магазинах, дышит тем же, что и все, воздухом, я верю, как самому себе.

P.S. А что касается песни Талькова, зайдите на сайт narovlja.narod.ru, почитайте, что пишут и о чем мечтают разбросанные по всему свету наровлянцы, и вы все поймете.

 
 Валерий Шляга.
 
 

 Василий ЧАЙКА со школьниками в музее.

 
 
 Ловись, рыбка, большая и малая.
 
 
 На улицах города.
 
 
 Слесарь завода гидроаппаратуры Иван ЮХНО за работой.
 
 
 Памятник отселенным деревням в центре города.
 
 
 Врач-педиатр Ирина ЛИСОВСКАЯ приехала по распределению и уже живет в своей квартире.
 
 
 Школьная перемена.
 
 
 На Полесье всегда было много воды и лодок.
 
 
 Художник Юрий ФИСЮК и его работы.
 
 
 Продукция «Красного мозырянина» вне конкуренции.
 
 
 В городском парке сейчас очень красиво.
 
 
 Иван ШАВРЕЙ.
 
 
 Растет новый дом.
 
 
 Городской Центр ремесел очень популярное у горожан место.
 
 
 Молодость Наровли.
 
 
 На въезде в город.
 
 
 Природа наделила эти места особой красотой.

Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter