Фларыян Чарнышэвiч. Надбярэзiнцы. Мiнск, Выдавец А.М.Янушкевiч, 2017.
Кажуць, кожная кнiга павiнна з’явiцца ў той час, для якога прадназначаная. Калi ж час прамiнуў, не прагучыць, як магла б. Вось i кнiга Фларыяна Чарнышэвiча, напэўна, магла б калiсь «парваць шаблоны». Жыццё Беларусi пачатку ХХ стагоддзя, паказанае з пазiцыi польскiх хутаранаў. Сапраўдны твар рэвалюцыi i вайны, звадкi памiж загоннымi шляхцюкамi i мясцовымi мужыкамi, прычым сiмпатыi не на баку мужыкоў. Трагедыя веруючых, працавiтых людзей, што апынулiся ў абставiнах, дзе ламаюцца ўсе законы, брат iдзе на брата, сын на бацьку... Напiсаны раман у Аргентыне, куды ў 1920–х з’ехаў малады Фларыян Чарнышэвiч. Прыладзiўся працаваць на мясабойнi, а паралельна пiсаў аўтабiяграфiчны раман пра родную вёску, што на Бярэзiне, каля Бабруйска. Выдалi твор у Буэнас–Айрэсе ў 1942–м, калi дыяспары было не да лiтаратуры, хаця захопленыя водгукi сярод польскай iнтэлiгенцыi замежжа з’явiлiся. Пасля вайны у сацыялiстычнай Польшчы раман з антыбальшавiцкiм пафасам таксама з’явiцца не мог. А на беларускую мову яго пераклалi толькi цяпер. Лёс сям’i Балашэвiчаў са Смалярнi нагадвае класiчныя эпапеi з сельскага жыцця: i «Людзей на балоце» Iвана Мележа, i «Новую зямлю» Якуба Коласа... Толькi ў iншым ракурсе. Не дарэмна кнiгу называюць «эпасам жыцця засцянковай шляхты». Раман даволi чытэльны, сапраўдны серыял, з каханнем, здрадай, забойствамi... Сярод iншага даведаецеся, як выглядалi сто гадоў таму Бабруйск, Жлобiн, Бялынiчы, як уцячы з камеры з дапамогай адарванай ад абцаса падкоўкi i як выглядаў танец «рыцара сарака бiтваў» на вясковай тусоўцы.
Сергей Эйзенштейн. Словесные портреты. Москва, Колибри, 2016.
«Леонардо да Винчи кинематографа», как называли Эйзенштейна, перенимал и модные литературные тенденции эпохи, отработанные Шкловским, Аверченко и Дорошевичем. Рубленые фразы, афористичность, ирония, ассоциативная свобода... О своих литературных портретах современников самокритично писал: «Я не думаю ухватить здесь профили. Дай бог закрепить изгиб брови, угол рта, прищур глаза и манеру курить сигару».
«Голубое распятие опрокинуто под лакированный треугольник «бехштейна».
Цвет. Фактура черного лака. Стекло. Тем не менее это не контррельеф.
Это Мейерхольд раскинулся в прозодежде на ковре под роялем.
В руках рюмка. Хитрый прищур глаза сквозь стекло.
1922 год».
Так и видишь этот кадр... И следующий видишь тоже:
«Отчество его Северинович. Имя ему — Казимир.
Костюм на нем полосатый. Темно–серые полосы, как в тиски, сжимают собою светло–серые. Материал грубый. И кажется, что весь он сшит из дерюжных мужицких штанин. Сейчас он стоит наклоненно. Кулак его уперся в землю. Громадный волосатый кубический кулак».
Это Казимир Малевич. Для его портрета Эйзенштейн взял эпизод биографии: тщедушного Малевича, рисовавшего пейзажи на берегу реки, избили деревенские парни. Он месяц пролежал в лазарете. И параллельно целый месяц качался. Пока не научился поднимать пудовые гири. А тогда нашел тех, кто его избивал... В общем, получилось око за око, зуб за зуб, и кусочек сценария для экшена. В зарисовках режиссера вообще все в движении. «Долговязая фигура Прокофьева, по пояс скрытая плавными движениями смычков оркестрантов, кажется движущейся сквозь колышущийся ковыль». Есть чему поучиться не только начинающим кинематографистам, но и писателям.
Издания для обзора предоставлены книжным магазином «Академическая книга», Минск, пр-т Независимости, 72.
