Минск, лето 1944-го: время освобождения

Это интервью появилось достаточно неожиданно. Исследователь белорусского фольклора и этнографии Елена Михайловна Довнар‑Запольская в разговоре упомянула, что в их семье день освобождения Минска от немецко‑фашистских захватчиков всегда праздновался как второй день рождения мамы, Регины Витальевны Довнар‑Запольской. Я попросила рассказать подробнее о том,  что же произошло летом 1944 года. И узнала немало интересного


— 22 июня 1941 года моя юная, нарядная и счастливая мама вместе с одноклассниками праздновала окончание школы — тогда СШ № 20, сейчас здание напротив ТЮЗа, — начала свой рассказ Елена Михайловна. — После выпускного бала ребята традиционно отправились гулять по городу — встречать рассвет, и когда уже добрались аж до Грушевки, на них обрушились бомбы. Не понимая, что происходит, все вернулись в школу, где директор Александр Анатольевич Соболевский сообщил: война. И все в одно мгновение изменилось. Многие из маминых одноклассников не дождались новой мирной жизни. Так, Захар Гало стал активным участником Минского подполья, он погиб в феврале 1944 года.


— Да, действительно. Перед выпускным вечером десятиклассники, среди них и моя мама, на улице Карла Маркса встретили небольшую группу молодых военных летчиков и пригласили их на свой праздник в школу. С одним из новых знакомцев мама даже танцевала. Вдруг другому гостю сделалось плохо, он терял сознание. Его вывели на воздух, расстегнули китель… И обнаружили, что тот имеет ранение. А затем этот летчик, как в бреду, заговорил… по‑немецки. Ситуация показалась странной, однако появившиеся товарищи раненого объяснили произошедшее некими учениями, а после инцидент вовсе растворился в праздничной суматохе.


— Что же было дальше?

— Прожив некоторое время в оккупированном городе — в районе нынешней фабрики «Коммунарка», моя бабушка Мария Адольфовна с детьми перебралась к сестре на хутор ­Яшево в 15 километрах от Минска. Сейчас это Дзержинский район, правда, от хутора теперь практически ничего не осталось. Яшево с его липовыми присадами больше походил на усадьбу. И стал настоящим партизанским перевалочным пунктом. В конце жизни, уже в больнице, мама писала маленькие такие записочки с именами партизан, бывавших на хуторе. Многие не дожили до Победы, погибли. 9 мая мы часто ездили положить цветы к памятнику в деревне Черкассы, рядом с которой стоял хутор. Мама всех помнила. Помнила и красноармейцев‑окруженцев, которые в начале войны также появились в Яшево… В июне 1944 года, во время освобождения, мама с сестрой принесли к дороге, по которой двигались советские части, воду и еду, и солдат, увидав их, воскликнул: «Мы же у вас были! Мы вернулись!» Он оказался из той группы красноармейцев, что заходила на хутор при отступлении. Такая вот невероятная история жизни, история встреч и расставаний, отступлений и побед.

— Но как случилось, что над Региной Витальевной нависла смертельная угроза?

Нацистам стало известно о связи обитателей хутора Яшево с партизанами. В мае 1944 года маму арестовали. Должны были забрать и бабушку, но у той случился сильнейший сердечный приступ, и ее просто бросили там, где она упала. Казалось, жизнь моей мамы тоже должна была закончиться в Тростенце. Но накануне освобождения, в самом конце июня, территория эсэсовской базы попала под сильный авиаудар. Надсмотр­щики стали грузить пленников в машины, видимо, чтобы вывезти в Тростенец. Мама, миниатюрная, очень худенькая, просто спряталась за толстой сосной… Ее не заметили. Так она простояла около четырех часов, не шевелясь. Потом сумела выбраться за пределы территории: нацистов уже больше волновала их собственная судьба. Кстати, мама вспоминала, что немцы‑оккупанты весьма презрительно относились к полицаям — как к собакам, хотя, конечно, не гнушались их помощью. Предатели ни у кого не в чести.

— Как жил Минск во время и после вражеского нашествия?


Когда в 1944 году пришли наши, Минск представлял собой картину почти апокалиптическую. Но горожане подняли город из руин и вернули его к жизни.

— Как Регина Витальевна попала на работу в музей истории Великой Отечественной ­войны?


Здание, в котором разместился музей на площади Свободы, каким‑то чудом уцелело, может, потому, что имело толстые кирпичные стены и мощные перекрытия, даже водопровод действовал. И в нем разместилось сразу несколько художественных и культурно‑просветительских организаций: музей истории войны, художники, тетя Владя там собирала экспозицию, посвященную Янке Купале… Многие в тех помещениях и жили. Наш дом тоже разбомбили. Напротив здания музея, на месте, где сейчас высится восстановленная ратуша, люди сооружали землянки — хоть какая‑то крыша над головой. Одна женщина оттуда приходила в музей под водопроводным краном стирать пеленки своего ребенка — точнее, одну пеленку, которую потом обкручивала вокруг себя, чтобы быстрее высохла.

Знаете, тогда люди, пережившие ужас оккупации, часто называли свою мечту не «победа», а «конец вой­не». И в том крылся глубокий психологический подтекст. Победа, долгожданная и святая для всех, — это уже ведь праздник. А до того — «конец вой­не»: окончание нечеловеческих мук, выпавших на долю стариков, женщин, детей, которые хоть и не воевали на фронте, но сполна испили чашу страданий под смертельным сапогом захватчиков. Эти мирные люди тоже сражались — за жизнь, а значит, за победу. Как могли, насколько хватало их сил.