Мы — самоходы

Переселенцы из Беларуси живут на Урале больше века. Таборинский район — один из самых малонаселенных в Свердловской области, и именно здесь проживают самоходы — этнические белорусы, потомки крестьян, которые век назад пешком пришли заселять Сибирь. В некоторых селах белорусы составляют 80—90 процентов населения.
“Нас называют самоходами, — говорят они о себе. — Сейчас мы вроде русские, но мама говорила, что наши предки из Беларуси пришли”. У современных самоходов нет четкого понятия о собственной национальности, тем более что в годы коллективизации всех их записали русскими. Память о родине сохранилась только в их языке, в сильном акценте, который не потерялся за сто лет в Сибири.
Территория исхода самоходов — Витебская, Могилевская, Виленская губернии, запад нынешней Смоленской области, Полесье. Массовое переселение белорусов началось в начале прошлого века со столыпинской реформы. Громадная Российская империя во второй раз после петровской “индустриализации” взялась за заселение Сибири: гигантские территории, на которых вся европейская часть России могла бы уместиться несколько раз, оставались не охваченными цивилизацией. Угроза со стороны Японии и Китая подстегнула введение переселенческой программы. “Западным” крестьянам, не имевшим земли на родине, предлагали не только ее, но еще и деньги на корову и лошадь, и налоговые льготы. Обещания правительство выполнило, самоходам достались государственные земли юга, юго-запада Сибири, северного Казахстана, Омской области. На Среднем Урале села белорусов-самоходов располагались в нынешнем Таборинском районе, недалеко от самой большой реки тех мест — Тавды, на малых речках и озерах, в глухой тайге.
В массовом сознании переселенцев все эти территории назывались одним словом “Сибирь” — невиданная, богатая, большая и пугающая земля. Переход был сложным. “Из России в Сибирь”, как они говорили, самоходы шли год, нередко два-три. Пешком, с семьями, домашним скарбом. Многие погибли в дороге, другие, увидев дремучую тайгу, развернулись  обратно. Осело в новых местах лишь около половины тех, кто пешком прошел пол-России.
Здесь им частично пришлось сменить “специализацию”. Огромная отрасль белорусского хозяйства — льноводство — на Урале оказалась ненужной: слишком холодно, хотя картошка успешно росла и среди тайги. Пахотные земли расчищали способом подсечного земледелия: лес рубили на жилища, а пеньки выжигали, удобряя тем самым почву. Самоходам пришлось освоить местные промыслы — охоту, сбор клюквы, шишкование, изготовление старинными способами, известными еще в первобытное время, рыболовных снастей, капканов, лыж, лодок-долбленок. И сейчас по Тавде плавают эти лодочки, скроенные из осины.
Жили самоходы изолированно, компактно, свадьбы играли только между своими, поскольку молодежные забавы, где парням предоставляется прекрасная возможность познакомиться с девушкой, справлялись по своему, белорусскому обряду. Сибиряк, даже попав на такой праздник, просто не понял бы его смысла.
Сейчас все эти прекрасные традиции сохранились только в памяти стариков. Самоходские деревни по большей части опустели, заброшены. Бабушек, которые там жили, дети и внуки перевозят в крупные поселки — Таборы, Озерки, где им выделяются дома.
Эти бабушки до сих пор помнят множество обрядовых песен и сказаний. В 2003 году специалисты Свердловского областного дома фольклора совершили две экспедиции, чтобы изучить традиции белорусских переселенцев. Этим летом собираются вновь — на пароходике вверх по реке Тавде.
— Это чудесные, добрые люди, — рассказывает о самоходах директор Дома фольклора Андрей Бобрихин. — Всегда с радостью нас принимают. Слава Богу, мы еще застали тех, кто может нам напеть, рассказать. Они не жалеют для нас ни времени, ни сил, как будто раскрывают волшебную шкатулку, а там — россыпи жемчуга, бесценные сокровища.
Этнологи сетуют: “Сохранились лишь рудименты, остатки обрядности”. Выяснилось, что еще совсем недавно, в 70-е годы прошлого века, самоходы справляли свадьбы по полному белорусскому обряду — так нынешние 70—80-летние женились сами и женили своих детей. Сейчас же выполняются лишь поминальные обряды: для стариков очень важно, чтобы на том свете им было хорошо. Белорусская родина проглядывает лишь в особенных узорах, которые выводят на пасхальных яйцах, звездочках из соломы, что плетут на Рождество, веточках пихты, украшающих дома перед Пасхой, и березовых ветках, которыми устилают полы на Троицу. Кроме того, свои корни потомки самоходов вспоминают... на кухне: в их семьях часто готовят национальные блюда — холодник из щавеля (холодный щавелевый супчик на воде), бульбашники (род картофельных оладий), драчену (картофельную запеканку).
До 2003 года, до экспедиций фольклористов, традиционная культура самоходов пребывала в полной безвестности. На Урале сложилась парадоксальная ситуация: заслуживающей изучения считалась лишь горнозаводская культура, которую вдохновенно воспевал Павел Бажов в “Малахитовой шкатулке” и прочих сказах. “Белыми пятнами” оставались и культуры коренного населения — марийцев, татар, башкир, манси. Уральские ученые просто не обращали внимания не только на самоходов. Хотя, например, в Новосибирске и Омске работы об их самобытной культуре публикуются уже много лет.
— Смерть материальной культуры — процесс пока в наших условиях неостановимый, — печалится Андрей Бобрихин. — В Европе, например, научились ее ценить, создают этногородки, бережно изучают наследие малых народностей. Этническая музыка в большой моде. Мне кажется, и нам можно найти компромисс: сохранить и традиционную эстетику с этикой, манерой поведения, взглядом на мир — и при этом быть современным, передовым и успешным человеком. Происходящий сейчас процесс омертвения нашей национальной культуры меня лично страшно пугает. В первую очередь вымирает то, что не может само себя прокормить. Раскрученные звезды эстрады всегда найдут спонсора, джазовый авангард, скажем, прокормится за счет западных вливаний — у этих пластов культуры есть возможность продержаться. А песни наших бабушек — это не только культурный продукт, это среда, в которой они существуют, воздух, которым они дышат, земля, по которой они ходят. Это не культура для продажи, а культура для самосуществования. Ее никто не поддержит. Еще лет десять — и от нее ничего не останется, только записи в наших архивах. Страшно жалко. Горестно, когда человек умирает, а уж когда умирает смысл существования...
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter