СУДЕБНЫЙ процесс по нашумевшему уголовному делу о порче 170 тонн продукции на Гомельском мясокомбинате преодолел свой Рубикон. Допрошены все обвиняемые, высказались ключевые свидетели. Впереди нюансы, тонкости, уточнения. Огласить 60 томов такого уголовного дела – не поле перейти. Однако хочется для себя уже разложить по полочкам то, что просеялось сквозь сито трехмесячных слушаний в Гомельском областном суде.
КАЖДОЕ заседание здесь, как производственная планерка. Среди обвиняемых нет дилетантов и новичков. Все 10 фигурантов дела — люди в основном с высшим образованием и немалым опытом. У большинства за плечами десятилетия вполне честного и профессионального труда. Как же получилось наломать столько дров на производственной ниве, что теперь они здесь, в суде, объясняют многотысячные потери, оправдывают халатность, объясняют свои действия или бездействие?
Был ли по-особому сложным 2015 год, на исходе которого мясокомбинат потерял основной управленческий состав, утверждать не берусь. Если верить словам специалистов среднего и низшего звена, год стал реально тяжелым. Хозяйства везли скот безостановочно. Свидетель по делу – главный экономист мясокомбината Ирина Лазько – так припоминала расклад того года:
– Прогнозные показатели нам доводили Комитет по сельскому хозяйству, холдинг «Гомельская мясо-молочная компания» и другие госорганы, их согласовывали и утверждали. Выполнение показателей постоянно контролировалось.
Начальник сектора сырья предприятия Наталья Максимцева, работавшая тогда на приеме скота, каждый день по телефону отчитывалась в холдинг о выполнении доведенного сверху графика:
– Но графики выдерживались не всегда. Когда проваливали, нам говорили, что, так работая, мы можем остаться без директора, мы его подводим. Принять и убить скот было можно, но как переработать, где хранить замороженные полутуши? Несколько раз по поручению директора я писала в холдинг письма о том, чтобы скорректировали график, но ответа, по-моему, не поступало. Вот когда нам нужен был скот, никто не помогал, а когда это нужно было Комитету сельского хозяйства, управляющей компании – навязывали, требовали.
В холодильном цехе тем временем стонали от перегрузки. Мясо могло на день-два «зависнуть» в коридорах холодильника, ожидая, когда освободится место в камерах. Обветривалось, появлялась слизь… Запасы накапливались. Полутуши тощей категории, предназначавшиеся для промышленной переработки, укладывали в штабеля, прикрыв брезентом от лишних глаз. В суде одна из мастеров холодильника даже сорвалась на эмоциях: «Мы не просто говорили руководству предприятия о перегрузке – мы кричали об этом. Но кто нас слышал?!»
ОДНАКО тут стоит убавить накал напряжения. Потому что чем дальше от цехов и ближе к административному корпусу, тем ситуация становится более мягкой, размытой и объяснимой. То, что видели специалисты – мелкие очаги плесени, появившиеся на штабелированных тушах, перегрузку камер, – директору предприятия Ричарду Стефановичу большей частью было неизвестно в силу разных обстоятельств:
– Моя управленческая тактика такая: не вмешиваться в работу специалистов, чтобы они могли профессионально расти. Я им полностью доверял.
Специалисты же, выходит, берегли руководителя, скрывая проблемы и загоняя их в тупик? Да вроде нет. Заверяют, что говорили, ставили в известность. Однако на многие вопросы гособвинения и суда Ричард Антонович вполне искренне отвечал:
– О плесени впервые услышал, когда по жалобе приехала комиссия республиканского ветнадзора. О ней написано в обращении. Я еще прямо спросил своего заместителя Александра Бондаренко (обвиняемый по делу. — Авт.): «У нас есть такое?» Тот ответил, что плесень – это не признак порчи продукции, она зачищается, тем самым меня полностью успокоил.
Не вникал директор и в тонкости отправки штабелированных полутуш на Оршанский мясоконсервный комбинат. Отошел от уточнения деталей того, почему после разморозки одной из партий этого мяса оршанцы забраковали сырье, которое, оттаяв, явило собой ужасающее зрелище – гнилое, плесневелое…
О чем говорил детально и обстоятельно, так это о попытках разрулить ситуацию с напряженным графиком. Хотя и здесь уточнял: ничего критического, случались и куда большие запасы. Тем не менее пять писем было написано в холдинг и областной Комитет по сельскому хозяйству и продовольствию с просьбой уменьшить объемы поставок скота:
– На что мне отвечали: «А кто бить будет?» Ведь на этих поставках завязана зарплата хозяйств. Поэтому выполнение графика контролировалось очень жестко. Когда уходил в отпуск в ноябре, дал указание заместителю снизить убой. С тем расчетом, что он может сослаться на неопытность. Получилось сократить где-то на 30 процентов.
ЕЩЕ директор знал о крысах – «хомячках», их так здесь называют. Правда, знал избирательно. В суде популярно объяснял:
– Послушайте, Лондон борется с крысами 500 лет. На любом холодильнике будут крысы. Когда мы ремонтировали первый этаж, вскрыли стены, утепленные торфокрошкой. Это же идеальная среда для их жизни. Там были такие лабиринты! Истребить практически невозможно. Где обновили помещения, там заменяли торфокрошку на пеностекло, которое крыса не грызет. Работа по дератизации велась. И нами, и подразделением областной санстанции, которой мы за это платили деньги. Что крысы на комбинате были – это так. Но чтобы в камерах — не видел. О погрызенном мясе мне никто ничего не говорил.
Примечательно, что перегрузки лихорадили предприятие с начала года. Но какие-то конкретные движения проявились только в ноябре. Практически тогда, когда по высоким ведомствам покрутилась жалоба о гнилом мясе, работе чуть ли не в противогазах при его обвалке, переработке на колбасу, поехали проверяющие. Сколько же было всяких разных комиссий, можно сбиться со счета. Солидная — от республиканского ветнадзора во главе с Александром Букиным, обвиняемым по делу, потом комплексная — силами местных ветспециалистов. Между ними мониторили представители холдинга, главный ветврач области, другие службы. Но вот вопрос: а толку от этой суеты? Каков коэффициент полезного действия? В энный раз переписать всем известные нарушения — отремонтировать холодильник 1949 года постройки, почистить обросшие снегом камеры, помыть поддоны? Но при этом не видеть штабелированное мясо под брезентом, обрастающее плесенью, не попытаться разобрать ряды и заглянуть внутрь? Простой мастер холодильника не поленилась при том плохом свете, на который в суде жаловались все, приподнять брезент и посветить мобильником, чтобы рассмотреть плесень. А туча проверяльщиков — увы. Нет, были такие, которые все замечали и даже пытались, как умели, побудить к действиям. Только их воззвания опять же старательно пропускали мимо ушей.
И что-то подсказывает, что ситуация не была столь простой, как в суде ее описывает руководитель. Иначе зачем обращаться к тогдашнему заместителю министра по сельскому хозяйству и продовольствию Василию Пивовару, когда на комбинат с мониторингом приехали представители республиканской службы ветнадзора? Об этом гособвинитель спрашивала Ричарда Стефановича неоднократно:
– Если все было хорошо на предприятии, как вы говорите, для чего вы звонили Пивовару? Вы сделали одиннадцать звонков…
– Одиннадцать?! – удивился Стефанович. – Значит, очень хотел дозвониться. Просто сразу мне это не удалось. Он позже перезвонил, увидев пропущенные вызовы. Хотел, чтобы разбирательство было объективным. Я думал, проверка связана с открытием для нас поставок свинины в Россию, чем занимался по должности Василий Петрович. Хотел только объективности.
ПО ходу разбирательства прояснилось, что в свое время Ричард Стефанович и Василий Пивовар оканчивали один вуз. Позже пересекались по работе. Пивовар действительно курировал открытие поставок в Россию. Впрочем, бывший замминистра определял их отношения только как деловые:
– Друзья – это когда люди вместе ходят в баню, ездят на охоту… Мне позвонил Стефанович и сказал, что приехала проверка: «Какие-то хлопцы от вас». Я не понял, о чем идет речь. У меня это вызвало ассоциацию с очередной проверкой специалистов Россельхознадзора. Я сказал, что все выясню. Уже в конце дня мне стало известно, что эта проверка — от ветнадзора, по обращению гражданки. Мне доложили, что существенных нарушений на предприятии не обнаружили, но позже состоится еще одна проверка. Об испорченном мясе не было ни слова.
Уже поздно вечером, когда директор Гомельского мясокомбината принимал проверяющих ветнадзора в ресторане «ГрандЪ», проявляя жест гостеприимства, ему перезвонил Пивовар с телефона сына, поскольку его почти разрядился, и предупредил, что будет комплексная проверка, к которой надо готовиться…
Это уже все ноябрь. Из Гомеля в спешном порядке отправили три машины мяса на Оршу, договорившись там о переработке 100 тонн, часть которых оршанцы вскоре сняли с производства из-за явных признаков порчи. Параллельно Стефанович попытался уговорить руководителей двух местных мясокомбинатов взять на переработку залежавшиеся в холодильнике 20–30 тонн. Но те благоразумно отказались. Нашли же в себе силы, иначе, не исключено, сидели бы по соседству. Равно как и работницы холодильника мясокомбината: когда им приказали срывать бирки с полутуш, тоже не пошли на это. 2 декабря всех причастных к порче продукции задержали.
В суде обвиняемые с настойчивостью прокуроров пытались выяснить у свидетелей – работников мясокомбината, почему 170 тонн мяса, признанные непригодными, не пошли на производство востребованной мясокостной муки и собачий корм. По их убеждению, это принесло бы предприятию нормальный доход и логично уменьшило бы размер ущерба. Бывший замдиректора Александр Бондаренко требовал четкого ответа у Павла Тараканчикова – специалиста, который буквально две недели исполнял обязанности главного ветврача мясокомбината после задержания управленцев предприятия:
– Эти тонны отправили в зверохозяйство и на утильзавод. А ведь могли выпустить прибыльную продукцию. Почему вы не поставили вопрос перед руководством?
Свидетель даже растерялся. Мог ли он сделать то, что и обвиняемым не удавалось:
– Я ставил. Сказал, что нужно определить судьбу забракованного мяса. Но вскоре приехала комиссия из Минсельхозпрода, на которой обсудили ситуацию, выслушали контрольные службы и приняли именно такое решение.
Не спешила согласиться с обвинительной постановкой вопроса и представитель экономической службы мясокомбината:
– Это еще не факт – «прибыльная продукция». Здесь все надо просчитывать. Во сколько обошлось бы хранение, использование камер, расход энергоресурсов? Чтобы переработать 100 тонн, нужно не меньше двух месяцев…
Судья спросил у Павла Тараканчикова о том, о чем здесь спрашивали всех:
– Вы видели это мясо?
– Да. Потом видел. Например, грудную клетку туши, которую до костей обгрызли крысы…
История на выходе дикая и нелепая. Предприятие переработки. Столько жестких барьеров, рубежей и требований. Но это не помешало случиться сбоям абсолютно во всех цепочках. Почему? Быть может, потому, что все контрольно-управленческие силы, в том числе служб и ведомств, брошены на то, чтобы скрыть и завуалировать проблему, а не решать ее. И только анонимное письмо остановило эти холостые бега. Страусиная позиция – голова в песок, как это обычно и бывает, обошлась слишком дорого и предприятию, и тем, кто сегодня держит ответ за все действия и бездействие, едва не поставившие под удар здоровье людей.
dralukk73@mail.ru
