Музыкальная планета Shostakovich

Значительная дата — 100 лет со дня рождения Дмитрия Шостаковича — не внесена в реестр событий, которые отмечаются по решению ЮНЕСКО. И тем не менее именно вековой юбилей определил идею Года Шостаковича и празднуется во всем мире как международное событие, посвященное величайшему композитору XX века.

Беспрецедентный фестиваль «Шостакович на сцене» прошел в Лондоне. Юбилейные программы подготовили крупнейшие оркестры мира, пишет журнал
«Эхо планеты». Все 15 симфоний русского композитора намерен исполнить в Токио японский дирижер Митиеси Иноуэ, возглавляющий в своей стране Общество Шостаковича. Это лишь несколько штрихов в панораме юбилейного года, эпицентр которого, естественно, находится в Санкт-Петербурге, где 25 сентября 1906 года будущий композитор появился на свет. В Петрограде он рос, в Ленинграде обрел мировую известность. В год его столетия в городе, возвратившем свое историческое имя, музыка великого симфониста ХХ века стала событием культурной жизни номер Один.

Своему славному земляку салютовали все питерские музыкальные фестивали нынешнего сезона — от «Площади искусств» до «Звезд белых ночей». На «Петербургской музыкальной весне» прошла премьера симфонического сочинения «Приношение учителю», где в оригинальном творческом заговоре объединились пятеро его учеников. На сцене Мариинского театра прозвучал цикл «Все симфонии Шостаковича», в котором вместе с маэстро Валерием Гергиевым приняли участие выдающиеся дирижеры мира Кристоф Эшенбах, Эса-Пекки Салонен, Пааво Ярви и Марис Янсонс. А открыл его сын композитора Максим Шостакович, которому отец доверил премьеру своей последней, Пятнадцатой, симфонии. Концертный цикл «Школа Шостаковича» представила Консерватория, куда будущий классик был принят в 13 лет и где потом был самым молодым профессором.

Лично для меня этот Год — память о моей репортерской молодости, когда мне дважды довелось общаться с Дмитрием Дмитриевичем, что сейчас я воспринимаю как ни с чем не сравнимый подарок судьбы. Однажды на открытии фестиваля «Ленинградская музыкальная весна», где под управлением Юрия Темирканова исполнялись новые сочинения, я набрался храбрости и в антракте подошел к Шостаковичу. Представившись, спросил, какое впечатление произвели на него симфонические зарисовки Владимира Цытовича о бравом солдате Швейке. Шостакович взглянул на меня с некоторым удивлением и сказал:

— Симпатичная музыка...

Этой фразы мне хватило для информации на Чехословакию. И тогда я понял, как весомо слово гения, даже оброненное почти невзначай. А в память о том мгновении у меня осталась фотография, сделанная фотокорреспондентом ТАСС Зинаидой Байцуровой. На обороте — дата: 16 апреля 1968 года.

О втором знаменательном для меня событии мне уже доводилось вспоминать на страницах «Эха планеты» (N 37, 1999 год). Хочу упомянуть о нем и в этих юбилейных заметках. 23 декабря 1974 года Дмитрий Дмитриевич приехал в Ленинград на исполнение своей сюиты «Сонеты Микеланджело Буанаротти». Это сочинение он посвятил своей молодой жене Ирине Антоновне. Ему захотелось дать интервью. Мне в редакцию позвонили из дирекции Малого зала Филармонии:

— Не хотите взять интервью у Шостаковича?

— !!!

В назначенное время, волнуясь, как мальчишка, я пришел в этот зал на Невском проспекте, где Дмитрий Дмитриевич до конца своих дней любил устраивать премьеры камерных сочинений. Репетиция уже закончилась, и он беседовал в зале с первым исполнителем цикла басом Большого театра Евгением Нестеренко. Композитора волновало, будут ли вложены в программки тексты стихотворений Микеланджело. Узнав, что они уже отпечатаны, он забеспокоился, как бы шуршание программок не помешало восприятию музыки. Нестеренко успокоил его: ленинградская публика так деликатна! Время интервью мне было обозначено точно, и оно началось минута в минуту.

Сначала Дмитрий Дмитриевич хотел беседовать в кабинете художественного руководителя, но, вспомнив, что впереди несколько ступенек, передумал — ему было очень тяжело ходить. И правую руку для рукопожатия он подал, придерживая ее левой. Мы уединились в задних рядах. Шостакович сказал, что сегодня стихи прозвучат в переводе «видного советского литературоведа» Абрама Эфроса.

— С большим уважением относясь к работе Эфроса, я все же хотел, чтобы к стихам приложил руку настоящий поэт, — объяснил Шостакович, назвав имя Андрея Вознесенского. — Перевод готов. Но работа закончена только вчера, и Нестеренко не успел разучить сюиту с новым текстом. Это будет исполнено в Москве.

— Вы впервые поручаете Евгению Нестеренко премьеру своего сочинения? — поинтересовался я.

— Я никому ничего не поручаю, — поправил меня Шостакович. – Я ПРОШУ.

И Евгений Евгеньевич пошел мне навстречу, за что я ему очень признателен.

Мгновения летели легко, и я не ощущал никакой дистанции между НИМ и собой. Это вообще было свойственно Шостаковичу: в его спокойствии и скромности заключалось величие человека, которому незачем подчеркивать свою значительность. Так что могу сказать, что десять минут жизни гения принадлежат только мне. А о том, что это событие важно не только для меня, я понял спустя годы, когда биограф композитора профессор Софья Хентова пригласила меня выступить в Консерватории с сообщением об этом интервью на научных чтениях, посвященных Шостаковичу.

Был в моей жизни случай, когда я нарушил цензурное требование, которого неукоснительно должен был придерживаться тассовец в советские времена: давать информацию только о тех фильмах, которые допущены к прокату. В те годы много картин «ложилось на полку». А эта история связана с замечательным документальным фильмом «Шостакович. Альтовая соната», который создали режиссеры Семен Аранович и Александр Сокуров. Авторы пригласили меня на студийный просмотр к себе на Крюков канал. Фильм так захватил меня пронзительной интонацией, связанной с уходом гения, что я написал информацию в тот же день, совершенно забыв, что надо ждать «акта приемки». Заметка появилась в «Советской культуре» в тот момент, когда фильм уже вызвал негативную реакцию Смольного. От больших неприятностей меня уберегло только то, что во время этого скандала я находился в отпуске далеко от дома. Ну а фильм был изуродован цензурой так, что авторы убрали свои фамилии из титров.

Была и другая история. На тассовской ленте вышла моя информация о находке неоконченной оперы молодого Шостаковича «Сказка о попе и о работнике его Балде», которая предназначалась для так и не осуществленного мультфильма. Заметку напечатала «Правда». Ее прочитали в Малом театре оперы и балета (ныне Академический театр имени Модеста Мусоргского) и предложили Софье Хентовой написать либретто на эту музыку. Так в репертуаре появился оперный спектакль на неизвестную музыку Шостаковича. Он с успехом шел много лет, ставился за рубежом. И кто бы мог подумать, что у истоков этой театральной истории была 25-строчная тассовская заметка!

Среди самых дорогих реликвий храню запись моей часовой беседы с дирижером Карлом Элиасбергом. Он рассказал, как готовил в осадном кольце премьеру Седьмой (Ленинградской) симфонии Шостаковича и как спустя много лет после войны встретился в Ленинграде с немцами, осаждавшими город. Они признались маэстро, что слышали то исполнение по радио и испытали настоящее потрясение. А еще посчастливилось мне познакомиться с первой музой будущего классика, которой он в 13 лет посвятил фортепианные прелюдии, зашифровав посвящение в инициалах Н.К. Таинственной незнакомкой оказалась ленинградка Наталья Николаевна Кубе (Шабанова). Она узнала об этом посвящении лишь спустя почти семь десятилетий после их детского знакомства.

В Год Шостаковича мне довелось общаться со многими музыкантами, лично знавшими Дмитрия Дмитриевича. Я попросил их внести свой штрих в облик композитора не только как творца, но и как человека. Предлагаю пять портретов, хранящих тепло благодарной памяти о великом современнике.

Мстислав Ростропович, маэстро:

— Шостакович всю жизнь по-особому относился к Мусоргскому. Я дирижировал в Большом театре его вариант «Хованщины» и однажды поинтересовался: «Дмитрий Дмитриевич, вот вы сделали новую партитуру «Хованщины», новую партитуру «Бориса Годунова». А ведь за это время могли написать свою оперу. Стоило ли вам посвящать так много времени на это?» — «Знаете, Слава, — ответил он, — я так этого гения люблю, что хочу восстановить все, что было в его черновиках. Потому что Римский-Корсаков довольно много там исправил». И действительно, многие гармонии в его варианте «Хованщины», как я убедился, были другие, даже в «Рассвете на Москва-реке» они более острые, более интересные. Дмитрий Дмитриевич никогда не сочинял музыку за роялем. Она рождалась у него во время прогулок. А потом он приходил и в течение получаса записывал огромный кусок. Я сам был тому свидетелем. У нас дачи в Жуковке были рядом, и мы часто виделись. Писал он за маленьким столиком, который сейчас находится у его сына Максима. Под стеклом на столике помню портрет Мусоргского, жуткий совершенно. Измученное лицо, черные впадины вокруг глаз. Я однажды поинтересовался: «Что это у вас портрет такой странный? Глаза какие-то черные. Может, лучше поместить портрет Баха или Бетховена?» — «Слава, вы не понимаете, что, глядя в эти глаза, я очень много своих произведений выкинул в корзину».

(Окончание следует)

Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter